Джон Мильтон. «Потерянный рай»
JOHN MILTON. PARADISE LOST
Of Man's first disobedience, and the fruit Of that forbidden tree, whose mortal taste Brought death into the World, and all our woe, With loss of Eden, till one greater Man Restore us, and regain the blissful seat, Sing, Heavenly Muse, that on the secret top Of Oreb, or of Sinai, didst inspire That shepherd who first taught the chosen seed In the beginning how the heavens and earth Rose out of Chaos: or, if Sion hill 10 Delight thee more, and Siloa's brook that flowed Fast by the oracle of God, I thence Invoke thy aid to my adventurous song, That with no middle flight intends to soar Above th' Aonian mount, while it pursues Things unattempted yet in prose or rime. And chiefly Thou, 0 Spirit, that dost prefer Before all temples th' upright heart and pure, Instruct me, for Thou know'st; Thou from the first Wast present, and, with mighty wings outspread, 20 Dove-like sat'st brooding on the vast Abyss, And mad'st it pregnant: what in me is dark Illumine, what is low raise and support; That, to the height of this great argument, I may assert Eternal Providence, And justify the ways of God to men. Say first — for Heaven hides nothing from thy view, Nor the deep tract of Hell — say first what cause Moved our grand Parents, in that happy state, Favoured of Heaven so highly, to fall off 30 From their Creator, and transgress his will For one restraint, lords of the world besides? Who first seduced them to that foul revolt? Th' infernal Serpent; he it was whose guile, Stirred up with envy and revenge, deceived The mother of mankind, what time his pride Had cast him out from Heaven, with all his host Of rebel Angels, by whose aid, aspiring To set himself in glory above his peers, He trusted to have equalled the Most High, 40 If he opposed; and, with ambitious aim Against the throne and monarchy of God, Raised impious war in Heaven and battle proud, With vain attempt. Him th' Almighty Power Hurled headlong flaming from the ethereal sky, With hideous ruin and combustion, down To botomless perdition, there to dwell In adamantine chains and penal fire, Who durst defy th’ Omnipotent to arms. Nine times the space that measures day and night 50 To mortal men, he, with his horrid crew, Lay vanquished, rolling in the fiery gulf, Confounded, though immortal; but his doom Reserved him to more wrath; for now the thought Both of lost happiness and lasting pain Torments him: round he throws his baleful eyes, That witnessed huge affliction and dismay, Mixed with obdurate pride and steadfast hate: At once, as far as Angel's ken, he views The dismal situation waste and wild; 60 A dungeon horrible, on all sides round, As one great furnace flamed; yet from those flames No light, but rather darkness visible Served only to discover sights of woe, Regions of sorrow, doleful shades, where peace And rest can never dwell, hope never comes That comes to all, but torture without end Still urges, and a fiery deluge, fed With ever-burning sulphur unconsumed. Such place Eternal Justice had prepared 70 For those rebellious; here their prison ordained In utter darkness, and their portion set, As far removed from God and light of Heaven As from the centre thrice to th' utmost pole. Oh, how unlike the place from whence they fell!
Поэма Джона Мильтона «Потерянный рай» входит в программы вузовских курсов истории зарубежной литературы XVII—XVIII веков и истории литературы Англии. Имеющиеся литературоведческие работы об этом произведении на русском языке требуют уточнений и комментариев, главным образом связанных с трактовкой образа Сатаны и постановкой актуальных проблем изучения. Предлагаемые материалы приглашают к наблюдениям за своеобразием проблематики и жанровыми особенностями поэмы.
Основные рубрики ориентируют студента, приступающего к изучению текста поэмы, в ее содержании и проблематике. Для обсуждения предлагаются проблемы, каждая из которых может быть рассмотрена более или менее подробно по усмотрению преподавателя и в связи с теми задачами, которые ставятся на семинаре, а также в связи со склонностями и индивидуальными интересами студентов. Некоторые из предложенных проблем (1,3,6,7) позволяют обобщить знания, полученные в курсах истории зарубежной литературы, рассмотреть творчество Дж. Мильтона в более широком контексте, увидеть его в связи с проблемами, актуальными для современников, показать, как Дж. Мильтон включается в разработку ренессансной проблематики. Все поставленные проблемы ориентированы на работу с текстом поэмы, на поиск ответов в мильтоновских формулировках и способах выражения авторской мысли.
Отдельные вопросы требуют углубленного рассмотрения философско-лингвистических проблем, получивших отражение в тексте поэмы. Одним из самых сложных и интересных в их числе оказывается вопрос о природе Слова — творящего, Божественного и данного разумным созданиям, которое можно использовать по своему усмотрению во благо или во зло. Именно этот аспект обсуждения кажется нам наиболее привлекательным в среде студентов-лингвистов и филологов. И именно его мы расшифровываем, приводя возможный ход разговора.
СЮЖЕТНЫЕ ХОДЫ. КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ
Книга I. Начало первой книги выполняет роль Предисловия к поэме, в котором определяются ее проблематика и временные границы: там говорится, что в произведении будут рассмотрены события от грехопадения Человека до искупления его вины Христом, принявшим смерть во имя спасения Человечества. На самом деле временные рамки поэмы оказываются сдвинутыми по сравнению с заявленным планом.
Повествование в ней начинается с низвержения с небес восставшего против Бога Сатаны, а далее и эта граница сдвигается к моменту сотворения мира (кн. VII) — вот самое раннее из описываемых событий. Заканчивается действие в поэме изгнанием из Рая Адама и Евы (XII), а самые поздние сведения о жизни на Земле содержатся в рассказе Архангела и едва доходят до Великого потопа. Таким образом, правомочнее было бы предположить, что, во-первых, автор воспринимал «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» как дилогию, которой предпослан общий Пролог; во-вторых, что ему было важнее определить в первых строках суть происходящего — от падения до спасения, а не его хронологию.
Стремясь определить, с чего же началось грехопадение, автор обращается к моменту низвержения Сатаны и тому, как, придя в себя после многодневного беспамятства от удара, падшие ангелы проводят совет о том, как им действовать дальше.
Книга II. В ходе совета, который проводит Сатана, вырабатывается новая тактика противостояния Небесам: вести скрытую войну, попытаться разрушить гармонию Божественного замысла, склонив к сомнению и непослушанию новое творение Бога — Человека. С этой целью Сатана начинает свой путь к новому миру. Пробравшись к воротам ада, которые охраняются Смертью (в английском языке «смерть» мужского рода) и Грехом (в английском языке «грех» женского рода), он обещает вызволить обоих, отдав им новый мир, который обещает отыскать. Полет Сатаны начинается с падения в бездну, из которой его выталкивает пролетающая комета; лишь получив этот сильнейший импульс, он справляется с неизмеримым, непреодолимым пространством и, с величайшим напряжением своих огромных крыл, выравнивает свой полет. Приближаясь к Божественному миру, он попадает из мира Хаоса в мир Природы, идея которой у Мильтона сопряжена с гармонией и порядком.
Книга III. Приближение Сатаны к новому миру не оказывается незамеченным Богом, который сообщает Сыну о том, что ему известно о замысле Врага и что Он позволит этот замысел осуществить: Сатане будет позволено проникнуть в мир Человека, совершенство которого следует подвергнуть испытанию. Сразу же известно, что Человек не устоит. Но как бы ни было жаль новое творение, вмешаться в события — значило бы подвергнуть сомнению неукоснительный закон свободы воли. Человеку предстоит пережить грехопадение и стать смертным. Вновь обрести Небо он сможет только при условии, что кто-нибудь добровольно отдаст за него свою жизнь. Бог-Сын не задумываясь предлагает свою жизнь в обмен на спасение Человека и поражает своим величием Отца.
Приближающийся к новому миру Сатана поражен его гармонией. Он размышляет о том, как устроен мир, какую роль в нем играет Солнце, и о том, какой из блещущих шаров назначен Человеку.
В книге содержится авторское отступление о физической слепоте, которая не мешает, но даже способствует внутреннему прозрению (51—55).
Книга IV. Сатана поражен видом Рая на Земле. Красота рождает в нем раскаяние. Но он упорствует в своем высокомерии и нежелании уступать. Второе сильнейшее впечатление на него оказывает вид первых людей. Он сознается себе в том, что готов их полюбить за совершенство, но считает, что его долг как предводителя падших ангелов довести до конца задуманное. Сатана слышит разговор людей у Древа Жизни, растущего рядом с Древом Познания, обдумывает связанный с ним запрет и останавливается в своих планах на том, чтобы разжечь в людях жажду Знания. Первая его попытка воздействовать на Еву через сон, внушив ей смутные думы и досаду, оказывается не доведенной до конца. Его вторжение обнаруживают Ангелы-хранители. Сатанинская попытка склонить их на свою сторону, обвинив в раболепстве перед Богом, встречает решительный отпор: в ответ его обвиняют в раболепстве, соединенном с лицемерием:
And thou, sly hypocrite, who now wouldst seem Patron of liberty, who more than thou Once fawned, and cringed, and servilely adored Heaven's awful Monarch? Wherefore, but in hope To dispossess him, and thyself to reign? — 957—961.
Книга V. Ева рассказывает Адаму сон, в котором Сатана ей обещал, что она станет богиней, вкусив плод с Древа Познания. Адам рассуждает о роли Воображения в союзе с Разумом и в оппозиции к нему:
In thee can harbour none, Created pure. But know that in the soul Are many lesser faculties, that serve Reason as chief. Among these Fancy next Her office holds; of all external things, Which the five watchful senses represent, She forms imaginations, aery shapes, Which Reason, joining or disjoining, frames All what we affirm or what deny, and call Our knowledge or opinion; then retires Into her private cell when Nature rests. Oft, in her absence, mimic Fancy wakes To imitate her; but, misjoining shapes, Wild work produces oft, and most in dreams, III matching words and deeds long past or late. — 99—113.
К первой чете приходит Архангел Рафаил, чтобы ответить на вопросы Адама об устройстве мира и природе Человека. Он рассказывает об ангельской сущности, о том, что ангелы имеют обоняние, осязание, слух и зрение. Пищу они сжигают, устраняя все ненужное, «претворив / Телесное в бесплотное». Рафаил произносит ключевые слова о природе Человека:
— 524—528.
На расспросы Адама о Враге Архангел рассказывает о споре Сатаны с Серафимом Абдиилом о природе Власти и возвышающей, достойной и унижающей подчиненности:
Природа и Господь Один закон гласят: повелевать Достоин Тот, кто подданных превысил Достоинством. Но истинное рабство Служить безумцу или бунтарю, Который на Владыку восстает, Его превосходящего во всем. Пер. Арк. Штейнберга
Сатанинское сомнение в мудрости Божественного закона основано на том, что никто не помнит своего рождения, и сводится к неверию в то, что Ангелы созданы Богом, а не самозародились и не равны ему своей первозданностью (853—871). Книга VI. Единственная книга, написанная по законам классической героической поэмы, описывает сражение небесных ратей с армией Сатаны. Архангел Рафаил рассказывает Адаму о сатанинском замысле создания сверхмощного оружия из частиц вещества, добытого из огненных недр Земли, и его реализации (472—494). О том, как на подмогу Архангелам, чьи силы пришли в смятение под напором нового оружия, пришел Бог-Сын, как была одержана победа и Сатана низвержен с Небес. Так происходит возврат к началу поэмы.
Книга VII. Архангел Рафаил рассказывает Адаму о возникновении замысла сотворения нового мира и его осуществлении после низвержения Сатаны. До того как Бог начнет творить мир Словом, Бог-Сын выполнит общеинженерный замысел:
Вот, прекратя пылающих колес Вращенье, взял он циркуль золотой, — Изделие Господних мастерских, — Чтоб рубежи Вселенной очертить И прочих созидаемых вещей; И, в центре острие установив, Другим концом обвел в кромешной тьме Безбрежной бездны — круг и повелел: — До сей черты отныне, мир, прострись! Твоя окружность и граница— здесь!— 224—231.
Бог Словом творит мир, отделяя Свет от Тьмы (242—248), Твердь от Вод, населяет мир растениями, рыбами и животными. В седьмой день творения вместо Слова звучит музыка (592—599).
Заканчивается книга славословием Всевышнего, в котором одним из наиболее великих его качеств называется способность обращать зло во благо. Книга VIII. Адам рассказывает Архангелу о своих первых впечатлениях от мира, о том, как знание о мире и природе вещей входило в него. Он задается вопросом о сущности Знания. Архангел говорит ему о мудрости устройства мира, о непостижимости Божественного замысла и о бесполезности попыток познать то, что не дано узнать Человеку Богом, о мудрости неведения, умении «не отравлять / Тревожным суемудрием — услад / Блаженной жизни». Бог позволяет лишь догадываться людям об устройстве мира и приоткрывает свои секреты, смеясь над потугами людей разобраться в них:
Все мирозданье предоставил Он Любителям догадок, может быть, Над ними посмеяться возжелав, Над жалким суемудрием мужей Ученых, над бесплодною тщетой Их мнений будущих, когда они Исчислят звезды, создавать начнут Модели умозрительных небес И множество придумывать систем, Одну другой сменяя, им стремясь Правдоподобность мнимую придать. — 72—82.
В разговоре с Богом Адам, наблюдая парность всех существ, спрашивает о своем одиночестве и получает ответ о том, что создан по подобию Божию, а он един. Адам сомневается в справедливости услышанного (но его сомнение находится в пределах веры) и утверждает, что Божественная природа совершенна и самодостаточна, а человеческая ищет подобного себе. Бог творит для него Еву. Адам размышляет о природе земной Любви, ее человечности.
Книга IX. Автор определяет свою поэму как героическую и трагическую (29—30, 40—41).
Сатанинское рассуждение об обретении Власти в корне отличается от того, что говорил о природе Власти Серафим Абдиил:
Жаждущий достичь Вершины власти должен быть готов На брюхе пресмыкаться и дойти До крайней низости. Who aspires must down as low As high he soared, obnoxious, first or last, To basest things. — 169—171.
Вживаясь в Змея, Сатана встречает Еву и лживо сообщает ей о том, что вкушал плоды с Древа Познания и не только не умер, но и обрел дар Слова. Ева поддается искушению. Более всего ей хочется стать мудрой. Она собирается скрыть свой поступок от Адама, блаженствовать одна и быть знающей. Но ее существование отравляет мысль о том, что она, вероятно, как это было обещано, стала смертной, может умереть, а для Адама сотворят другую жену. У нее вызревает решение: Адам должен разделить ее участь. Адам сражен признанием Евы, но готов умереть вместе с ней. Земля стонет при грехопадении (782—784).
The danger lies, yet lies within his power; Against his will he can receive no harm. But God left free the Will; for what obeys Reason is free; and Reason he made right, But bid her well beware, and still erect, Lest, by some fair appearing good surprised, She dictate false, and misinform the Will To do what God expressly hath forbid. — 349—356.
Книга Х. На Небесах печалятся по поводу грехопадения Человека, но скорбь растворяется в глубоком сострадании и не нарушает блаженства. Изменения происходят в человеческой природе:
Love was not in their looks, either to God Or to each other, but apparent guilt, And shame, and perturbation, and despair, Anger, and obstinacy, and hate, and guile. — 111—114.
Бог провозглашает вечную вражду между людьми и змеями. Назначает Адаму добывать хлеб в поте лица, а Еве рожать в муках. Бог-Сын одевает людей в шкуры умерщвленных животных.
мир, Творец отдал его во власть Сатаны и теперь ему придется делиться своей властью. Сатана возвращается в Ад, держит речь в тронном зале и ждет рукоплесканий, но вместо этого слышит шипение обратившихся в змей своих соратников.
Бог говорит о том, что должен впустить в мир Смерть, чтобы «всю мерзость вылизать и грязь пожрать» (629—632). С приходом Смерти в мир «зверь восстал / На зверя, птицы кинулись на птиц, / И рыбы ополчились против рыб». По повелению Бога ангелы сдвигают на 20 градусов ось Земли, отчего меняется климат, воцаряются засухи и стужи.
считает безмерно трудными. Он сознает, что не принял бы подобных упреков от собственного сына, так как производил бы его на свет не желанием, а естеством: "Yet him not thy election, / But natural necessity, begot" — 764—765. Адам пытается осознать, что такое небытие и каковы соотношения между Богом и Смертью: если Бог — творец всего сущего, мог ли он произвести на свет Смерть: "lest all I cannot die (...)/ who knows / But I shall die a living death? / Can he make deathless death?" — 783, 787—798. Приходит осознание того, что стать смертным — это не значит перестать существовать в момент грехопадения, а жить с ужасающим чувством конечности собственного бытия: "death be not one stroke, as I supposed, / Bereaving sence, but endless misery." — 809—810.
Ева готова умолять Небеса о том, чтобы наказана была лишь она одна. Она предлагает Адаму не иметь потомства, «прожорливую Смерть перехитря», или покончить с собой без малодушного ожидания Смерти. Но Адам вспоминает: Богом назначено, что потомство Евы размозжит голову Змия, значит, чтобы отомстить Сатане, нельзя отказываться от наследников.
Книга XI. Сердца четы просветляются. Бог-Сын говорит о том, что плоды, выстраданные и рожденные сердцем человека, ценнее плодов на любом из райских деревьев. — 22—30. Бог дает понять, что лишает Человека блаженства не из жестокости, а для того, чтобы врачевать тот изъян, который возник при грехопадении. — 57—71. И Смерть отсрочена для того же: «Много дней / Даровано тебе, дабы ты мог, / Раскаявшись, посредством добрых дел / Исправить зло». — 254—255. При этом Человеку дается совет «Чересчур / Не прилепляться всей душой к вещам, / Которыми не вправе обладать». — 288—289.
смертей, которые придется пережить. И рассказывает об искусстве жить. Самое жестокое, что ждет Человека, — необходимость пережить свою молодость, красоту и силу. Жизнь из него будет уходить по капле. Научиться жить — значит уметь не влюбляться в жизнь, но и не ненавидеть ее: "Nor love thy life, nor hate, but what thou liv'st / Live well." — 553—554. Главное — помнить, что он «создан / Для высшей цели, чистой и святой» (to nobler end, / Holy and pure, conformity divine." — 607—608). Архангел показывает Адаму жизнь стана «мастеров и чтителей искусств», которые между тем «пренебрегают / Своим Творцом» и отвергают его дары. Архангел видит их «источник бед / В изнеженности женственной мужчин, / Которым нужно (...) / Врожденное достоинство хранить». — 634, 636. Затем Адаму предстоит увидеть племя воителей, которые совершают «дела великого геройства, но отвергнув правдивые достоинства», и как справедливый акт он воспринимает насыпаемый Богом Великий Потоп.
Книга XII. Архангел Михаил продолжает свой рассказ о земном существовании людей, о сути грехопадения и новых прегрешениях перед Богом. Он говорит о том, как люди задумают штурмовать Небеса, возжелав сравняться с Богом, начнут строить Вавилонскую башню, за что Бог накажет их, смешав языки, послав многоязычье и разноголосье непонятных слов. — 370—379.
Архангел объясняет Адаму, что врачеванье изъянов, порожденных грехопадением, будет болезненным. В ответ на то, что Человек отверг дарованную ему высшую истинную Свободу добровольного служения силам Небес, «Бог / В расплату подчинит его извне / Тиранству самозваных вожаков». Людей «Лишат свободы внешней, вслед за тем, / Когда они утратят, согрешив, / Свободу внутреннюю».
Законы, установленные Богом, лишь высвечивают греховность Человека, но не искореняют грехов и не искупают их. Искупление может принести только праведная кровь, пролитая за грешников. — 284—290. Законы существуют только для земной жизни и готовят к восприятию извечной Истины при переходе от плоти к духу,— 297—299, — когда вся Земля вновь станет Раем, который превзойдет Эдем. — 463—465.
Архангел Михаил и Адам утверждают и восхваляют способность Бога, названную в конце VII книги, преображать Зло в Добро. — 487—489, 565—573. Адам признает высшим благом «Повиновение, любовь и страх / Лишь Богу воздавать (...) только от него / Зависеть». — 561—564. Понимание этого Архангел Михаил объявляет высшим Знанием:
— знаньем овладел Ты полностью и не питай надежд На большее, хотя бы имена Всех звезд узнал и всех эфирных сил, Все тайны бездны, все, что создала Природа, все, что в Небе, на Земле, В морях и воздухе сотворено Всевышним. — 575—581.
И призывает Адама подкрепить это Знание делами и Любовью к ближним — «она — душа / Всего». — 583. Архангел называет качества, с помощью которых Человек, утративший Рай, сможет обрести «иной / Внутри себя, стократ блаженный Рай»:
Only add Deeds to thy knowledge answerable; add faith; Add virtue, patience, temperance; add love, By name to come called Charity, the soul Of all the rest: then wilt thou not be loth To leave this Paradise, but shalt possess A Paradise within thee, happier far. — 581—587.
Ева рассказывает о сне, навеянном ей Богом, дарующем успокоение. — 611—614. Она считает благом покинуть Рай вместе с Адамом: «Остаться же одной — равно / Утере Рая». Адам и Ева «Как странники, (...) рука в руке» покидают Рай: "They, hand in hand, with wandering steps and slow, / Through Eden took their solitary way." — 648—649.
ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
• Концепция Бога в поэме:
• Справедливый. IV, 997-1000.
• Всемогущий. II, 362-366, III, 372-374, 377.
• Всевидящий.
• Способный обращать Зло в Добро. VII, XII, 561—573.
• Концепция Человека. IV, 287, 321, 360, V, 497, 524-534. IX, 344-356.
• Человеческое достоинство. IV, 489—491, 618—619, XII, 69-71.
• Свобода воли. XII, 79—95, 561—573. Законы, данные Богом. XII, 284-290, 297-299.
• Предназначение женщины. IV, 635—648.
• Человеческая красота. IX, 452—465.
• Значение сна. IV, 801-817, V, 107-123, XII, 595-596, 611-614.
• Значение молитвы. V, 471—490.
• Отношение к Власти. VI, 176-186, IX, 168-171, XII, 575-582.
• Отношение к Знанию. VII, 103-106, 121-130, VIII, 66-69-80. 100-110, 120-140, 182-187.
• Человек осознает себя. VIII, 251—280.
• Человек обретает речь. VIII, 271.
• Отношение к Любви. I, 567-620, IX, 483-487, X, 111-114, 145, XII, 581-589.
• Изменение в природе Человека при грехопадении. IX, 1053-1058.
• Изменения во взаимоотношениях полов. X, 898—908.
• Природа Смерти.
• Приход Смерти в мир. X, 710—715.
• Адам о Смерти. X, 783—820.
ПРОБЛЕМЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ
1. Стремление к универсализму как характерная тенденция английского поэтического мировидения XVII века.
• Описание Вселенной в поэме. III, 418, 541, V, 620—627..
• Представление о пространстве, способном творить новые миры. I, 650.
• Описание Земли как космического объекта (IV, 591, IX, 99—118), реагирующего на изменение природы человека. IX, 782—784. Изменения после грехопадения. X, 668—675, 710—712.
2. Опираясь на авторское жанровое определение поэмы как героической (IX, 40—41) и на установки, сделанные в Прологе, определите основной ее предмет, тему, идею.
3. Поэма как синтетический жанр, соединяющий черты драмы, лирики и эпоса.
• Основной конфликт произведения:
• традиции моралите: внешний, вынесенный по отношению к Человеку конфликт Добра и Зла;
• переход от моралите к трагедии: перенесение конфликта внутрь Человека при грехопадении. Зло проникает в Человека. Конфликт Веры и Сомнения; разлад Чувства и Мысли;
• «срединное» положение Знания в отношении к Добру и Злу;
• шекспировские традиции в использовании риторических приемов в монологах:
• падшие ангелы на совете Сатаны. I, 244—249—264. IX, 680-779;
• монолог Змия, искушающего Еву;
• авторские комментарии как ремарки;
• характеристика персонажей через поступок.
ЭПИЧНОСТЬ
• эпическая принадлежность к роду, желание и обязанность его защищать;
• повествовательность, образ автора;
• гиперболизм как показатель эпичности:
• пространственно-временной масштаб повествования;
• титанизм образов. VI, 220.
• внимание к внутреннему состоянию персонажей, миру чувств и эмоций;
• соотнесенность состояний Человека и Природы;
• традиции английской поэзии в лирических отступлениях поэмы;
• сочетание описательность с авторской оценкой как разработка эмблематизма в поэзии;
• грехопадение как переход от пасторали к трагедии (возможность комического выхода: антипасторали как пародийный жанр XVII века).
• Сочетание образов христианской и языческой мифологии как показатель признания единства и историчности поиска Истины человечеством.
4. Система сравнений и противопоставлений в поэме. Параллелизм образов.
• Природа и Хаос. II, 1051.
• Физическая слепота и внутреннее прозрение. IV, 50—60.
• Соотнесенность образа автора с образом сказителя гомеровского эпоса.
• Разработка шекспировских парадоксов: внутреннего прозрения ослепленного Глостера и обретения понимания потерявшим рассудок Лиром.
• Сомнение и Вера. Сомнение как путь к измене. IX, 1140— 1142.
• Творящее Слово Божества— VII, 171—242— и рукотворность созданий человека и Сатаны.
• Строительство дворца Сатаны. I, 670—675.
• Создание оружия Сатаны. I, 725, VI, 472—491.
• Щит Сатаны. II, 282—290.
• Сатанинская боязнь небытия — I, 253—263 — и готовность Сына-Бога пожертвовать собой ради спасения Человека.
• Сон Евы, внушенный Сатаной — V, — и сон, навеянный Богом- XII, 611-614.
• Слово и Музыка. Седьмой день творения.
• Творящее Слово. VII, 171—242.
• Невыразимое. V, 564-566, 571-576, VII, 113-118.
• Кто дает названия вещам:
• Бог.
• Имена, стертые для Вечности. VI, 373—385.
• Человек. VIII, 349-356.
• Неназываемость Божества. VIII, 351.
• Миф о Вавилонской башне в поэме. XII, 13—62.
• Число. VIII, 36-38.
• О парности, единичности и одиночестве. VIII, 364—366, 369-375, 380-391, 419-421-430.
• Непередаваемость божественной скорости через Число и Время. X, 90—91.
• Связь Времени со Смертью. X, 606.
6. Разработка ренессансной проблематики в поэме:
• проблема разграничения и узнавания Добра и Зла II 624-629;
• обсуждение способов борьбы со Злом. IX, 756—759 IV 846-847;
• опасность Сомнения. Проблема острого ума.
7. Концепция греховности. Лики Зла. Совет Сатаны.
КОНЦЕПЦИЯ СЛОВА В ПОЭМЕ. КТО ДАЕТ ИМЕНА ВЕЩАМ
Слово в поэме становится самостоятельным персонажем. Принадлежа Богу, оно, как и Свет, является его атрибутом. В VII книге Архангел Рафаил рассказывает Адаму о том, как Бог Словом творил мир, одновременно давая имена важнейшим вещам и явлениям:
"Let there be light!" said God; and forthwith light Ethereal, first of things, quintessence pure, Sprung from the deep, and from her native East To journey through the aery gloom began, Sphered in a radiant cloud — for yet the Sun Was not; she in a cloudy tabernacle Sojourned the while. God saw the light was good; And light from darkness by the hemisphere Divided: light the Day, and darkness Night, He named. - VII, 243-252.
Таким образом, оказывается, что Божественное творящее Слово качественно отличается от имени, дающегося вещи, — того слова, которое даруется Богом разумным существам и в том числе Человеку. Архангел объясняет Адаму словами, как создавался мир, но его слова в отличие от Божественного Слова не творят, а лишь описывают сотворение. При этом Архангел признает, что словом, данным Человеку и понятным Человеку, невозможно описать ту мощь, которой обладает Божественное Слово, ту связь, которая существует между Словом Творца и называемым им предметом или явлением. Ни числом, ни словом нельзя описать ту скорость, с которой Слово обращается в предмет или явление:
The swiftness of those circles attribute, Though numberless, to his omnipotence, That to corporeal substances could add Speed almost spiritual. — VIII, 107—110.
Об этой же внезапности (sudden apprehension — VIII, 354) говорит Адам, рассказывая о том, как в него входило понимание вещей при знакомстве с миром. И так же, как Архангел, Адам утверждает, что не все Божественное может быть выражено словом: Адаму дано ощущать счастье бытия, но не дано выразить свое состояние в слове (I... feel that I am happier than I know. — VIII, 282). Та же трудность возникает, когда Архангелу нужно рассказать по просьбе Адама о битве Небес с полчищами Сатаны:
how shall I relate To human sence th' invisible exploits Of warring Spirits? — V, 564—566.
— поэтическом приеме, активно разрабатывавшемся поэзией средневековья и Возрождения. И использовать при этом знакомое и отработанное обоснование:
what surmounts the reach Of human sense I shall delineate so, By likening spiritual to corporal forms, As may express them best — though what if Earth Be but the shadow of Heaven, and things therein Each to other like, more than on Earth is thought? — V, 571—576.
и пресекать его самонадеянность в стремлении к пониманию того, что им не может быть осознанно:
God, to remove his ways from human sense, Placed Heaven from Earth so far, that earthly sight, If it presume, might err in things too high, And no advantage gain.— VIII, 119—122.
Архангел говорит Адаму о том, что мудрость состоит в том, чтобы «Не отравлять / Тревожным суесловием услад / Блаженной жизни, от которой Бог / Заботы и волненья удалил, / Им повелев не приближаться к нам, / Доколе сами их не привлечем / Мечтаньями пустыми и тщетой / Излишних знаний». «Суетная мысль, / Неукрощенное воображенье» (VIII), — вот что мешает Человеку быть счастливым. Рафаил пытается научить Человека правильному обращению со словом. И основой его поучения становится совет не ставить перед собой ненужных вопросов. Придя с поручением ответить на вопросы Адама, некоторые сведения о строении мира Архангел передает в вопросительной форме, как догадку, которую стоит осмыслить, додумать:
— VIII, 122—125.
Архангел пользуется человеческим словом, не творящим, а описывающим. И делает он это мастерски: движение, динамику, цвет, запах обретают в его рассказе творимые Создателем предметы. Его умение рассказывать о виденном, насыщенность рассказа Архангела деталями, с одной стороны, делают очевидным, что он присутствовал при Творении Мира, все происходило на его глазах, с другой, сближая позиции Адама-слушателя и читателей поэмы, позволяет им в подробностях представить процесс создания Земли. Живописность рассказа Архангела Божественна — он не играет Словом, но стремится быть точным.
Творец не только одаривает Человека словом, но и доверяет ему право давать названия вещам. Адам рассказывает о своих первых ощущениях и впечатлениях о мире, о потребности говорить и ее обретении:
То speak I tride, and forthwith spake; My tongue obeyed, and readily could name Whater'er I saw. — VIII, 271—273.
Вместе с называнием, утверждается в рассказе Адама, приходило и понимание сути вещей, дающееся Богом:
— VIII, 352—354.
Адаму не удается назвать лишь Творца, поскольку ни одно из приходящих к нему имен не объемлет всей его сути, не вмещает его полностью. И Адам обращается к Создателю с вопросом о том, как следует его именовать:
"О, by what name — for thou above all these, Above mankind, or aught than mankind higher, Surpasses! far my naming — how may I Adore thee. Author of this Universe..." — VIII, 357—360.
Знание имен вещей не всегда является гарантией знания сути, постижения истины. Вспомним о том, что Архангел Михаил считал более важным понимание Человеком необходимости добровольной подчиненности Божественному началу, чем умение называть по именам звезды и миры:
This having learned, thou hast attained the sum Of wisdom; hope no higher, though all the stars Thou knew'st by name, and all th' ethereal powers, All secrets of the deep, all Nature's works, Or works of God in heaven... — XII, 575—579.
можно с помощью Любви, но той, что зовется милосердием, Любовью к ближнему: "add love, / By name to come called Charity." — XII, 583—584. Это не любовь к себе, не любовь к женщине и не любовь к жизни, а скорее, любовь к своим обязанностям — способности помогать, облегчать жизнь близких и радовать их. На слух Charity созвучно слову Cherubim (херувим — евр. Kerubim — ангел-страж). Стать стражем жизни, ангелом-хранителем своих близких— участь, достойная Человека, — вот о чем говорит суть слова, не равного слову Love, у которого есть свой круг употребления. Слово созвучно и с греч. хариты, значение корня слова то же — «милость», «доброта». Так называли благодетельных богинь, дочерей Зевса.
МОЖНО ЛИ ИГРАТЬ СЛОВОМ
Судьба Слова в поэме драматична. То слово, которым одарены Творцом разумные существа, принадлежит ангелам, в том числе и падшим.
Говорящий Сатана — особо драматичная фигура, принципиально отличающаяся от дантевского Люцифера, страшного, но бессловесного. Люцифер у Данте лишен Божественного атрибута — слова, хотя в изображенном им аде возможен Свет и огни, которые отсутствуют в мильтоновском царстве Тьмы. Когда падшим ангелам удается осветить дворец Сатаны, они разжигают искусственные огни — чадящие и зловонные, не имеющие отношения к Божественному Свету. Но все падшие ангелы наделены даром слова, и вся глубина их падения выражена в слове, в решимости играть им, обращая его во зло. Именно игра словом составляет суть трагедии падения, и, именно играя словом, падшие ангелы утверждаются в грехе, оправдывая себя в своих собственных глазах.
Мастерство автора поэмы в воссоздании ложного величия отлученных от Высшей Гармонии падших ангелов было столь высоко, игра словом выступающих на совете Сатаны столь искусной, что обмануло английских романтиков, которые посчитали, что Мильтон выступил сторонником Сатаны, воспев, а не осудив его.
прояснять мысль, делать ее яркой и доказательной, или оно лишь уводит от сути, затемняя истину. Спор заканчивался утверждением того, что красноречие не может быть ни дурным ни благостным само по себе, но служит дурным или благим целям и людям.
Мильтоном оказывается решенной и более сложная задача. Ему удается выявить и продемонстрировать особые свойства Слова:
1. Оставаясь по своей природе Божественным, Слово не может лгать. Используемое для Лжи Слово проговаривается Правдой. Словом нельзя обмануть разумное существо помимо его собственной воли, его собственного желания быть обманутым. Пушкински легкое «Я сам обманываться рад» в поэме Мильтона оборачивается угрюмым настаиванием Сатаны на своей Лжи, трагически отчаянной попыткой Молоха не лгать самому себе и прямо ответить на вопрос, что значит небытие, которое может стать реальной угрозой для повторно штурмующих Небеса бессмертных; изобретательной гибкостью риторики Маммона, стремящегося «вред / На пользу обернуть». — I, 249—264; кокетливым безрассудством Евы, которое выразилось в ее желании попробовать Ложь на вкус.
— I, 229—283. Аргумент за аргументом он находит и пускает в ход для того, чтобы оправдать свою трусливую позицию: не стоит воевать с непобедимым противником. Он находит красивый ход, позволяющий сохранить достоинство: не нужно штурмовать Небеса, нужно выстраивать новую мирную жизнь и черпать благо в самих себе:
Let us not then pursue, By force impossible, by leave obtained Unacceptable, though in Heaven, our state Of splendid vassalage; but rather seek Our own good from ourselves... — II, 249—253.
"and from our own / Live to ourselves." — II, 253—254. И в этой «жизни для себя» прорывается весь трагизм богооставленности, отлученности от высшей гармонии, доказательством которой станет монументальный, великолепный, но лишенный красоты (как начала Божественного), возведенный падшими ангелами дворец Сатаны. Позиция, которую сформулирует Маммон, — «жить для себя» — противоречит установке эпической поэмы на принадлежность к роду и желание его защищать, она опасна даже в стане Сатаны, который становится самостоятельным кланом, требующим единения. Эта установка окажется противопоставленной и той, которую Архангел Михаил посоветует взращивать в душе Адаму, той самой Charity — милосердию, способности жить для другого, одновременно чувствуя и помня, что твое существование исполнено высшего смысла: посвящено обретению утраченной гармонии.
2. Слово может быть использовано во зло. Им можно подтолкнуть к Сомнению, которое собьет с пути Веры. Слово, использованное для Лжи, непременно порождает все новую и новую Ложь. Однажды послужив Лжи, Слово начинает менять концепцию мира и творить новый, ложный мир, в котором меняются все устои и понятия.
АВТОРСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К СЛОВУ
Мильтон творит и разрабатывает миф о Божественном Слове и чувствует себя принадлежностью этого мифа. В поэме возникает образ автора — служителя Божественного Слова. Свидетельством тому использование в Прологе поэмы одического мифа о поэтическом восторге. Автор ищет боговдохновленности не в молитве и не в медитации. Он обращается к Небесной Музе и заручается поэтической традицией, осознает свою причастность к ней и тем самым распространяет на любое поэтическое слово такие качества, как истинность и правдивость.
Нечто парадоксальное возникает в тексте поэмы, когда, рассказав с высоким поэтическим мастерством в VI книге о битве Небесных ратей с полчищами Сатаны, в начале IX книги Мильтон заявляет: «Наклонности мне не дано описывать войну» (Not sedulous by nature to indite / Wars. — IX, 27—28). И в этом выражается не неумение взглянуть на свое произведение как на завершенное целое и свести воедино отдельные прописанные части. Так проявилась неукоснительная потребность четко обозначить наиболее важную тему поэмы: не битва в ней главное, не открытое противостояние. Определяя свою поэму как героическую (IX, 20—37), Мильтон отделяет себя и свое творение от традиционных героических поэм, для которых «единственным досель предметом» воспевания были воинские подвиги. Главное для автора суметь сказать о внутреннем величии, заключающемся в способности не лгать самому себе. Таковым обладает Сын Творца, который не задумываясь предлагает свою жизнь в обмен на спасение Человека. За его верой в то, что Отец его не покинет, воскресит, вернет, стоит не изворотливое малодушие, не лукавство, а сила.
и углублен. Для рассмотрения может быть предложен любой из вопросов, сформулированных как дополнительные.
Вопросы компаративного плана призваны оттенить как жанровое своеобразие поэмы, так и особенности конкретно-исторического момента ее создания. Отличия концепций греховности Данте и Мильтона позволяют судить о том, какие изменения произошли в общественном сознании в отношении общечеловеческих проблем и ценностей, и о том, что отличает взгляд на человека XVII века от взгляда средневекового.
Сопоставление позволяет почувствовать то, что две точки зрения требуют различных художественных средств для своего воплощения. Сопоставительный анализ может быть продолжен по пути выявления жанрового своеобразия каждого из произведений, сопоставления своеобразия их проблематики и средств художественной выразительности.