М. А. Новожилов.
ОСТРОУМИЕ В НЕМЕЦКОЙ БАРОЧНОЙ ЭПИГРАММЕ
© М. А. Новожилов, 2010.
Опубликовано: Европейская поэтика от античности до эпохи Просвещения. Энциклопедический путеводитель. М.: Изд-во Кулагиной – INTRADA, 2010. С. 362–365.
Наиболее ранние теоретические определения остроумия (лат. „argutia“) восходят к античной риторике, в которой различались два вида – остроумие, основанное на предмете (res), и остроумие, основанное на словах (verba). Согласно трактату Цицерона «Об ораторе» („De oratore“), «шутки бывают двух родов: в одних обыгрывается дело, в других – слово» („Duo enim sunt genera facetiarum, quorum alterum re tractatur, alterum dicto“) [Cicero: 1959, 376]. В теоретических трудах литераторов Нового времени античное понимание остроумия стало догмой: в частности, у немецких теоретиков эпохи барокко и Просвещения можно встретить почти дословное повторение дефиниции Цицерона. Так, Кристиан Вейзе (1642–1708) в сочинении «Галантный оратор» („Politischer Redner“, 1677) замечает: «Если необходимо определить, что такое остроумие, то состоит оно частью в игре слов, частью в оригинальных и остроумных предметах» [Weise: 1677, 62]. Филандер фон дер Линде (1674–1732) в поэтике «Разговор о немецкой поэзии» („Unterredung von der Deutschen Poesie“, 1727) также говорит о различии между «остроумием… в отдельных словах… и на деле» [Linde: 1727, 270]. Иоганн Христоф Готшед (1700–1766) в «Опыте критической поэтики» („Versuch einer kritischen Dichtkunst“, 1742) отмечает: «Помимо истинно остроумных образцов, в которых остроумие состоит в предметах, есть также много других, где оно заключается в простой игре слов» [Gottsched: 1742, 607].
С другой стороны, ряд авторов, отходя от дихотомизма этой формулы, акцентирует ценность содержательного критерия. Так, Фридрих Андреас Хальбауэр (1692–1750) в своем труде «Введение к наиполезнейшим упражнениям в латинском стиле» („Einleitung in Die nützlichsten Ubungen des Lateinischen Stili“, 1730) утверждает: «Остроумие должно состоять не в… словесной игре, но более в остроумных мыслях» [Hallbauer: 1730, 604]. Поэт Кристиан Вернике (1661–1725) в предисловии к своему сборнику «Надписи, или эпиграммы» („Uberschrifte Oder Epigrammata“, 1697) подчеркивает: «Умное заключение должно основываться не на словах, а на предметах» [Wernicke: 1697, 8].
В воззрениях европейских гуманистов XVI–XVII вв. понятие argutia приобрело значение эстетической категории, став частью более общего понятия elegantia («изысканность, утонченность». – лат.). Основополагающими трудами по теории «остроумного стиля» в XVII в. были «Об остроумных речениях» („Delle Acutezze“, 1639) Маттео Перегрини (ок. 1595–1652), «Искусство изощренного ума» („Agudeza y Arte de Ingenio“, 1642) Бальтазара Грасиана (1601–1658) и, в особенности, «Подзорная труба Аристотеля» („Il Cannocchiale Aristotelico“, 1655) Эммануэле Тезауро (1591–1675). В этих сочинениях argutia преподносится как акт осмысления неведомого при посредстве острого ума, мгновенно схватывающего суть вещей и явлений. В немецкой литературе того времени ведущее место в разработке теории остроумия принадлежит Якобу Мазению (1606–1681), автору трактата «Новое искусство остроумия» („Ars nova argutiarum“, 1649). Мазений был представителем ордена иезуитов, роль которого в пропаганде идеи argutia была в эпоху барокко исключительно велика. Идеи названных исследователей оказали серьезное влияние на позднейших немецких теоретиков «остроумного стиля».
Под argutia в XVII в., прежде всего, понималось умение свободно оперировать далекими друг от друга понятиями, идеями, свойствами одного или нескольких предметов и соединять их с целью достижения эффекта «неожиданности» (inexspectatio) или «новизны» (novitas), вследствие чего обнаруживаются новые свойства известных вещей (принцип „discordia concors“). Аrgutia как эстетической категории в поэтиках эпохи барокко придавался всеобъемлющий характер: она трактовалась в них не только как идея «быстрого разума», мгновенно осмысливающего и сопоставляющего разнородные явления и предметы, но и как «источник прекрасного» в поэзии. Характерные образцы argutia в форме соединения далеких друг от друга вещей можно найти в творчестве Фридриха фон Логау (1605–1655) – наиболее значительного из немецких поэтов-эпиграмматистов XVII в. (здесь и далее переводы эпиграмм выполнены автором статьи. – М. Н.):
Из приведенного примера становится очевидным, что остроумие в эпоху барокко отнюдь не всегда отождествлялось с сатирой: напротив, «остроумное» проникновение в сущность явлений могло иметь философский, наставительный или духовный характер, заключаясь и в этих случаях в способности увидеть новое в известном, представить обыкновенное в непривычном ракурсе, соединить понятия, не граничащие друг с другом. Например, в другой эпиграмме того же автора – „Der Tod“ – аrgutia состоит в сочетании «мужского» образа смерти (слово «смерть» в немецком языке – мужского рода) с «женским» – могилы и развитии их в образы «отца» и «матери», из чего следует неожиданный вывод в духе христианской эсхатологии:
Хотя барочные трактаты по теории «остроумного стиля» не касаются теории эпиграммы, в своей иллюстративной части они отсылают к творчеству выдающихся римских эпиграмматистов: в частности, Грасиан и Тезауро обильно цитируют Марциала. Теории эпиграммы отведено заметное место в ренессансной «Поэтике в семи книгах» („Poetices libri septem“, 1561) французского теоретика Жюля Сезара Скалигера (Джулио Бордони, 1484–1558), также апеллирующей к римским сатирикам. Скалигер провозглашает argutia основным жанроопределяющим свойством эпиграммы: «Эпиграмме присущи два достоинства: краткость и остроумие. В краткости состоит ее свойство. В остроумии – душа и образ» („Epigrammatis duae virtutes peculiares: breuitas & argutia... Breuitas proprium quiddam est. Argutia, anima, ac quasi forma“) [Scaliger: 1594, 430]. Иезуит Якоб Понтанус (1542–1626) развивает дефиницию Скалигера в трактате «Наставления в поэтике» („Poeticarum institutionum libri tres“, 1594): «Эпиграмме требуются в особенности два достоинства, придающие ей очарование и необычайно ее украшающие: это краткость и остроумие, из которых последнее с полным правом можно назвать ее душой, жизнью, духом, движущей силой, ее мощью и кровью» (“DVO praecipué lumina flagitat epigramma, quibus ornatur commendaturque mirifice: ea sunt breuitas, & argutia: quarum posterior iure optimo anima, vita, & tanquam spiritus eius, nerui, succus, sanguis vocari potest”) [Pontanus: 1594, 190]. Благодаря этим и подобным трудам argutia-императив, восходящий к поэзии Марциала, стал в немецкой эпиграмматике XVII в. одним из канонических условий жанра.
В зависимости от наличия или отсутствия argutia Скалигер устанавливает два типа эпиграмм: простой (epigramma simplex) и сложный (epigramma compositum) [Scaliger: 1594, 430–431]. Иоганн Готлиб Мейстер (1665–1699) в поэтике «Непритязательные размышления о немецких эпиграммах» („Unvorgreiffliche Gedancken Von Teutschen Epigrammatibus“, 1698) уточняет: «…одни содержат только тезис, другие состоят из… вступления и заключения» [Meister: 1698, 87–89]. Якоб Мазений в трактате «Ars nova argutiarum» проводит различие между обоими типами: «... Либо простой, ибо излагает просто факт или происшествие: таковы часто надписи на статуях и гробницах, – либо сложный, поскольку содержит остроумное и меткое заключение» (“Vel etiam est simplex, quod nude tantum rem, & historice exponit: quales non raro sunt tituli statuarum, ac sepulcrorum, vel compositum, quod cum argutia aliqua, neruoque concludit”) [Masenius: 1649, 1]. Известный теоретик литературы XVII в. Юстус Георг Шоттель (1612–1676) в своем труде «Искусство слагать стихи или рифмовать по-немецки» („Teutsche Vers= oder Reim=Kunst“, 1656) подчеркивает: «Остроумные стихотворения (эпиграммы) – это те, в которых имеется краткое, но сильное и выразительное заключение» [Schottelius: 1656, 256]. Бальтазар Киндерманн (1629–1706) в сочинении «Немецкий поэт» („Der Deutsche Poёt“, 1664) также замечает: «Первейшее достоинство [эпиграммы. – М. Н.] состоит в остром, возбуждающем мысль и неожиданном заключении или ударе» [Kindermann: 1664, 257]. В век Просвещения Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) в работе «Замечания о греческой антологии, особенно о греческой эпиграмме» („Anmerkungen über die Anthologie der Griechen, besonders über das griechische Epigramm“, 1785) говорит о заключении в эпиграмме как об «энергетической кульминации, высшей и наиострейшей точке ее действия» [Herder: 1888, 376].
Правило об остроумном заключении в эпиграмме было сформулировано ведущим теоретиком немецкого псевдоклассицизма XVII в. Мартином Опицем (1597–1639) в его «Книге о немецком стихосложении» („Buch von der Deutschen Poeterey“, 1624): «…остроумие… особенно проявляется в заключении, которое должно быть каждый раз иным, нежели мы ожидаем: в этом, прежде всего, и состоит остроумие» („... die spitzfindigkeit… sonderlich an dem ende erscheinet/ das allezeit anders als wir verhoffet hetten gefallen soll: in welchem auch die spitzfindigkeit vornemlich bestehet“) [Opitz: 1624/1955, 20]. Данная мысль также восходит к «Поэтике» Скалигера, в которой говорится о «неожиданном или противоречащем ожиданию заключении» („... inexpectata aut contraria expectationi conclusione“) [Scaliger: 1594, 431]. Принцип неожиданности заключения (inexspectatio) наглядно представлен в эпиграмме Логау „Welschland“, в которой расхожее представление об Италии как о «земном рае», путем введения библейского мотива грехопадения, трансформировано в традиционное для немецкой сатиры со времени Лютера и Ульриха фон Гуттена обличение нравов этой страны:
Согласно буквальному смыслу дефиниции Опица, остроумие (Spitzfindigkeit) – «душа и образ» эпиграммы как целого – в то же самое время представляет собой локальное явление внутри последней – своего рода поворот хода мысли в клаузуле стихотворения, подчиненный принципу „inexspectatio“. Очевидно, в этом определении имеет место контаминация двух понятий, первое из которых знаменует общий эстетический принцип, тогда как второе обозначает некое явление, существующее только на уровне структуры текста. В поэтиках эпохи барокко это последнее выступает как самостоятельный стилистический прием, обозначаемый латинским термином acumen («острый конец; жало»). Под ним подразумевается композиционный элемент, заостряющий мысль эпиграммы и, как правило, увенчивающий собой последнюю. Это и есть специфический фактор, вводящий барочную эпиграмму в категорию „composita“. Именно наличие в эпиграмме указанного свойства, нередко проявляющегося как следствие конфликта между содержательно высоким и низким, по выражению Скалигера, «возбуждает смех или удивление» („excitat vel risum, vel admirationem“) [Scaliger: 1594, 431]. Названный эффект можно наблюдать в эпиграмме силезского поэта Андреаса Грифиуса (1616–1664) „An Paulinam“:
Хотя понятие argutia существенно шире по своему значению, в барочных поэтиках оно сужается до acumen: именно это имеет место в вышеприведенной формуле Опица. Стирание границы между тем и другим доходило в XVII–XVIII вв. до практически полного вытеснения первого из терминов, как это наблюдается, например, в поэтике Мейстера [Meister: 1698, 94, 177–179]. Немногие, в основном неолатинские теоретики, ориентировавшиеся на античную традицию, еще различали эти понятия, которые на практике слились воедино.
Во второй половине XVIII в. на смену устаревшим латинским терминам argutia и acumen, а равно и их немецким синонимам – „Scharfsinnigkeit“ и „Spitzfindigkeit“ Опица, „Kunstfündigkeit“ и „Kunstgrifflein“ Шоттеля, пришел французский термин «пуант» („pointe“ – «острóта»). Но, в то время как один из ведущих теоретиков литературы в эпоху Просвещения Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781) и его друг – профессор Collegio Carolino в Брауншвейге Иоганн Иоахим Эшенбург (1743–1820) уже использовали термин «пуант» в своих трудах, берлинский придворный поэт Карл Вильгельм Рамлер (1725–1798) в сочинении «Введение в изящные науки» („Einleitung in die Schönen Wissenschaften“, 1774), переведенном с французского трактата Шарля Баттё (1713–1780) «Основные начала литературы» („Principes de la Littérature“, 1764), традиционно употребляет немецкий эквивалент этого слова – „Spitze“, и везде, где Баттё говорит о „pointes épigrammatiques“, переводит: «эпиграмматическое заключение» („epigrammatische Schlußfälle“) [Ramler: 1774, 228–230]. В свою очередь, Гердер – другой выдающийся теоретик той эпохи – предлагал вообще вывести этот галлицизм из употребления и вместо него использовать выражение „Punct der Wirkung“ («точка действия». – нем.) [Herder: 1888, 379–380]. Как бы то ни было, новое наименование не сразу вошло в научный обиход и некоторое время существовало параллельно с традиционными acumen, Spitze, Sinnschluß и т. д.
Концепция литературной эпиграммы XVII в. с ее риторическим характером требовала особого жанроопределяющего признака, который она обрела в пуанте. Этот стилистический прием был заимствован европейской поэзией Нового времени из творчества Марциала, в котором он выполняет одну из основных смысловых функций. Хрестоматийный случай пуанта имеет место в эпиграмме Марциала «На старушку Павлу» („De Paulla vetula“, X, 8):
Под пуантом, следовательно, понимается неожиданный поворот хода рассуждения, в результате которого все ранее изложенное обнаруживает свою новую и, как правило, истинную сущность. Именно это наблюдается в вышеприведенной эпиграмме Марциала: правое полустишие ее второго стиха, противоположное по смыслу исходному тезису эпиграммы, проливает свет на суть проблемы – все дело в сроке ожидания наследства. Таким образом, стандартная эпиграмматическая схема представляет собой конструкцию, в которой вначале излагается некое положение, а затем следует его разоблачение путем внезапного раскрытия истинной подоплеки изображаемого; иными словами, происходит конфликт между благополучной видимостью и неприглядной сутью, который разрешается в кульминации, противопоставленной предшествующему тексту. Заключительные слова парадоксально проясняют смысл целого, как это можно видеть в эпиграмме Опица „Grabschrifft eines Hundts“:
Положение пуанта в эпиграмме может быть различным, однако традиционным является пуант в клаузуле. Сатирические эпиграммы с пуантом в конце последней строки носили в XVI–XVII вв. наименование «язвительных» („Stachelgedichte“). Якоб Понтанус сравнивает эпиграмму со скорпионом [Pontanus: 1594, 199]. Французский поэт эпохи Плеяды Марк-Антуан Мюре (1526–1585) считается автором знаменитого сравнения эпиграммы с пчелой: как передает поэт Зигмунд фон Биркен (1626–1681) в трактате «Немецкое поэтическое искусство, или краткое введение в немецкую поэзию» („Teutsche Rede=bind vnd Dicht=Kunst/ oder Kurze Anweisung zur Teutschen Poesy“, 1679), «ученый Муретус прекрасно говорит об этом роде стихов: истинное удовольствие они доставляют тогда, когда, подобно пчеле, ужалив, оставляют жало в месте укуса». И далее он поясняет: «Укус пчелы – это когда последний стих завершается с особой силой» [Birken: 1679, 102, 106]. Примером этому может служить, в частности, эпиграмма силезского поэта Иоганна Петера Тица (1619–1689) „Von den Hörnern/ eine Frage“, представляющая собой переложение эпиграммы английского неолатинского эпиграмматиста Джона Оуэна (1564–1622) „De cornibus. Problema“ (I, 163):
Как правило, для большинства эпиграмм нормой являлось наличие одного пуанта. Однако ситуация «одна эпиграмма – один пуант» не была единственно возможной: допускалось существование нескольких пуантов в пределах одного стихотворения. Согласно рассуждению Иоганна Фридриха Ротмана в его труде «Веселый поэт» („Lustiger Poete“, 1711), «остроумие может обнаружиться не только в первом или последнем, но и… во всех стихах» [Rothmann: 1711, 375]. Крайнюю степень этой тенденции – пуант в каждом стихе – осудил Даниэль Георг Морхоф (1639–1691) в поэтике «Учение о немецком языке и поэзии» („Unterricht von der Teutschen Sprache und Poesie“, 1682): «Итальянцы… снабжают почти все свои стихи пуантами (acuminibus), иные из которых весьма дурно обдуманы» [Morhof: 1682/1969, 357].
В силу определяющего значения пуанта в эпиграмме отдельные немецкие теоретики XVII–XVIII вв. выводят не содержащие этого элемента образцы (epigrammata simplex) за рамки жанра. Так, Мейстер утверждает: «Если acumen отсутствует, то стихотворение недостойно того, чтобы носить славное имя эпиграммы» [Meister: 1698, 173]. Наиболее последовательным сторонником этой точки зрения был Лессинг, в своей теории эпиграммы исходивший из главенствующей роли пуанта в поэзии Марциала: в основополагающей статье «Разрозненные замечания об эпиграмме и некоторых выдающихся эпиграмматистах» („Zerstreute Anmerkungen über das Epigramm und einige der vornehmsten Epigrammatisten“, 1771) он говорит о стихотворениях, которые «... не содержат ничего, кроме общих моральных уроков или замечаний... [и] могут с успехом стать второй частью эпиграммы, – но сами по себе... не являются ничем, кроме максим, которые хотя и возбуждают интерес, но все же не могут извлечь из этого чувства того эффекта, который свойствен эпиграммам». Лессинг говорит далее: «Аcumen остается истинным повсеместным отличительным признаком [исследуемого жанра. – М. Н.], и у нас есть право всем кратким стихотворным формам, которые его лишены, отказать в имени „эпиграммы“» [Lessing: 1771, 111, 293]. К типу „epigrammata simplex“ нередко принадлежали эпиграммы на духовную или философскую тематику, – например, двустишие Ангелуса Силезиуса (1624–1677) „Der höchste Gottesdienst“:
Тем не менее, подобно тому, как argutia не является непременным атрибутом одной лишь сатиры, пуант в не меньшей степени характерен и для эпиграмм философского, наставительного и духовного содержания. Так, в эпиграмме Логау „Die Nachfolge Christi“ названный прием стилистически оформляет сложную духовно-нравственную идею, позволяя, при минимальном количестве слов, максимально заострить мысль и поставить ее в центр семантического пространства стихотворения. Отчетливо видимый здесь поворот хода мысли заключен во втором и третьем стихах (курсив наш. – М. Н.):
В немецких поэтиках эпохи барокко распространены классификации пуанта по так называемым «источникам остроумия» – „fontes acuminum“ или „fontes argutiarum“. У различных авторов число этих «источников» варьируется: от четырех – у Мазения, Омейса, Морхофа и других, до десяти – в поэтике Георга Филиппа Харсдёрффера (1607–1658) «Искусство изречения» („Ars Apophthegmatica“, 1655) [Harsdörffer: 1655, 2–39]. Типовую классификацию пуанта по „invention der argutiarum“ приводит в своем трактате Мейстер: «I. Contrariorum. Когда взаимоисключающие вещи ставятся рядом… II. Alienorum. Когда сопоставляются вещи, на первый взгляд несопоставимые… III. Comparatorum. Когда используются остроумные сравнения… IV. Когда обыгрываются слова, изречения, анекдоты, басни, аллегории и т. д.» [Meister: 1698, 114–115]. Более развернуто «источники остроумия» охарактеризованы в поэтике Магнуса Даниэля Омейса (1646–1708) «Основательное введение к немецкому стихотворству» („Gründliche Anleitung zur Teutschen accuraten Reim= und Dicht=Kunst“, 1704): «1. Fons repugnantium & oppositorum [источник противопоставительный. – М. Н.], – когда противоположные предметы говорят об одном, или когда нечто одновременно утверждается и отрицается… 2. Fons alienatorum [источник противительный], – когда о некой персоне или вещи утверждается нечто, им противоречащее, или не сообщается того, что о них заслуженно можно и дóлжно сказать… 3. Fons comparatorum [источник сопоставительный], – когда подобные или различные вещи корректно сравниваются друг с другом… 4. Fons allusionum [источник игровой], – когда затейливо играют словами, сопоставлением слов, перестановкой букв, пословицами и т. д.» [Omeis: 1704, 184–187].
О действительной пользе «источников остроумия» в поэтической практике немецких эпиграмматистов сохранилось замечание пастора и поэта Фридриха Андреаса Хальбауэра (1692–1750): «Тот, кому от природы свойствен дар остроумия, берет остроумные выражения из собственной головы, – прочим же не помогут и все источники» [Hallbauer: 1730, 612].
БИБЛИОГРАФИЯ
I. Научные и литературные источники
1. Angelus Silesius. Johannis Angeli Silesij Cherubischer Wandersmann. Geist=Reiche Sinn= und Schluß=Reime zur Göttlichen beschauligkeit anleitende. Glatz/ auß Neu auffgerichter. Buchdrukkerey Jgnatij Schubarthi Anno 1675.
2. Birken, Sigmund von. Teutsche Rede=bind und Dicht=Kunst/ oder Kurze Anweisung zur Teutschen Poesy. Nürnberg 1679.
3. Cicero. De oratore. With an english translation by E. W. Sutton. V. 1. London and Cambridge/Mass. 1959.
4. Eschenburg, Johann Joachim. Entwurf einer Theorie und Literatur der schönen Wissenschaften. Berlin und Stettin 1783.
5. Gottsched, Johann Christoph. Versuch einer kritischen Dichtkunst. Leipzig 1742.
6. Gryphius, Andreas. Andreæ Gryphii Epigrammata Oder Bey=Schrifften. Breßlau/ Bey Veit Jacob Dreschern/ Buchhändl. Jm Jahr M. DC. LXJJJ [1663].
7. Hallbauer, Friedrich Andreas. Einleitung in Die nützlichsten Ubungen des Lateinischen Stili. 2. Aufl. Jena 1730.
8. Harsdörffer, Georg Philipp. Ars Apophthegmatica. Nürnberg 1655.
9. Herder, Johann Gottfried. Anmerkungen über die Anthologie der Griechen, besonders über das griechische Epigramm // Sämmtliche Werke. Hg. von Bernhard Suphan. Bd. 15. Berlin 1888. S. 205–221. 337–392.
10. Kindermann, Balthasar. Der Deutsche Poёt. Wittenberg 1664.
11. Lessing, Gotthold Ephraim. Zerstreute Anmerkungen über das Epigramm und einige der vornehmsten Epigrammatisten // Gotthold Ephraim Lessings Sämmtliche Schriften. Bd. 1. Berlin 1771. S. 93–170.
12. Linde, Filander v. d. Unterredung von der Deutschen Poesie // Vermischte Gedichte. 2. Aufl. Leipzig 1727.
13. Logau, Friedrich von. Salomons von Golaw Deutscher Sinn=Getichte Drey Tausend. Cum Gratiâ & Privilegio Sac. Cæs. Majestatis. Breßlaw/ Jn Verlegung Caspar Kloßmanns/ Gedruckt in der Baumannischen Druckerey durch Gottfried Gründern [1654].
14. Martialis, Marcus Valerius. Marcus Valerius Martialis in einem Auszuge lateinisch und deutsch. Aus den poetischen Übersetzungen verschiedener Verfasser gesammelt von Karl Wilhelm Ramler. Leipzig 1787.
15. Masenius, Jacobus. Ars nova argutiarum. Köln 1649.
16. Morhof, Daniel Georg. Unterricht von der Teutschen Sprache und Poesie/ deren Ursprung, Fortgang und Lehrsätzen. Lübeck & Leipzig 1682. Hrsg. von Henning Boetius. Bad Homburg v. d. H. 1969.
17. Opitz, Martin. Buch von der deutschen Poeterey. Abdruck der ersten Ausgabe (1624). Halle (Saale) 1955.
18. Opitz, Martin. Teutsche poemata. Abdruck der Ausgabe von 1624. Halle (Saale) 1967.
19. Pontanus, Jacobus. Poeticarum institutionum libri tres. Ingolstadt 1594.
20. Ramler, Karl Wilhelm. Einleitung in die Schönen Wissenschaften. Nach dem Französischen des Herrn Batteux, mit Zusätzen vermehret. 4. und verbesserte Auflage. Bd. 3. Leipzig 1774.
21. Rothmann, Johann Friedrich. Lustiger Poete. [о. O.] 1711.
22. Scaliger, Julius Caesar. Poetices libri septem. [Genève] M. D. XCIV [1594].
23. Schottelius, Justus Georg. Iusti=Georgii Schottelii Teutsche Vers= oder Reim Kunst. Franckfurt a. M. 1656.
24. Titz, Johann Peter. Florilegii Ovveniani Centuria. Danzig 1643.
25. Weise, Christian. Politischer Redner. Leipzig o. J. [1677].
26. Wernicke, Christian. Uberschrifte Oder Epigrammata. Amsterdam 1697.
II. Теоретическая литература
1. Barner, Wilfried. Barockrhetorik: Untersuchungen zu ihren geistlichen Grundlagen. Tübingen 1970.
2. Böckmann, Paul. Formgeschichte der deutschen Dichtung. Bd. 1. Hamburg 1949.
3. Brinkmann, Wiltrud. Logaus Epigramme als Gattungserscheinung. // Zeitschrift für der Philosophie. 93 (1974). S. 507–522.
4. Dietze, Walter. Abriß einer Geschichte des deutschen Epigramms // Dietze, Walter. Erbe und Gegenwart: Aufsätze zur vergleichenden Literaturwissenschaft. Berlin und Weimar 1972. S. 247–391.
5. Elschenbroich, Adalbert. Friedrich von Logau // Steinhagen, Harald und Wiese, Benno von (Hgg.). Deutsche Dichter des 17. Jahrhunderts: Ihr Leben und Werk. Berlin 1984. S. 208–226.
6. Erb, Therese. Die Pointe in der Dichtung von Barock und Aufklärung. Bonn 1929.
7. Hempel, Paul. Die Kunst Friedrichs von Logau. Berlin 1917.
8. Hess, Peter. Epigramm. Stuttgart 1989.
9. Pechel, Rudolf. Geschichte der Theorie des Epigramms von Scaliger bis zu Wernicke // Christian Wernickes Epigramme. Hrsg. und eingeleitet von Rudolf Pechel. Berlin 1909. S. 3–23.
10. Preisendanz, Wolfgang. Die Spruchform in der Lyrik des alten Goethe und ihre Vorgeschichte seit Opitz. (Diss.). Heidelberg 1950.
11. Weisz, Jutta. Das deutsche Epigramm des 17. Jahrhunderts. Stuttgart 1979.