М. А. Новожилов.
ПОЭТ ГАНС РОЗЕНПЛЮТ И НЕМЕЦКИЙ ПРИАМЕЛЬ XV СТОЛЕТИЯ
Поэтологический очерк.
© Новожилов М. А., 2019 г.
Аннотация
Автор исследует историю и теорию поэтического жанра приамеля, бытующего в немецкой фольклорной традиции, а также рассматривает формы его использования в творчестве выдающегося средневекового немецкого поэта Ганса Розенплюта (1400–1470).
The author investigates the history and the theory of the poetical genre of priamel existing in the German folk tradition and examines the forms of its use in the creative work of the outstanding German medieval poet Hans Rosenplüt (1400–1470).
Ключевые слова: поэзия, средневековый, Нюрнберг, приамель, фольклор, сатира, Ганс Розенплют.
Keywords: poetry, medieval, Nürnberg, priamel, folklore, satire, Hans Rosenplüt.
Примечание 1
Стихотворные тексты, которыми проиллюстрирован настоящий очерк, восходят к так называемому «Комплексу сочинений Розенплюта» („Werkkomplex »Rosenplüt«“) согласно источнику: Hansjürgen Kiepe. Die Nürnberger Priameldichtung: Untersuchungen zu Hans Rosenplüt und zum Schreib- und Druckwesen im 15. Jahrhundert. München: Artemis Verlag, 1984. S. 389–404.
Примечание 2
В текстах приводимых в статье оригиналов средневековых немецких приамелей сохранена аутентичная орфография источников. Все переводы в статье выполнены автором.
I.
Приамель – национальный немецкий стихотворный жанр логико-риторического характера: известная с конца XII века, обладающая характерными свойствами народной поэзии и родственная литературной эпиграмме краткая стихотворная форма «перечисления с заключением» („Beispielreihung mit Schlußpointe“) [1, S. 411]. Наименование жанра происходит от немецкого „Präambel“ («преамбула», «вводная часть»), восходящего к позднелатинскому „praeambulum“ («прелюдия, подготовление») [2, S. 268]. В отношении содержания приамель традиционно является атрибутом словесности низкого стиля – простонародным сатирическим жанром «плутовской песенки» и «скабрезного стишка» [3, S. 96], завершающегося кратким заключением в форме афористического наставления или морали. Стихотворным размером приамелей является так называемый «книттельферс», или «дубовый стих» („Knittelvers“ от нем. Knüttel: «дубина»), – неравностопный «говорной стих» [4, c. 164] с четырьмя несимметрично расположенными акцентами в строке:
Wer ab wil leschen der sunne glantz,
Vnd ein geiß wil noten, das sie tantz,
Vnd ein stummen wil zwingen, das er hor,
Vnd ein kw wil jagen durich ein nadel or,
Vnd geistlich munch wil machen awß schelcken,
Vnd auß einem Esel wil mett melcken,
Vnd an ein kethen wil pinten ein vist:
Der erbeyt auch gern, das vnnutz ist. [5, S. 2]
(Кто блик солнца стирает, чтобы погас,
И козу понуждает пуститься в пляс,
И немого слушать заставит легко,
И корову в игольное тащит ушко,
И хочет сделать монахом плутишку,
И из осла выдоить меда лишку,
И цепью ветры свои запереть, –
Тот в ненужных трудах решил преуспеть.)
Ареалом зарождения и распространения приамеля была Бавария, и первые образцы жанра, вышедшие из-под пера менестреля Сперфогеля (конец XII века), написаны на средневерхненемецком языке. В первые три века своего существования приамель не имел собственного жанрового наименования и был, под именем шпруха, произведением устного фольклора, вследствие чего подавляющее большинство дошедших до нас образцов приамелей принадлежат анонимным авторам. Эпоха расцвета немецкого приамеля приходится на XV столетие, когда этот жанр культивировался в творчестве нюрнбергских поэтов – ремесленника Ганса Розенблюта, называемого «Ганс Шнеппер» или «Шнепперер», а также «Ганс Шветцер», и его менее известного последователя – врача и драматурга Ганса Фольца по прозвищу «Брадобрей» (ок. 1435–1513), образ которого выведен в опере Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры».
Главным образом нюрнбергская примельная традиция связывается с именем первого из этих двух авторов – Ганса Розенблюта, или – согласно тогдашним правилам написания – Розенплюта (Rosenplüt). Впрочем, в различных источниках его имя пишется по-разному: „Rosenplut“, „Rosenpluet“, „Rosenplutt“, „Rosenplüt“, „Rosenblut“, „Rosenplüd“, „Rosenplüed“, а иногда, – хотя и без всякого на то права, – даже с дворянской частицей: „von Rosenplüt“ [6, S. 391]. Сведения о его жизни скудны, и практически все они содержатся в разрозненных и отрывочных сообщениях нюрнбергского городского архива. Как говорит в посвященной ему биографической статье в издании «Немецкие поэты раннего Нового времени (1450–1600). Их жизнь и творчество» („Deutsche Dichter der frühen Neuzeit (1450–1600). Ihr Leben und Werk“, 1993) немецко-американская филолог-германист из Йельского университета проф. Ингеборг Глиер (1934–2017), точная дата рождения поэта неизвестна, и можно лишь предположить, что он появился на свет в первые годы XV столетия, а точнее – около 1400 года [7, S. 71]. Также и гейдельбергский профессор Йорн Рейхель в монографии «Гномический поэт Ганс Розенплют: Литература и жизнь в Нюрнберге Позднего Средневековья» („Der Spruchdichter Hans Rosenplüt: Literatur und Leben im spätmittelalterlichen Nürnberg“, 1985) сообщает, что Розенплют, по-видимому, родился между 1400 и 1404 гг. [8, S. 129].
О том, где поэт появился на свет и где проходили его ранние годы, мы ничего не знаем. Как считает проф. Рейхель, он, по всей вероятности, происходил из окрестностей Нюрнберга [8, S. 129]. В этом с ним согласна д-р Глиер, которая, в опровержение большинства биографических сообщений о Розенплюте, считает, что он, несомненно, не был уроженцем Нюрнберга, поскольку в 1426 году он хлопотал о приобретении тамошнего гражданства; будь это иначе, он получил бы гражданство по праву рождения. По ее мнению, на его происхождение из близких к Нюрнбергу мест указывает также диалектически окрашенный язык его произведений [7, S. 71]. А так как в последние годы жизни Розенплют, как предполагают его биографы, какое-то время жил в Бамберге – старинном городке во Франконии, на севере Баварии, в тридцати милях от Нюрнберга, то не исключена возможность, что он был родом именно оттуда и просто уехал в родной город своего детства. В свою очередь, Рейхель высказывает предположение, что поэт избрал Нюрнберг своим будущим постоянным местопребыванием во время его путешествий по Германии в бытность странствующим подмастерьем (Gesellenwanderungen) [8, S. 126–127].
Натурализация Розенплюта в Нюрнберге, первоначально в качестве поденного рабочего – кольчужного мастера и бронника, состоялась успешно, и за скромный вступительный взнос в сто флоринов ему было разрешено поселиться в пригороде [8, S. 128]. По словам Рейхеля, «как ремесленник, а не как художник, был принят оружейник Ганс Розенплют („Hans Rosenplüd sarwürht“) в городскую конфедерацию и зарегистрирован под своим настоящим именем» [Ibid., S. 41]. Через год после приобретения статуса бюргера, т. е. в 1427 году, Розенплют ходатайствовал о получении звания мастера. Искомое звание было ему присвоено, из чего следует также, что он был рожден в законном браке от честных родителей, – ибо незаконнорожденный не мог стать членом цеха согласно цеховым уставам того времени, в которых имелся соответствующий пункт, например: «Запрещается брать в ученики лиц незаконнорожденных и не немецкого происхождения» (Из устава любекских живописцев и стекольщиков, 1425 год) [9, с. 54].
От кандидата в мастера, помимо законного происхождения и наличия бюргерских прав, требовалось должным образом завершенное профессиональное образование в виде четырехлетней работы в качестве подмастерья, а кроме того, нескольких лет ремесленных странствий, которые сегодня назвали бы стажировкой. Все это Розенплют, очевидно, имел; кроме того, судя по одному известию, относящемуся к 1429 г., он приобрел в городе небольшую мастерскую, из чего следует, что к тому времени у него в Нюрнберге были дом и семья [7, S. 71]. По всей вероятности, для того, чтобы поселиться в черте города и иметь возможность владеть собственной мастерской, он, согласно тогдашнему обычаю, женился на вдове известного мастера или на его дочери [8, S. 136].
Welch mann ein’n leib hat nicht zu schwer,
Und eine tasch’ die nimmer wird leer,
Und ein haus das voll nahrung staht,
Und darin fromme ehehalten hat,
Und melke küh und feiste schwein’
Und fromme knecht, die gern gehorsam seyn,
Und ein’n hund der des nachts wohl hüt’t,
Und ein weib, die allzeit gut,
Und auch in ihren ehren ist steht,
Der mann hat ein gut hausgeräth. [6, S. 413]
(Тот, кому плоть не слишком тяжка,
И чей карман не пустует пока,
И чей сытной пищи полон уют,
И честные слуги внутри снуют,
И молочны коровы, и свиньи жирны,
И честный батрак не разгибает спины,
И пес по ночам охраняет дом,
И жена всегда хороша во всем,
И также в чести своей честна, –
У того и жизнь, как чаша, полна.)
Материальное положение поэта и мастера-оружейника в первые годы его жизни в Нюрнберге было довольно скромным, о чем говорит, к примеру, то, что он был одним из немногих мастеров, которые не смогли откупиться от обязательных ежегодных работ по укреплению городского вала. Еще и поныне одна из частей старой городской стены Нюрнберга сохранила название „Schnepperleinsgraben“ – «Шнепперов вал». Однако в конце концов его искусство в изготовлении арбалетов и кольчуг принесло свои плоды, и в конце 1430 года, после двух переездов, поэт смог поселиться в самом центре города, на Зебальдовой стороне, т. е. на северном берегу реки Пегниц возле церкви св. Зебальда, в элитном районе – так называемом Квартале соляного рынка (Salzmarktviertel) [8, S. 132].
В тридцатые годы Розенплют сменил прежнюю профессию на ремесло медника и канонира. В этом своем новом качестве он принял участие в гуситских войнах: при осаде г. Тахау (чешск. Тахов) он подвизался в армии повстанцев как технический консультант, а в битве при г. Мис (чешск. Стршибро) 4 августа 1427 г. и в сражении при г. Таусс (чешск. Домажлице) 14 августа 1431 г. – как бомбардир [10, S. 222–232]. Гуситы наголову разбили в этих битвах католическую армию во главе с английским кардиналом г. Уинчестера Генри Бофортом (ок. 1374–1447) и архиепископом Трира Отто фон Цигенхайном (ок. 1380–1430). Тем самым слава непобедимого немецкого рыцарства была похоронена навеки.
В 1444 г. Розенплют поступил в Нюрнберге на службу городским пушкарем, т. е. артиллеристом бюргерского ополчения. Денежный оклад его был мизерным: 20 гульденов в год. В этой должности Розенплют участвовал в так называемой Первой маркграфской войне 1449–1450 гг., или войне города Нюрнберга с его сюзереном – маркграфом Альбрехтом Ахиллом Бранденбургским из дома Гогенцоллернов (1414/1440–1486). Летом 1449 года поэт принимал участие в обороне замка Лихтенау, а 20 июня 1450 года – в решающем сражении при Хембахе [7, S. 72].
Согласно записи в бухгалтерской книге нюрнбергской ратуши, последняя выплата Розенплюту жалованья состоялась 4 июня 1460 года. После этой даты любые упоминания о нем исчезают из официальных городских документов. К середине того же 1460 года относится и последнее датируемое произведение поэта, – стихотворное подношение герцогу Баварско-Ландсхутскому Людвигу IX Богатому (1417/1450–1479). Из сопоставления этих двух фактов его биографии д-р Глиер делает решительный вывод, что летом этого года Ганс Розенплют скончался [Ibid.]. Однако в действительности он, вероятно, попросту покинул свою обременительную и малодоходную должность ради того, на что в конце концов однажды решается каждый поэт. Как верно заметил русско-советский литературовед Б. И. Пуришев (1903–1989), «около 1460 года он, видимо, оставил городскую службу и ремесло и посвятил себя всецело литературе» [11, с. 159]. Эти сведения косвенно подтверждаются сообщениями некоторых исследователей о том, что Розенплют «писал стихи еще в 60-е гг. XV века» [12, S. 20].
По словам другого биографа поэта – профессора Берлинского университета д-ра Густава Рёте (1859–1926), автора подробной статьи о Розенплюте во «Всеобщем немецком биографическом словаре» („Allgemeine Deutsche Biographie“, 1875–1912), «его поэтические успехи, судя по всему, придали ему смелости для того, чтобы „повесить свое ремесло на гвоздь“ и зарабатывать на хлеб при княжеских дворах в качестве „певца гербов“ (Wappendichter)» [10, S. 222–232]. К этому времени (1460 год) и относится вероятный переезд поэта в Бамберг.
Согласно комментарию немецкого писателя и историка искусств д-ра Рудольфа Маркграфа (1805–1880) в его работе «Император Максимилиан I и Альбрехт Дюрер в Нюрнберге» („Kaiser Maximilian I. und Albrecht Dürer in Nürnberg“, 1840), «певцами гербов» назывались «странствующие поэты, которые выступали в замках рыцарей и при дворах князей, воспевая в рифмованных стихах их родовую честь и описания их гербов, их различия, рисунки и раскраску… такие поэты были также оруженосцами, герольдами или их помощниками, которые присутствовали на регистрации турниров, провозглашали турнир, а также [объявляли] турнирные права и законы, и, кажется, использовались также для изобретения, изготовления и росписи гербов, знаков и надписей всех видов» [14, S. 25].
Как сообщает профессор Берлинского университета Фридрих Август Пишон (1785–1857) в своем труде «Памятники немецкого языка от древности до настоящего времени» („Denkmäler der deutschen Sprache von den frühesten Zeiten bis jetzt“, 1840), Розенплют «объезжал дворы немецких князей, где подвизался в геральдике и рисовал гербы». Среди гербов, достоинства которых он воспел в своих стихах, называемых им «гербовые речи» („Wappenreden“), был и герб баварского герцога Людвига IX, восхваленный Розенплютом в вышеупомянутом панегирике 1460 года [15, S. 41]. Но в скором времени последовало разочарование поэта в его новой профессии: по его собственным словам, «рыцарство украсило свои щиты перьями позора, и храбрых герольдов, желавших возглашать правду, прогнали со двора» [Цит. по: 10, S. 222–232].
Таким образом, воспевание рыцарских подвигов оказалось всего лишь кратким жизненным эпизодом, и в дальнейшей биографии Розенплюта предполагается его пребывание в 1468 г. в Мюнхене в качестве литейщика колоколов. Однако, по мнению д-ра Рёте, это маловероятно, и гораздо более достоверным является нюрнбергское устное предание, согласно которому поэт Ганс Шнепперер-Розенплют по прозванию Шветцер вернулся в их город, раскинувшийся по берегам реки Пегниц, где и закончил свои дни монахом-доминиканцем «у святого Зебальда» („Dominicaner zu St. Sebald“), – т. е. в монастыре «братьев-проповедников», который в Нюрнберге XV века находился на углу Бургштрассе и Дилинггассе (ныне Терезиенштрассе). По словам биографа, монашеский постриг поэта «хорошо согласуется с множеством латинских слов в строго церковном строе его последних стихотворений» [Ibidem]. Отсюда проистекает другая и более вероятная дата смерти Розенплюта – около 1470 года.
II.
С кончиной Ганса Розенплюта соединен ряд легенд, и по сей день бытующих в Нюрнберге. В частности, народная городская молва объявляет поэта чуть ли не «настоятелем доминиканского монастыря». Эту версию поддерживают нюрнбергские историографы в своих, – как это, к сожалению, сплошь и рядом случается, – путаных и не слишком достоверных сообщениях. Последнее, впрочем, извинительно, поскольку речь в данном случае идет об очень давних временах.
Первым из этих историографов был известный полигистор, правовед и ориенталист эпохи позднего барокко, профессор университета Альтдорфа Иоганн Кристоф Вагензейль (1633–1705), который в своем «Сочинении о вольном Священной Римской империи городе Нюрнберге» („De Sacri Rom. Imperii Libera Civitate Noribergensi Commentatio“, 1697) сообщил: «„Деревней“ (Fleck) назвал город Нюрнберг п<атер> Розенблют, настоятель Доминиканской киновии, в песни, сочиненной им в 1447 году…» („Villam, einen Flecken/ nominavit Noribergensem Vrbem P. Rosenblüth Prior Cœnobii Dominicanorum, in Carmine, quod Anno 1447. composuit“). Четверостишие, приведенное далее в источнике, – это стихи 5–8 из «Песни о Нюрнберге» („Der Spruch von Nürnberg“), которую Розенплют действительно написал в 1447 году:
(Авторский аутентичный текст выглядит следующим образом:
Спустя шестьдесят лет это сообщение Вагензейля прокомментировал немецкий историк, писатель и философ эпохи Просвещения Георг Андреас Вилль (1727–1798). В посвященной Розенплюту статье составленного им «Нюрнбергского ученого словаря» („Nürnbergischen Gelehrten=Lexicon“, 1757) он говорит: «Похоже, судя по имени и времени, что это именно тот Иоганн Розенплют, о коем г-н Готшед замечает: у доминиканцев нет ни единого приора, кто бы так именовался, – но, напротив, там имеется надгробие другого Розенблюта, на котором написано:
Хотя Вилль очевидным образом поддерживает версию Вагензейля, но, как явствует из этой латинской эпитафии, настоятелем Доминиканского монастыря в Нюрнберге в XV веке, – а именно, тем самым «патером Розенблютом», о котором писал Вагензейль, именуя его автором «Песни о Нюрнберге», – был на самом деле некий неизвестный иеромонах, однофамилец поэта Иеронимус фон Розенблют. Этот последний, судя по панегирику на надгробном памятнике («Ученейший муж, образец нравственности, обличитель пороков, отважный противник ересей, друг истинной веры, учитель истины, победитель неправды, убеждающий заблудших»), хотя и был образцовым христианином, но все же, по-видимому, никакой «Песни о Нюрнберге» в 1447 году не сочинил и сочинить не мог, поскольку из эпитафии следует, что он не был стихотворцем. Казалось бы, недоразумение разрешилось, и на этом история и должна была бы закончиться.
Однако еще без малого полвека спустя пастор и лексикограф Кристиан Конрад Нопич (1759–1838), бывший по совместительству нюрнбергским городским хронистом, поместил в составленном им «Прибавлении к Нюрнбергскому ученому словарю Георга Андреаса Вилля» („Supplementum zu Georg Andreas Will’s Nürnbergisches Gelehrten=Lexicon“, 1806) пространную статью о Розенплюте [20, S. 309–313]. В ней он, в числе прочего, сообщил о рукописях двух стихотворений последнего, найденных все в том же монастыре «братьев-проповедников» („Jm prediger Closter gefunden worden“). Первое из них – это вышеупомянутая «Песнь» Розенплюта, «прекрасное старое стихотворение о городе Нюрнберге» („Ein Schönes Altes gedicht von der Statt Nürmberg“), которое завершается следующим двустишием:
По сути дела, это почти точная цитата из Розенплюта, хотя подлинное окончание стихотворения выглядит несколько иначе (ст. 395–396):
Но далее следует известие о другом произведении: «Памятник добродетели. Хвалебное речение об имперском городе Нюрнберге брата Розенплюта, настоятеля Обители братьев-проповедников, в году 1447» („Memorial der Tugend. Ein löblicher Spruch von der Reichs=Stadt Nürnberg durch bruder Rosenplütt, Prior in dem Prediger Kloster A
Вправду ли мастер-оружейник, солдат, поэт и драматург Ганс Розенплют, который еще в 1468 году, – что вполне вероятно, – отливал колокола в Мюнхене, в два последних года своей жизни успел сделаться «братом Розенплютом» и даже «приором» Доминиканского монастыря в Нюрнберге? Разумеется, все это маловероятно. По сведениям геттингенского профессора Ханса-Юргена Кипе, приведенным в его монографии «Приамельная лирика нюрнбержцев» („Die Nürnberger Priameldichtung“, 1984), все эти сообщения зиждятся на текстах позднейших рукописных версий «Песни о Нюрнберге», относящихся к последним десятилетиям XVI в., т. е. уже к исходу эпохи Реформации. Именно в них появились заключительные стихи этого шпруха, гласящие: „So hatt gedicht pruoder Rosenplütt“ («Так написал брат Розенплют»), или „prediger ordenß Hanß Rosenplütt“ («орденский проповедник Ганс Розенплют»), а также заглавие: „Ain löblicher Spruch von der Reichßstatt Nürmberg durch prueder Rosenplütt prior Zw Nürmberg Im prediger Closter“ («Хвалебная песнь об имперском граде Нюрнберге, [написанная] братом Розенплютом, настоятелем обители братьев-проповедников в Нюрнберге») [5, S. 301].
Примечательно это стремление церкви «пристегнуть» старого поэта к своей камарилье и, – хотя бы post factum, – представить поэтический талант этаким «столпом благочестия». Нечто подобное позднее – в эпоху барокко – лютеранская церковь пыталась проделать с Марциалом, а католическая – с Оуэном. Но, как представляется нам, едва ли какой-либо поэт мог в самом деле когда-либо стать настоятелем какого бы то ни было монастыря, поскольку для подобной роли необходимо иметь определенные личные качества, которыми поэты, как правило, не обладают. Однако принять в последние годы жизни монашество Розенплют действительно мог, и не совершил бы тем самым ничего выходящего из ряда вон, поскольку так же поступали и некоторые другие его собратья по перу, – например, известный тюрингский поэт-миннезингер Генрих фон Морунген (ок. 1150–1222).
III.
О Розенплюте и его жизни известно так мало, что даже его имя представляет собой проблему. Можно назвать по меньшей мере три варианта: Ганс Розенплют, Ганс Шнеппер и Ганс Шнепперер. Впрочем, поэт называл сам себя также и «Ганс Шветцер», и «Ганс Розенплют Шветцер» („Also redt Hanns Rosenplut der Schwetzer“), – а свои произведения подписывал в одних случаях – как «Ганс Шнепперер», в других – как «Ганс Розенплют», порой двойным именем: «Ганс Розенплют Шнеппер» и «Шнепперер Ганс Розенплют», а иногда и сокращенно: „So hat daz gedicht Hans Plüt“. Свой длинный – более 300 стихов – «Шпрух о монахе» („Ain Spruch von ainem Münch“) он подписал так: „So hat geticht hans Schneperger“ («Так написал Ганс Шнеппергер») [22, S. 250], – а шпрух «О волчьих ямах» („Vonn der Wolffsgrubenn“) завершается автографом „Das hat gedicht Hanns Rosennplüt“ («Это написал Ханнс Розеннплют») [Ibidem, S. 371], и т. д. Вопрос в том, какое из имен поэта было настоящим, данным ему при рождении (Geburtsname, Personenname), а какое – так называемым «гражданским» (bürgerliche Name), которым подписывают документы, и также – какое из них, возможно, было поэтическим псевдонимом.
По словам д-ра Ингеборг Глиер, «в книгах нюрнбергской ратуши за 1426–27 гг. Розенплют появляется под своим подлинным именем, тогда как начиная с 1429 г. и вплоть до своей смерти называется [в тех же книгах. – М. Н.] Ганс Шнепперер или Шнеппер. В своих стихотворениях он, однако, сохраняет за собой подлинное имя, и только по случаю подписывается двойным именем: Шнепперер Ганс Розенплют» [7, S. 71]. Иначе говоря, биограф поэта пребывает в убеждении, что его подлинным именем, под которым он был занесен в метрику (Geburtsname), является именно «Розенплют».
С другой стороны, по мнению отдельных литературоведов и историков немецкой литературы, эта фамилия явно перекликается с псевдонимом известного в XV в. франконского поэта-мейстерзингера Конрада Мускатблюта (Muskatplüt, ок. 1390 – после 1458). Так, немецкий писатель и филолог-германист Эберхард фон Грооте (1789–1864) в издании «Песни Мускатблюта» („Lieder Muskatblut’s“, 1852) говорит: «…Нет никаких сомнений в том, что в принятии псевдонима „Мускатблют“ он… следовал примеру других певцов, – таких, как Розенблют, Регенбоген, Фрауэнлоб, Реннер, Нитгарт и т. д.» [23, S. IV]. Иными словами, фон Грооте безусловно считает фамилию «Розенплют» литературным псевдонимом, даже не принимая во внимание явного анахронизма: Розенплют был целым поколением младше Мускатблюта, и потому скорее он мог бы взять себе псевдоним по примеру последнего. В свою очередь, Якоб Гримм в своей ранней работе «О старонемецком мейстерзанге» („Ueber den altdeutschen Meistergesang“, 1811) заявляет с оттенком предположения, что эта фамилия, возможно, является настоящей („Rosenblüt möchte ein rechter Name seyn“) [24, S. 106]. Как бы то ни было, вопрос остается открытым и закономерно влечет за собой другой: если фамилия «Розенплют» – это все же псевдоним, что представляется вполне возможным, а «Шнеппер», «Шнепперер» и «Шветцер» – всего лишь прозвища, то каким же было подлинное имя поэта?
Неясность причин, по которым Розенплют, начиная с 1429 г. и вплоть до своей смерти, фигурировал в городских официальных документах Нюрнберга как «Ганс Шнепперер» или «Шнеппер», породила в немецкой литературной критике по сей день неразрешенный вопрос: не идет ли здесь речь попросту о двух разных людях, одного из которых звали Ганс Розенплют, а другого – Ганс Шнеппер или Шнепперер? Дополнительную неясность добавило известие, что под фамилией «Шнеппер» на самом деле имеется в виду совершенно другой человек – некий токарь Ганс Шнеппер (Hans Snepper), который, как было установлено, поселился в Нюрнберге в 1423 году [25, S. 433].
Первым вопрос о «двуименности» поэта поднял д-р Кипе, посвятивший данной проблеме в своей монографии отдельную главу под названием «Ганс Розенплют и Ганс Шнеппер» [5, S. 274–304]. Ключевым тезисом его изысканий можно считать один из подзаголовков этой главы: «Два имени и один труд» [Ibid., S. 292–302]. Вслед за тем к проблеме имен обращается Рейхель, который в гл. 2-й своей работы, под заглавием «Двойник и подпись автора» („Doppelnamigkeit und Verfassersignatur“), оспаривает версию Кипе о том, что было два человека, подписывавшие свои произведения одним и тем же именем «Ганс Розенплют» [8, S. 62–72]. По его мнению, фамилия «Розенплют» была природной фамилией поэта, тогда как «Шнепперером» он стал подписываться лишь после того, как поселился в Нюрнберге, где стал известен более как поэт, нежели как мастер-оружейник, и «Ганс Шнепперер» есть его гражданское имя [26, S. 62–65].
Однако при ближайшем рассмотрении весь вопрос о «двуименности» поэта представляется в достаточной мере надуманным. Как справедливо замечает по этому поводу в статье, посвященной критике монографии Рейхеля, немецкий историк-медиевист из Фрайбургского университета (Albert-Ludwigs-Universität Freiburg) Клаус [Мартин] Граф (*1958), сам Розенплют недвусмысленно сообщает в своей известной песне «Жаворонок и соловей» („Die lerch vnd auch die nachtigal“), что Ганс Шнепперер – это он и есть, и «Шветцер» («болтун») – это тоже он, и никто иной [27, S. 468–471] (курсив наш. – М. Н.):
В словарях немецкого языка прозвища, которыми именует себя поэт, объясняются по-разному. Так, согласно «Немецкому словарю» братьев Гримм, «Шнепперер» („Schnepperer“) означает «цирюльник, банщик», а также «хирург», и происходит от слова «шнеппер» („Schnepper“) – названия скарификатора, хирургического инструмента для прокалывания кожи. [29, Sp. 1317]. Однако, по мнению литературоведа из университета г. Тюбингена [Генриха] Адальберта фон Келлера (1812–1883), высказаному в томе III его издания «Фастнахтшпили пятнадцатого столетия» („Fastnachtspiele aus dem fünfzehnten Jahrhundert“, 1853), объяснение имени „Schnepperer“ как «хирург» едва ли обосновано и может привести к смешиванию Розенплюта с Гансом Фольцем, который как раз хирургом (цирюльником) и был [28, S. 1081]. Помимо этого, «Словарь» братьев Гримм дает к слову „Schnepper“ следующее объяснение: «Злорадный хохот; дерзкий ответ» [29, Sp. 1318]. В свою очередь, филолог-германист и лексикограф Иоганн Андреас Шмеллер (1785–1852) в длинной статье к слову „Schnepper“ в своем «Баварском словаре» („Bayerisches Wörterbuch“, 1827–1837) говорит: «„Schnäpperleinmacher“ – мастер по металлу, изготавливающий скарификаторы для кровопусканий. Разве не был таковым нюрнбергский поэт Ганс Розенплют?» [30, Sp. 577].
С другой стороны, если верить тому же «Баварскому словарю», слово „Schnepperer“ на диалекте города Нюрнберга и его окрестностей означает попросту «болтун, пустомеля» („Plappermaul“) [Ibid., Sp. 578], т. е. является синонимом другого прозвища поэта – «Шветцер» („Schwätzer“ – нем. «пустомеля, балагур») [29, Sp. 1318]. Необходимо указать также на еще одно – косвенное – истолкование этого прозвания Розенплюта: «Шнеппер» могло служить намеком на слово „Schnapperliedlein“, что означает «плутовская песенка»: согласно объяснению Шмеллера, это «короткая песенка, состоящая из одной или двух стиховых пар, во всяком случае – из четырех частей или строк, исполняемая на известный в той местности мотив и зачастую сочиняемая как экспромт певцом или танцором». Автор словаря приводит пример подобного экспромта, чрезвычайно похожий на образец приамеля [30, Sp. 587–588]. Иными словами, «Шнеппер» могло означать попросту «плут».
И, наконец, в сочинении профессоров-германистов Фридриха Генриха фон дер Гагена (1780–1856) из Берлинского университета и Иоганна Густава Бюшинга (1783–1829) из университета Бреслау «Литературные основы истории немецкой поэзии с древнейших времен по шестнадцатое столетие» („Litterarischer Grundriß zur Geschichte der deutschen Poesie von der ältesten Zeit bis in das sechzehnte Jahrhundert“, 1812), в разделе, посвященном, – как сказано в источнике, – «Гансу фон Розенблюту из Нюрнберга, прозванному Шнепперером», это слово объяснено как «поэт-похабник» или «сочинитель непристойных стишков» („Zotendichter“) [31, S. 364], что, в сущности, также отчасти справедливо:
В несколько ином написании слова «Шнеппер», – „Schnäpper“ (ср. -в. -нем. snapper, snepper; ротация литер „ä“ и „e“ в неустоявшейся средневековой немецкой орфографии была обычным явлением), – оно означает «арбалет». Следовательно, «Шнепперер» („Schnäpperer“) есть также не что иное, как «мастер, изготавливающий арбалеты», или попросту «арбалетчик». Именно такое объяснение этого имени предлагается в статье «Розенблют Ганс» «Энциклопедического словаря Гранат»: «Розенблют (Rosenblüt, Rosenplüt), Ганс, немецкий поэт, около 1444 г. был в Нюрнберге оружейником (отсюда его кличка Schnepperer, т. е. арбалетчик)» [32, с. 132]. Вероятно, это последнее истолкование прозвища поэта и является именно тем, которое соответствовало действительности, – однако, учитывая веселый характер Розенплюта и его любовь к всевозможной словесной игре, столь часто проявляющуюся в его стихотворениях и фастнахтшпилях, следует предположить, что и другие перечисленные нами значения слова „Schnäpperer“ он также мог иметь в виду.
Впрочем, в слове «арбалетчик», возможно, кроется объяснение того, по какой причине поэт, как сообщает выше д-р Глиер, «начиная с 1429 г. и вплоть до своей смерти называется [в ратушных документах. – М. Н.] Ганс Шнепперер или Шнеппер» [7, S. 71]: именно в этом году он, по словам того же биографа, приобретает в Нюрнберге мастерскую, т. е. становится мастером-оружейником. В силу этого он подписывается уже не своим природным именем «Ганс Розенплют», а новым гражданским именем «Ганс Арбалет(чик)», что было вполне в традициях того времени. И свои произведения он отныне тоже подписывает «Ганс Арбалетчик» или «Арбалетчик Ганс Розенплют», и это отнюдь не псевдоним. Поэтому и в нашем переложении вышеприведенной строфы из песни «Жаворонок и соловей» необходимо сделать следующую поправку (выделено нами. – М. Н.):
В Нюрнберге Розенплют был более известен не под своей природной фамилией, а под прозвищем «Шнепперер», которое употреблялось даже без добавления имени «Ганс». Он настолько прославился в народе своими приамелями, что, по замечанию профессора немецкого Католического университета Айхштетт-Ингольштадт (Бавария) д-ра Герда Дике (*1956), слово «шнепперер» сделалось в XV веке «синонимом самого жанра» [33, S. 158]. То же утверждает и Ингеборг Глиер: «В XV столетии его [Розенплюта. – М. Н.] более всего отождествляли с приамелем, поскольку его гражданское имя „Шнепперер“ стало по случаю жанровым наименованием вместо обыкновенно употребляемого „приамель“» [7, S. 78]. И это естественно: немецкое слово „Schnepperer“, понимаемое как «дерзкая насмешка», «плутовская песенка» и «непристойный стишок», в качестве обозначения коротких обличительно-сатирических стихотворений, высмеивающих негативные явления жизни, простым жителям Нюрнберга было более близко и понятно, нежели «ученое» латинское слово «приамель».
IV.
Ганса Розенплюта называют первым из известных представителей оригинального типа поэта-ремесленника (Handwerkerdichter), «сформированного в XV и XVI столетиях литературной жизнью южногерманских имперских городов, и в особенности Нюрнберга» [7, S. 71]. Он был плодовитым драматургом – сочинителем стихотворных фастнахтшпилей на духовные, политические, мифологические и бытовые темы, которых он написал более полусотни [34, S. 73], возведя этот род средневекового народного фарса в жанр серьезной литературы [35, с. 98]; он «расширил содержание „масленичной пьесы“, положив, таким образом, основание новой комедии» [36, с. 7]. Пишон называет его «первым драматургом у немцев» („erster Dramatiker der Deutschen“) [15, S. 42]. Помимо этого, Розенплют был автором рассказов – как шуточных, так и серьезных, а также творцом строфических песней и «парно зарифмованных шпрухов» („Reimpaarsprüche“), часто также с элементами приамельной формы (например, „Die Kaiserin zu Rom“) [37, S. 25], – а всего он считается автором от 1430 до 1460 шпрухов и стихотворений. С именем Ганса Розенплюта соединен и наиболее выдающийся период в истории немецкого приамеля: по мнению д-ра Кипе, он является «создателем приамельной поэзии» в Германии [24, S. 275]. Именно в творчестве этого поэта старый народный импровизационный стих развился в особую форму краткой гномики и трансформировался из произведения устного фольклора в жанр художественной литературы [7, S. 78].
Карл Йоханнес Ойлинг (1863–1937), филолог-германист и историк литературы из Висбадена, в предисловии к своему сборнику «Сто еще не опубликованных приамелей пятнадцатого столетия» („Hundert noch ungedruckte Priameln des fünfzehnten Jahrhunderts“, 1887) замечает: «Необходимо на деле видеть разницу между гораздо менее художественными приамелями, написанными до Розенплюта, но не перестававшими культивироваться и после него, и сочиненными по всем правилам искусства, далеко ушедшими от пословиц приамелями, восходящими к нюрнбергским поэтам, и в особенности к Розенплюту. […] История этого рода поэзии, – если бы она могла стать очевидной из примеров, – показала бы, что классическая художественная форма приамеля была создана именно Розенплютом. Нет подтверждения того, что и название жанра существовало до него» [12, S. 16].
В своей монографии «Приамель до Ганса Розенплюта. Опыты о народной поэзии» („Das Priamel bis Hans Rosenplüt. Studien zur Volkspoesie“, 1905) Ойлинг констатирует: «В добротных манускриптах это наименование употребляется только по отношению к произведениям Розенплюта; до Розенплюта его вообще не было» [38, S. 41]. Действительно, термин «приамель» впервые был зафиксирован в исторических источниках около 1460 года [33, S. 157], – т. е., очевидно, еще при жизни поэта. В той же своей работе Ойлинг приводит три начальных стиха из шпруха Розенплюта «Похвала плодовитой жене» („Das Lob der fruchtbaren Frau“) [37, S. 105–113], в которых, по его предположению, впервые появляется новоизобретенное наименование жанра, еще не полностью выделившееся из первичного языка. И хотя в данном случае, как становится очевидным из последующего текста, новоявленный термин относится не к поэзии, а к музыке [5, S. 10], – но, тем не менее, «слово найдено» (выделено нами. – М. Н.):
Насколько поэт был дружен с латынью, видно по латинским словам, вставленным здесь и там в тексты его фастнахтшпилей и некоторых поздних приамелей. Откуда простой ремесленник мог знать латинский язык? Скорее всего, в детстве будущий поэт, как многие другие в то время, учился в латинской школе при какой-либо церкви или монастыре. По замечанию его биографа д-ра Густава Рёте, «он не чуждался латинских флексий и отваживался [составлять] целые стихи из латинских риторических украшений… он с удовольствием употребляет вместо „Tiltapp“ – „nequam“, и вместо „Dreck“ – „merdum“» [10, S. 222–232]. Согласно «Немецко-латинскому словарю» (1741) филолога, переводчика и врача Иоганна Леонгарда Фриша (1666–1743), это означает, что вместо старонемецкого „Dilltap“ („Dildap“ = лат. „homo stupidus, obtuse mentis“, т. е. «тупоумный, слабоумный» [39, S. 198]) Розенплют использует в своих стихах латинское „nequam“: «дрянной, негодный»; и, точно так же, вместо немецкого „Dreck“ (лат. „stercus, excrementum“ [Ibid., S. 204]), – „merdum“ с тем же значением.
Cудя по всему, Розенплюту не довелось получить cистематического образования, – однако наличие в его текстах, помимо элементов латыни, также разнообразных музыкальных, астрономических и даже психологических терминов заставляет предполагать, что поэт был весьма разносторонним автодидактом [7, S. 72]. По словам Густава Рёте, Розенплют «был начитанным человеком: знал о Лоэнгрине и Маркольфе, о Парцифале и Пресвитере Иоанне; фауну и астрологические планеты, темпераменты и драгоценные камни он мог верно назвать при помощи латинских наименований… По-видимому, он был коротко знаком с знаменитым нюрнбергским органистом, слепым Конрадом Бауманом, которого он должен благодарить за свое знание профессионального языка музыкантов… И ему нравилось по-наставнически описывать в научных терминах пение птиц, как делали иные ученые до и после него» [10, S. 222–232]. И в самом деле, в иных стихотворениях Розенплюта обнаруживаются целые россыпи музыкальных терминов, – как, например, в «Похвале плодовитой жене», ст. 63–73, которые мы оставляем без перевода (выделено нами. – М. Н.):
Несомненно, Розенплют также был достаточно близко знаком и с немецким фольклором: об этом свидетельствует не только собственно форма приамеля, которую он в своем творчестве довел практически до совершенства, но также случаи заимствования им других фольклорных форм. К примеру, следующий его образец является классическим случаем «приамельного катрена» („Priamelvierzeiler“) – стихотворной традиции, существовавшей в Германии с XII века [38, S. 270] и доныне сохранившейся в немецкой устной словесности. Приводимое ниже четверостишие Розенплюта принадлежит к наиболее распространенным стихотворным текстам эпохи Реформации и барокко: его включали в популярные антологии немецкого фольклора – такие, как «Гномология» („Γνωμολογία, Seu Sententiarum Memorabilium“, 1614) грамматиста Иоганна Бухлера (1570–1640) [40, S. 116] или «Апофтегмы немецкой нации» („Teutscher Nation Apophthegmatum Dritter Theil“, 1653) поэта Юлиуса Вильгельма Цинкгрефа (1591–1635) [41, S. 11]; его вставлял в свои стихотворения странствующий проповедник и поэт, августинский монах Абрахам а Санта Клара (1644–1709) [42, S. 185–186] и цитировал в своих застольных разговорах основатель «Аугсбургской церкви» Мартин Лютер (1483–1546) [43, S. 705]:
То же можно сказать о следующем тексте, который, как считают некоторые исследователи, появился около 1400 года во Франконии (северной части Баварии), и который послужил впоследствии образцом для множества подражаний и вариаций. Как сообщает в своих «Кратких заметках по поводу старонемецкой светской поэзии» („Kleine Schriften zur altdeutschen weltlichen Dichtung“, 1979) германист-медиевист из Гейдельберга проф. Герхард Айс (1908–1982), литературную обработку этого приамеля осуществил не кто иной, как Розенплют, который «привел этот шпрух в его настоящий вид» [44, S. 363]. Как, в свою очередь, считает д-р Кипе, этот приамель и был написан Розенплютом: это следует из того, что его заглавие упоминается в так называемом «Комплексе сочинений Розенплюта» („Werkkomplex »Rosenplüt«“) – списке из 140 приамелей, авторство которых, по мнению Кипе, принадлежит нюрнбергскому поэту [5, S. 389–404]:
V.
По мнению анонимного отечественного автора статьи о Розенплюте в XXVII томе «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона, выступающего в нем под аббревиатурой «А–гд», нюрнбергский поэт был одним из лучших лириков своей эпохи, который в своем творчестве «бичевал пороки духовенства и дворянства и являлся сторонником городов и бюргерства, – но и последнего не щадил в сатирических своих произведениях, уснащенных юмористическими и часто непристойными выходками» [36, с. 7]:
Выдающийся поэт, сочинитель сатирических приамелей, написанных в простонародно-гробианском духе той эпохи, Ганс Розенплют был талантливым нравописателем своего времени и язвительным критиком его социальных и иных несправедливостей. В своих злободневных пьесах, – таких, как «Турецкий фастнахтшпиль» (1456) и «О папе, кардинале и епископах», в социально-обличительных произведениях, – «О бездельниках и трудовом люде», «Похвальное слово крестьянину», «Жалоба некоторых сословий» и др., – он бичует сословное неравенство и произвол богатых и власть имущих. А подчас поэт переходит от гневных обличений к добродушному юмору, нередко соединенному с горьким сарказмом, и в остроумных сатирических миниатюрах осмеивает человеческие пороки своих современников:
Как считает историк немецкой литературы из университета г. Вюрцбурга д-р Йоханнес Реттельбах (*1945), Розенплют не был мейстерзингером, т. е. не принадлежал ни к одному из знаменитых нюрнбергских певческих братств того времени [34, S. 73]. Это вполне вероятно, так как школы средневековых мейстерзингеров своим сухим педантизмом и религиозным ханжеством, своими вымученными песнопениями на заранее заданные церковные темы и затверженные мотивы («тоны») были антагонистичны любому живому творчеству. Что общего могло быть у них с поэтом – создателем оригинальных стихотворений и злободневных фастнахтшпилей? Мы нисколько не удивились бы, если бы узнали, что он, напротив, был их убежденным недругом, обходившим их сборища далеко стороной. И, вне всякого сомнения, члены певческих братств платили ему той же монетой.
В каких отношениях Розенплют состоял с религией и официальной церковью? В его стихах можно встретить немало полускрытых и явных ответов на этот вопрос. И это не только вышеприведенный приамель, в котором поэт излагает свое жизненное кредо человека мирского и не чуждого всевозможных радостей жизни, – это также и вполне откровенное, хотя и шуточное, замечание в его цитированной выше песне «Жаворонок и соловей» о том, что он «охотней пьет вино, чем воду, И папе шлет рога» (выделено нами. – М. Н.). Похожие высказывания есть и в других его приамелях:
У немецко-швейцарского историка литературы Генриха Курца (1805–1873), в томе I его «Истории немецкой литературы с примерами, выбранными из трудов превосходнейших писателей» („Geschichte der deutschen Literatur mit ausgew ählten Stücken aus den Werken der vorzüglichsten Schriftsteller“, 1853), приведена подборка застольных песен Розенплюта, причем из авторского предисловия следует, что всего этих песен у поэта восемнадцать, и он опубликовал их при жизни отдельной тетрадкой. Одну из них мы представляем в нашем переложении:
Из подобных произведений становится ясно, что Ганс Розенплют был не только оружейником, солдатом и поэтом, но также и, – как обыкновенно водится у людей этой породы, – повесой, выпивохой, весельчаком и вольнодумцем, при случае охотно высмеивающим католических церковников-святош (протестантских фарисеев и ханжей, на их счастье, в то время еще не существовало), а равно и их проповеди о «спасении души», так же как и «отпущения грехов» за щедрую мзду. Однако и безбожникам от Розенплюта тоже достается немало:
Под «картезианцами» здесь имеются в виду монахи одноименного католического ордена, приверженцы пустынножительства, аскеты и постники, не «вкушающие» мяса и молока и носящие в миру черные рясы с капюшонами. Картезианские монастыри были распространены по всей Европе; их насельники были широко известны как заклятые враги житейских радостей и удовольствий, благодаря чему они и вошли в пословицу, сделавшись мишенью для всевозможных сатирических обличений. Розенплют упоминает картезианских монахов в целом ряде своих произведений; одно из них – приамель «О том, как благочестивый картезианец тоже взойдет на небо» („Wie ein frumer karteuser auch gen himel fert“):
Вместе с тем, вопреки, казалось бы, сложившемуся представлению о мирском образе жизни и полной религиозной индифферентности поэта, Розенплют был также автором приамелей духовно-наставительного и морально-нравоучительного содержания. Это, хотя и шло вразрез с традиционной тематикой жанра, однако было всецело в духе того времени, религиозного по своей сути. В этом можно найти объяснение и такого, казалось бы, странного и не укладывающегося в образ факта, как принятие поэтом монашества в конце жизни. (Впрочем, история мировой литературы знает подобные случаи: см. например, монографию выдающегося российского филолога В. М. Жирмунского (1891–1971) «Религиозное отречение в истории романтизма» (1919)). Духовные приамели Ганса Розенплюта обращают на себя внимание доскональным знанием христианской доктрины, что заставляет причислить эти стихотворения к «теолого-катехетической традиции средневековой церковной проповеди» [3, S. 97] и предполагает наличие у их автора общего теологического образования:
Исследователи творчества поэта, – Густав Рёте, Карл Ойлинг и др., – в один голос утверждают, что не кто иной, как именно Ганс Розенплют был первым немецким автором приамелей на религиозную тематику [38, S. 498]. Духовные приамели Розенплюта следует считать его собственным авторским вкладом в развитие этого рода поэзии; принадлежащие к поздней лирике поэта, эти образцы являются теми стихотворениями, в которых становление приамеля как литературного жанра выражено характернее всего:
Казалось бы, от подобных «катехизисов в стихах» до кафедры орденского проповедника и в самом деле рукой подать. Однако подобным «катехетическим» и даже «апологетическим» приамелям в творчестве Ганса Розенплюта «оппонируют» другие, – те, в которых поэт высмеивает современную ему католическую церковь и человеческие недостатки ее служителей. Это доказывает, что он был человеком трезво мыслящим и непредвзято оценивающим действительность, видящим вещи такими, каковы они есть, и не боящимся сделать мишенями своей сатиры даже и церковных служителей, которых христианам всех конфессий полагается слепо чтить, невзирая ни на какие их индивидуальные особенности:
По словам Ингеборг Глиер, Ганс Розенплют «не оставил после себя ни одного авторского собрания, т. е. ни одной рукописи, которая содержала бы только его сочинения… Он не заботился о распространении своих произведений и творил в эпоху, в которую вообще не принято было упоминать имя автора в произведении. Это касалось, прежде всего, приамелей и фастнахтшпилей» [7, S. 73]. Возможно, это делалось по религиозным соображениям: общий неписаный закон того времени гласил, что поэт не должен ставить свое имя под тем, что ему ниспосылается свыше путем вдохновения, и принимать на себя авторство, которое должно принадлежать одному только Богу. Иначе говоря, средневековый стихотворец понимал, Кому он обязан своим даром, и был убежден, что его творчество должно прославлять Творца, а не его самого. Как бы то ни было, ни в одном сборнике приамелей, которых в настоящее время известно не менее полутора десятков [5, S. 308–381]), практически не найти стихотворений, авторство которых было бы заверено автографом. Специалисты могут определить принадлежность тех или иных текстов, в основном, по специфической индивидуальной манере и особенностям поэтического языка, – и в этом отношении стихотворения Ганса Розенплюта, безусловно, являются уникальными и сравнительно легко узнаваемыми:
Согласно исследованиям проф. Кипе, за свою достаточно долгую, по тогдашним меркам, жизнь Розенплют написал 140 приамелей, что составляет бóльшую часть ныне известных образцов данного жанра [5, S. 8, 390–404]. По мнению Карла Ойлинга, он безусловно должен именоваться «классиком» этого жанра [38, S. 484]. Как, в свою очередь, считает Густав Рёте, «под пером Ганса Розенплюта приамель сделался эпиграммой XV столетия» [10, S. 222–232]. Сам же поэт, сообразно своему озорному и веселому нраву, называл свои приамели попросту «мастеровыми стишками» („Handwerkersprüche“) [28, S. 1138]. Ойлинг так говорит о феномене Розенплюта:
«Что делает его классиком приамеля? Необычайная гибкость ума, ясный, уверенный взгляд на то, что, по его понятиям, типично, известная оригинальность подхода, полу-забавная, полу-сатирическая и всегда конкретная, барочная серьезность… обилие впечатлений от жизни в имперском городе, текучее богатство стремительных картин, не всегда достойных и исполненных вкуса, но ярко и наивно реалистичных: таковы качества, о которых свидетельствует вся поэзия Розенплюта. <…>
«Два свойства творчества Розенплюта особенно важны для приамеля: это неисчерпаемая продуктивность его наблюдательного воображения и недостаток строгой логической концентрации. Оба этих качества в их соединении закономерно должны были привести к такой форме искусства, как приамель. Упомянутый недостаток, общий для всех старинных народных жанров, обусловил широкое развертывание деталей и подмену линейно-логической структуры мысли умножением параллельных звеньев. Таким образом, классический приамель, – даже если Розенплюту действительно не нужно было ничего изобретать, – является органическим продуктом его духа, его силы и его слабости; и в этом отношении приамели Розенплюта, со всеми их неповторимыми особенностями, обнаруживают свой индивидуальный и непревзойденный характер» [Ibid., S. 490–491].
Бытование приамеля, как самостоятельного жанра немецкой словесности, было ограничено как временем, так и местом и главным образом привязано именно к Нюрнбергу XV века. Поэтому нет ничего неожиданного в том, что после смерти Розенплюта и его преемника Фольца, творившего во второй половине столетия, литературное бытие этого жанра продлилось недолго, и позже 1530 года уже не появляется больше ни новых текстов, ни сборников [33, S. 158]. В дальнейшем эта фольклорная форма вернулась к своей изначальной устной традиции, поддерживаемой странствующими импровизаторами, бродячими «чтецами приамелей» (нем. „vagierende Priamelsprecher“) и «декламаторами шпрухов» („Spruchsprecher“), а также так называемыми «причмейстерами» („Pritschmeister“), или «трещоточниками» (от нем. „Pritsche“: «шутовская погремушка, трещотка, хлопушка»), как именовались импровизаторы и поэты «на случай», подвизавшиеся при немецких княжеских дворах. По сообщению Ойлинга, в качестве «шутовского стишка» („Pritschmeisterreim“) приамель существовал еще и в XVIII веке [38, S. 71].
Ганс Розенплют, средневековый поэт из Нюрнберга, чьи приамели при его жизни «были распространены по всей Нижней Германии до самых Нидерландов» [38, S. 579], известен в наши дни почти одним только историкам немецкой литературы. В отличие от своего более позднего согражданина, – знаменитого поэта, драматурга, мейстерзингера, сочинителя наставительных фастнахтшпилей, шванков и шпрухов, мастера сапожного дела Ганса Сакса (1494–1576), – он не создал своей собственной поэтической школы и не приобрел учеников, которые бы продолжили его дело и прославили его имя. Но, хотя его известность далеко не достигает всемирной славы его плодовитого последователя, – однако его роль и значение для будущего всей немецкой литературы преуменьшить невозможно. По замечанию Густава Рёте, «Нюрнберг XV столетия без Ганса Розенплюта представить так же трудно, как Нюрнберг эпохи Реформации – без Альбрехта Дюрера и Ганса Сакса». И более того: «Ганса Сакса никогда бы не было без Ганса Розенплюта» („ohne Hans Rosenplüt nimmermehr ein Hans Sachs“) [10, S. 222–232].
В наши дни можно только изумляться обилию, мудрости и красоте немецких приамелей XV столетия, считая их духовным достоянием некоего «коллективного автора» – немецкого народа. Однако народ состоит из отдельных личностей, и народное творчество – это творчество поэтов из народа. И у каждого поэта есть имя, которое нам не всегда дано узнать. Тем ценнее для нас те случаи, когда имя известно, и мы можем оценивать творческое наследие автора, невзирая ни на какие филологические проблемы. И творчество Ганса Розенплюта, автора «народных» приамелей, – этих, по определению филолога и критика Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781), «исконно немецких эпиграмм» [47, S. 521], – служит подтверждением той простой истины, что не традиция создает поэта, но, напротив, традицию создает поэт.
Post scriptum: в сегодняшнем Фронау (Berlin-Frohnau) – современном городском районе в административном округе Райникендорф (Bezirk Reinickendorf), расположенном в северо-западной части Берлина, есть небольшая, зеленая и тихая улица Rosenplüterweg, – букв. «дорога Розенплюта», – названная так в память о поэте.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Träger, Claus (Hg.). Wörterbuch der Literaturwissenschaft. Leipzig 1986.
2. Vilmar, August Friedrich Christian. Geschichte der deutschen National-Literatur. 15. Auflage. Marburg und Leipzig 1873.
3. Uhl, Wilhelm. Die deutsche Priamel, ihre Entstehung und Ausbildung. Leipzig 1897.
4. Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. М., 1989.
5. Kiepe, Hansjürgen. Die Nürnberger Priameldichtung: Untersuchungen zu Hans Rosenplüt und zum Schreib- und Druckwesen im 15. Jahrhundert. München 1984. (Münchener Texte und Untersuchungen zur deutschen Literatur des Mittelalters, 74).
6. Eschenburg, Johann Joachim (Hg.). Denkmäler altdeutscher Dichtkunst. Bremen 1799.
7. Glier, Ingeborg. Hans Rosenplüt // Füssel, Stephan (Hg.). Deutsche Dichter der frühen Neuzeit (1450–1600). Ihr Leben und Werk. Berlin 1993. S. 71–82.
8. Reichel, Jörn. Der Spruchdichter Hans Rosenplüt: Literatur und Leben im spätmittelalterlichen Nürnberg. Stuttgart 1985.
9. Стоклицкая-Терешкович В. В. (Сост.). Немецкий город XIV–XV вв. Сборник материалов. М., 1936.
10. Roethe, Gustav. Rosenplüt, Hans // Allgemeine Deutsche Biographie (ADB). Band 29. Leipzig 1889. S. 222–232.
11. Пуришев Б. И. Литература Позднего Средневековья. XIV–XV века // История немецкой литературы: В 5 томах. Т. I. М., 1962. С. 135–192.
12. Euling, Karl (Hg.). Hundert noch ungedruckte Priameln des fünfzehnten Jahrhunderts. Paderborn und Münster 1887. (Göttinger Beiträge zur deutschen Philologie, II).
13. Eschenburg, Johann Joachim (Hg.). Zur Geschichte und Litteratur: Aus den Schätzen der Herzoglichen Bibliothek zu Wolfenbüttel. Fünfter Beytrag von Gotthold Ephraim Lessing und Johann Joachim Eschenburg. Braunschweig 1781. S. 183–222.
14. Marggraff, Rudolf. Kaiser Maximilian I. und Albrecht Dürer in Nürnberg. Ein Gedenkbuch für die Theilnehmer und Freunde des Maskenzuge der Künstler in München am 17. Febr. und 2. März 1840. Nürnberg 1840.
15. Pischon, Friedrich August. Denkmäler der deutschen Sprache von den frühesten Zeiten bis jetzt. Bd. 2. Berlin 1840.
16. Lessing, Gotthold Ephraim. Gotthold Ephraim Lessings sämmtliche Schriften herausgegeben von Karl Lachmann. Neue rechtmässige Ausgabe. Eilfter Band. Berlin 1839.
17. Wagenseil, Johann Christoph. Joh. Christophori Wagenseilii De Sacri Rom. Imperii Libera Civitate Noribergensi Commentatio. Assedit, De Germaniæ Phonascorvm Von Der Meister=Singer/ Origine, Præstantia, Vtilitate, Et Institutis. Sermone Vernacvlo Liber. AltdorfI Noricorvm Typis Impensisqve Jodoci Wilhelmi Kohlesii. M DC XCVII.
18. Lochner, Georg Wolfgang Karl (Hg.). Der Spruch von Nürnberg beschreibendes Gedicht des Hans Rosenplüt genannt Schnepperer… Herausgegeben von Dr. Georg Wolfgang Karl Lochner. Nürnberg 1854.
19. Will, Georg Andreas. Nürnbergisches Gelehrten=Lexicon oder Beschreibung aller Nürnbergischen Gelehrten beyderley Geschlechtes nach Jhrem Leben/ Verdiensten und Schrifften zur Erweiterung der gelehrten Geschichtskunde und Verbesserung vieler darinnen vorgefallenen Fehler aus den besten Quellen in alphabetischer Ordnung verfasset von Georg Andreas Will. Dritter Theil von N–S. Nürnberg und Altdorf, zu finden bey Lorenz Schüpfel der Löbl. Univers. Buchhändlern. 1757.
20. Nopitsch, Christian Conrad. Georg Andreas Will’s Nürnbergisches Gelehrten=Lexicon oder Beschreibung aller Nürnbergischen Gelehrten beyderley Geschlechtes nach Jhrem Leben/ Verdiensten und Schrifften… fortgesetzet von Christian Conrad Nopitsch Pfarrer in Altenthann. Siebenter Theil oder dritter Supplementband von N–R. Altdorf, unweit Nürnberg, beym Herausgeber und in Commission bey P. J. Besson, Buchhändler in Leipzig. 1806.
21. Kurz, Heinrich. Geschichte der deutschen Literatur mit ausgewählten Stücken aus den Werken der vorzüglichsten Schriftsteller. Bd. 1. Leipzig 1853.
22. Keller, Adelbert von (Hg.). Erzählungen aus altdeutschen Handschriften. Gesammelt durch Adelbert von Keller. Stuttgart 1855. (Bibliothek des litterarische Vereins in Stuttgart XXXV).
23. Groote, Eberhard von (Hg.). Lieder Muskatblut’s. Cöln 1852.
24. Grimm, Jacob. Ueber den altdeutschen Meistergesang. Göttingen 1811.
25. Classen, Albrecht. Die autobiographische Lyrik des europäischen Spätmittelalters. Amsterdam 1991.
26. Reichel, Jörn. Hans Rosenplüt genannt Schnepper (ca. 1400–1460) // Fränkische Lebensbilder. Veröffentlichungen der Gesellschaft für Fränkische Geschichte. Neue Folge der Lebensläufe aus Franken. Bd. 9. Neustadt 1980.
27. Graf, Klaus. Jörn Reichel, Der Spruchdichter Hans Rosenplüt. Literatur und Leben im spätmittelalterlichen Nürnberg // Germanisch-Romanische Monatsschrift. Nr. 37. Heidelberg 1987.
28. Keller, Adelbert von. Fastnachtspiele aus dem fünfzehnten Jahrhundert. Bd. 3. Stuttgart 1853. (Bibliothek des litterarische Vereins in Stuttgart XXX).
29. Deutsches Wörterbuch von Jacob Grimm und Wilhelm Grimm (DWb). Bd. IX. Leipzig 1899.
30. Schmeller, Johann Andreas. Bayerisches Wörterbuch. Bd. 2. München 1877.
31. Hagen, Friedrich Heinrich von der; Büsching, Johann Gustav. Litterarischer Grundriß zur Geschichte der deutschen Poesie von der ältesten Zeit bis in das sechzehnte Jahrhundert. Berlin 1812.
32. Розенблют Ганс // Энциклопедический словарь Гранат. Т. 36. Ч. III. С. 132.
33. Dicke, Gerd. Priamel // Weimar, Klaus (Hg.). Reallexikon der deutschen Literaturwissenschaft. Bd. III. Berlin – New York 1997. S. 157–159.
34. Rettelbach, Johannes. Rosenplüt, Hans // Neue Deutsche Biographie (NDB). Bd. 22. Berlin 2005. S. 73.
35. Шпивок, Вольфганг. Немецкая литература с древнейших времен до конца XV века. Позднее средневековье (конец XIII – конец XV века) // История немецкой литературы в трех томах. Т. I: От истоков до 1789 года. Berlin 1983. / М., 1985. С. 82–102.
36. А–гд. Розенблют // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Том XXVII (53). СПб., 1899. С. 7.
37. Rosenplüt, Hans. Reimpaarsprüche und Lieder. Hrsg. von Jörn Reichel. Tübingen 1990. (Altdeutsche Textbibliothek 105).
38. Euling, Karl. Das Priamel bis Hans Rosenplüt. Studien zur Volkspoesie. Breslau 1905. (Germanistische Abhandlungen 25).
39. Frisch, Johann Leonhard. Teutsch=Lateinisches Wörter=Buch. Verlegts Christoph Gottlieb Nicolai. Bd. I. Berlin 1741.
40. Buchler, Johann. Γνωμολογία, Seu Sententiarum Memorabilium, Cum Primis Germanicæ, Gallicæque Linguæ, breuis & aperta, Latino carmine, inspersis rhythmis festiuissimis, facta descriptio, per Iohannem Buchlerum a Gladbach, Iurisdictionis Wicradanæ Præfectum. Præter &Aelig;nigmata Partim sacra, partim profana, eaque per quam venusta, acceßit opera eiusdem tractatus de Anno, & eius partibus, cum Kalendario perpetuo, lectu, cognituque dignißimus. Editio tertia ab auctore recognita, & locupletata. Moguntiæ, Sumptibus Bernardi Gualtheri Bibl. Colon. Excudebat Ioannes Volmari. Anno M. DC. XIV [1614].
41. Zinckgref, Julius Wilhelm. Teutscher Nation Apophthegmatum Dritter Theil. Durch Ioh. Leonhardum VVeidnerum. Gedruckt zu Amsterdam/ Bey Ludvig Elzeviern/ 1653.
42. Abraham a Sancta Clara. Judas der Ertz=Schelm/ Für Ehrliche Leuth/ Oder: Eigentlicher Entwurff und Lebens=Beschreibung des Iscariotischen Bößwicht. Erster Theil. Nürnberg/ Verlegts Johann Georg Lochner. A. 1752.
43. Luther, Martin. D. Martin Luther’s sämmtliche Schriften. Bd. XXII: Die Colloquia oder Tischreden. Dritte Abteilung. Hrsg. von Karl Eduard Förstemann. Leipzig 1846.
44. Eis, Gerhard. Kleine Schriften zur altdeutschen weltlichen Dichtung. Amsterdam 1979.
45. Keller, Adelbert von (Hg.). Alte gute Schwänke. Leipzig 1847.
46. Weckherlin, Ferdinand. Beyträge zur Geschichte Altteutscher Sprache und Dichtkunst. Stuttgart 1811.
47. Gotthold Ephraim Lessings sämmtliche Schriften herausgegeben von Karl Lachmann. Neue rechtmässige Ausgabe. Zwölfter Band. Berlin 1840.