Джон Донн. В письмах душ слияние тесней
Стихи. С английского. Перевод и вступление Григория Кружкова
Опубликовано в журнале: «Дружба Народов» 1999, №10
Когда нынешний читатель воображает себе шекспировскую Англию (а Донн был современником Шекспира), ему представляются круглые деревянные короба театров, нарядные парусники и лодки на Темзе, сумрачный Тауэр и застроенный домами купцов Лондонский мост, шум и пестрота рынков. Намного реже вспоминает он, что казни происходили в Лондоне так же часто, как театральные спектакли, и публики они собирали не меньше; что отрубленные головы и руки постоянно висели над городскими воротами и на Лондонском мосту; что “черная смерть” (чума) приходила в город, когда ей вздумается, и тогда люди толпами бежали из Лондона; что престарелую королеву Елизавету усиленно пугали угрозой заговоров, и попасть в тюрьму по доносу соседа, что ты испанский шпион, было проще пареной репы.
Представьте себе молодого человека — худого, губастого, стремительного, за которым следует слуга, — он только что получил небольшое наследство и, чтобы верней с ним покончить, снял изрядную комнату в Темпле и нанял слугу-француза, — итак, представьте себе этого молодого человека, спешащего в театр на представление, например, “Двух веронцев”. Сей юноша учился в Оксфорде и закончил курс, но в тот самый момент, когда нужно было получить степень магистра, переехал в Кембридж, где повторил тот же трюк — увильнул от получения степени: при получении ученой степени следовало произнести особую присягу, отрекаясь от “римской” веры, а юноша был из католической семьи — знаменитый Томас Мор, казненный за веру Генрихом VIII, приходился ему прадедушкой. Этот юноша и есть Джон Донн в 1593 году. Таким мы видим его на портрете, принадлежащем маркизу Лотиану, — в широкой черной шляпе, в костюме с тончайшим кружевным воротником.
Он приехал в Лондон и поступил в юридическую школу Линкольнз-Инн, где вскоре стал Маэстро Карнавала (Master of Revels), то есть студенческим лидером, организатором рождественских представлений, всевозможных шутовских процессий, розыгрышей и шуток. Он изучал право, увлекался театром, был галантным кавалером, остроумцем и поэтом. Стихи писали и большинство его друзей, вот откуда взялись эти стихотворные послания, которые составляют весомую часть его поэтического наследства. Доказано, что стихи эти — не условный жанр, а реальные письма, которыми друзья обменивались в разлуке: например, уезжая из зачумленного Лондона, отправляясь на войну или в дипломатическую поездку на материк.
Когда же необдуманный брак сломал удачно начавшуюся карьеру Джона Донна и после опальных лет, проведенных вдали от Лондона, он переродился сперва в философа, а потом в проповедника, — перед тем, как принять священнический сан, он еще не раз брался за перо, чтобы в изящных, увлекательных стихах принести дань своим новым покровительницам при дворе. В молодости он болтал в рифму с друзьями, теперь же его, женатого и серьезного человека, больше вдохновляли просвещенные светские дамы — такие, как Магдалина Герберт, воспитавшая двух сыновей-поэтов, или украшение двора короля Якова блестящая Люси Харрингтон, графиня Бедфорд.
—1599 гг., когда они были увлечены благоприятно развивавшейся придворной карьерой, — оттого-то в этих стихах так много выпадов против Двора и похвал Уединению. Особенно характерно письмо Г. Гудьеру, “побуждающее его” оставить Англию и отправиться на континент. Интересно, как Донн мотивирует этот совет: “В чужих краях / Не больше толка, но хоть меньше срама”.
В более позднем письме “Эдварду Герберту в Жульер”, начинающемуся словами: “Клубку зверей подобен человек, / Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег”, — уже слышен будущий проповедник, преподобный доктор Донн. Наконец, стихотворное послание графине Бедфорд (одно из восьми сохранившихся) — блестящий образец изящного и ученого мадригала. Заметим, что леди Бедфорд умела не только танцевать на придворных карнавалах, но и отвечать недурными стихами на такие послания.
Григорий Кружков