«Большая элегия Джону Донну» Иосифа Бродского
В одном из своих интервью Иосиф Бродский говорил: «Отношение поэта с переводчиком сводится к трем типам. Первый – вы ему доверяете, а он вас убивает; второй – вы ему не доверяете и он вас убивает: и третий, мазохистский – вы ему говорите: «убей, убей меня», и он вас убивает». Ироничность фразы показывает, что сам поэт предпочитает некий неназванный идеальный вариант.
Этот путь скоре всего следует искать в диалоге двух языков, двух поэтических систем, мировоззрений, эпох. Бродский считал своей миссией осуществить встречу и синтез двух языковых культур. Переводя с английского (и других языков) поэт возвращал русской литературе извечно свойственную ей, но трагически забытую, «тоску по мировой культуре».
Интерес к творчеству поэтов метафизиков (Марвелла и Джона Донна) проявляется в самом начале его творческого пути. Бродский подходит к ним как поэт и поэт – переводчик. В 1963 год 23-летний поэт пишет свою знаменитую «Большую элегию Джону Донну», практически этим стихотворением он открывает для русской литературной традиции нового поэта, творчество которого даже в Англии остается невостребованным вплоть до ХХ века.
Открытию Донна для соотечественников способствовал Т. Элиот. В своем творчестве Т. Элиот ориентируется главным образом на французскую традицию и считает своим предшественником в родной литературе именно Донна. В произведениях поэтов метафизиков Элиот видит предшественников нового поэтического взгляда на мир, который мы находим в творчестве «проклятых поэтов». Элиота привлекает острота восприятия, столь свойственная новому времени, смелые сопоставления, развернутые витиеватые метафоры.
Главное же открытие Донна, по мнению Элита, заключается в соединении чувства и мысли. Именно синтез чувства и мысли становится основным фактором стиля Бродского.
Вероятно, в круг интересов раннего Бродского Донн попадает благодаря знакомству с романом Хемингуэя «По ком звонит колокол», где эпиграфом были взяты слова Донна.
Прежде чем познакомить читателя с произведениями Донна, Бродский представляет нам его образ в одном из самых знаменитых ранних стихотворений «Большая элегия Джону Донну».
Первое, что обращает на себя внимание в «Элегии», это разительное несходство поэтических приемов, характеризующих обращение к Донну и творчество самого Донна. Если для поэтов метафизиков и для искусства барокко в целом характерна усложненность метафорических конструкций, то поэтика «Элегии» ближе к аскетическому стилю классицизма.
Стихотворение открывается весьма характерным для классицистов длинным перечислением
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг. Уснули стены, пол, постель, картины, Уснули стол, ковры, засовы, крюк, Весь гардероб, буфет, свеча, гардины. Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы, Хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда. Ночник, белье, шкафы, стекло, часы Ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду. Повсюду ночь: в углах , в глазах, в белье, Среди бумаг, в столе. В готовой речи, В ее словах, в дровах, в щипцах, в угле Остывшего камина, в каждой вещи.
У Бродского, в отличии от классицистов, прием перечисления настолько гиперболизирован, что воспринимается на грани пародии, пародией не становясь. Непомерные длинноты «Элегии», замеченные еще первыми читателями стихотворения, на наш взгляд, выполняют как минимум две функции: продлевают паузу, становясь своеобразным «тоннелем во времени»и создает впечатления вещной истинности всего текста. Перечисление простых , бытовых реалий в начале произведения подготавливает читателя к восприятию всего последующего образного ряда в ключе прямой номинации, создает иллюзию неметафорической безусловности происходящего. В одном ряду с бельем и посудой оказываются явления совсем другого порядка:
Мир небесный:
Спят ангелы. Тревожный мир забыт Во сне святыми – к их стыду святому, Геенна спит и рая прекрасный спит. Никто не выйдет в этот час из дому. Господь уснул. Земля сейчас чужда. Глаза не видят, слух не внемлет боле. И дьявол спит, И вместе с ним вражда Заснула на снегу в английском поле.
Мир творчества:
Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи. Все образы, все рифмы. Сильных слабых найти нельзя. Порок, тоска, грехи Равно тихи лежат в своих силлабах.
Сопоставление не приводит к снижению высоких реалий, скорее наоборот, не понижая поэтического статуса текста, повышают статус истинности высказывания. Как уже сказано выше, поэт создает иллюзию неметафоричности. Весь перечислительный ряд связан мотивом сна, одушевляющем вещный мир и в то же время являющемся метафорой смерти, небытия.
Композиционно стихотворение можно разделить на две части: – перечислительный ряд – описание полета души Донна (от третьего лица, за которым вероятно скрывается сам Бродский), вторая – диалог Джона Донна и его души. Монолог повествователя заканчивается обращением:
Но, чу! Ты слышишь – там в холодной тьме, Там кто-то плачет, кто-то шепчет в страхе. Там кто-то предоставлен всей зиме. И плачет он. Там кто-то есть во мраке.
Автор, вероятно, обращается к спящему (мертвому) Джону Донну, тем самым силой творчества возвращая его из небытия. Начавшийся диалог автора и Донна переходит в диалог Донна с его душой, таким образом голоса автор и души Донна сливаются. Тоннель времени соединяет двух поэтов до тех пор, пока длиться текст. Образ Донна данный в «Элегии» максимально абстрактен, можно сказать, что это образ поэта вообще:
Подобье птиц. Душа его чиста. А светский путь, хотя должно быть, грешен, Естественней вороньего гнезда Над серою толпой пустых скворешен.
Единственная реминисценция из его творчества, отсылает нас к знаменитой проповеди, слова которой были взяты Хемингуэем к роману «По ком звонит колокол»: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши… Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по тебе».
… … А здесь неясный край, Спокойный взгляд скользит по дальним крышам Здесь так светло, не слышен псиный лай И колокольный звон почти не слышен.
Связь стихотворения с проповедью Донна проявляется не столько в реминисценциях, сколько на глубинном философском уровне. Основная мысль, которая тревожит поэта, созвучна исканиям Донна. Это вопрос о смерти и бессмертии, о связи всего человечества и трагическом разладе человека с самим собой. Бродский не вторит Донну, но вступает с ним в спор. Донн утверждает единение всего человечества в смерти, так как это судьба каждого смертного. Бродский утверждает одиночество личности и в жизни, и в смерти.
На чье бы колесо сих вод не лить, Оно все тот же хлеб на свете мелет. Ведь если можно с нами жизнь делить, То кто же с нами нашу смерть разделит.
Человек одинок и внутри собственной личности – диалог Донна со своим высшим «Я» оборачивается разлукой
Лишь мертвой суждено взлететь туда мне. Да, да одной. Забыв тебя, мой свет, В сырой земле забыв на век, на муку Бесплодного желанья плыть во след, Чтоб сшить своею плотью, сшить разлуку.
наблюдается в «Страшной мести» Н. Гоголя: пани Катерина и ее душа, которая знает несравненно больше). И, Бродский создавал свою «Элегию», когда еще не был хорошо знаком с творчеством Донна. Тем не менее обращение к коренным вопросам бытия, к сферам запредельного, надчувственного мира, переживание мысли с интенсивностью чувства, все эти свойства сближают двух во многом непохожих поэтов.
Литература
Бродский И. Большая элегия Джону Донну // Иностранная литература.
Иванов В. О Джоне Донне и Иосифе Бродском // иностранная литература
– СПб.: Журнал «Звезда», 1998.
Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Издательство Независимая газета, 1998.