М. А. Новожилов.
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЭПИГРАММЫ
© М. А. Новожилов, 2021 г.
Аннотация
Предметом настоящей работы является исследование ряда аспектов истории и теории западноевропейской литературной эпиграммы Нового времени, а также краткий анализ отечественной эпиграмматической традиции ХХ столетия.
Ключевые слова: эпиграмма, Скалигер, Марциал, пуант, барокко, риторика, Логау, перевод.
The subject of this work is the study of a number of aspects of the history and theory of the Western European literary epigram of the New Age, as well as a brief analysis of the Russian epigrammatic tradition of the twentieth century.
Keywords: epigram, Scaliger, Martial, Pointe, Baroque, rhetoric, Logau, translation.
Примечание
Все стихотворные переводы, за исключением указанных отдельно, выполнены автором настоящей статьи. В оригиналах цитируемых в тексте латинских и немецких эпиграмм сохранены аутентичные орфография и пунктуация источников.
I.
Эпиграмма (греч. ἐπίγραμμα – «надпись») принадлежит к числу наиболее древних стихотворных жанров, возникших в раннюю эпоху греческой литературы. Греческие эпиграммы архаического и классического периодов (IX–V вв. до н. э.) были, главным образом, надгробными и посвятительными; этот свой характер «стихотворения на случай» (лат. „ad hoc“, „casual-carmina“) эпиграмма сохранила и в дальнейшем. В жанровом отношении греческая эпиграмма была «тем видом словесного творчества, сразу же предназначенного для письменной фиксации, в котором современная жизнь и личная тема нашли свое место, но куда не вошел ни автор, ни его личность» [1, с. 192]. Первоначальным стихотворным размером греческих эпиграмм был гекзаметр; в VII в. до н. э. на смену ему пришел элегический дистих (гекзаметр+пентаметр), утвердившийся в качестве классического размера эпиграмм античности. В эллинистическую эпоху (III–I в. до н. э.) эпиграмма «оторвалась от предмета и вошла в литературу» [Там же, с. 196].
К I веку до н. э. эпиграмм было написано уже так много, что возникла необходимость их систематизации. Так появился ряд антологий, первой из которых была антология древнегреческого поэта-эпиграмматиста Мелеагра из Гадары (ок. 130 – 70 до н. э.) „Στέφανος“ («Венок»). Наиболее известным сборником древнегреческих эпиграмм является так называемая «Палатинская антология» („Anthologia Palatina“ или „Codex Palatinus“), составленная византийским грамматиком и поэтом Константином Кефалой в Константинополе в Х в. [2, с. XXI–XXII]. В пятнадцати книгах этого собрания, включающего 3696 стихотворений, содержатся надгробные, наставительные, описательные, любовные, посвятительные, застольные, сатирические, энигматические и другие эпиграммы [3, с. 291–316]. Поскольку антология Кефалы была составлена уже в христианскую эпоху, в нее были включены также эпиграммы на религиозную тематику (кн. I и VIII). Пропорциональное содержание отдельных разновидностей эпиграмм в древнегреческой традиции, отраженное в Палатинской антологии, показывает, что «... из всего обширного наследия греческих эпиграмм... первое место занимают надгробные (эпитафии), затем описательные и посвятительные, а сатирические вместе с застольными в количественном отношении занимают лишь четвертое место» [4, с. 122].
В римскую эпоху на первое место среди других эпиграмматических типов выдвинулась «... обличительно-насмешливая, сатирическая или скоптическая эпиграмма, давняя наследница ямбологии и инвективных песен прошлого» [5, с. 153]. Основными представителями этой традиции были эпиграмматисты эпохи Нерона (I в. н. э.) Лукиллий и Никарх, и в особенности их младший современник – поэт-эпиграмматист эпохи Домициана Марк Валерий Марциал (40–104). По словам российского филолога-классика, историка литературы и переводчика-античника Ф. А. Петровского (1890–1978), «спокойствие и серьезность, свойственные большинству эпиграмм классического периода греческой литературы и роднящие их с эпосом и элегией, начинают все больше и больше уступать место шутке и насмешке, сближая эпиграмму с жанрами сатирическими… С начала римской эпохи слово эпиграмма получает то значение, какое ему придают в новое время» [4, с. 121].
В эпоху Ренессанса жанр эпиграммы получил в Европе распространение в ученом (неолатинском) варианте и в традиционной сатирической разновидности. Предпочтение сатирической эпиграммы эпиграммам антологической традиции у европейских гуманистов сформировалось, главным образом, под влиянием поэзии Марциала и, в меньшей степени, под влиянием других классических авторов – таких, как Гай Валерий Катулл (84/87–54 до н. э.) и поэт эпохи императора Грациана Децим Магн Авсоний (310 – ок. 395). Общепринятым стихотворным размером неолатинской эпиграммы Возрождения был элегический дистих.
II.
Согласно дефиниции советского литературоведа Л. В. Пумпянского (1891–1940), эпиграмма есть жанр, основанный на «умном, рассудочно упорядоченном наблюдении» [6, с. 374]. По определению немецкого литературоведа Вольфганга Прайзенданца (1920–2007), сущностью этого жанра является «называние собственно смыслового содержания одного определенного единичного события» [7, S. 23]. Следует, однако, заметить, что оба этих определения в совокупности относятся главным образом к европейской литературной эпиграмме Нового времени, поскольку антологическая эпиграмма античности хотя и могла быть феноменом «называния одного определенного единичного события», однако «рассудочно упорядоченного наблюдения» она, как правило, не содержала, будучи в большинстве случаев просто коротким лирическим стихотворением. Свой интеллектуальный риторико-логический характер эпиграмма приобрела именно в Новое время.
Первое теоретическое определение жанра эпиграммы было дано в эпоху Ренессанса французским гуманистом Жюлем Сезаром Скалигером (1484–1558) в его трактате «Поэтика в семи книгах» („Poetices libri septem“, 1561): «Эпиграмма… есть короткое стихотворение, в котором просто сообщается о каком-либо предмете, лице или происшествии, либо также прежде что-либо утверждается, из чего следует нечто определенное в заключении» („Epigramma igitur est poema breue cum simplici cuiuspiam rei, vel personae, vel facti indicatione: aut ex propositis aliquid deducens“) [8, р. 430]. Внимательный взгляд на данную формулировку показывает, что автор поэтики описывает в своей дефиниции не один, а два различных типа эпиграмм: антологический и риторический. Оба эпиграмматических типа по Скалигеру имеют собственную, отличную друг от друга условно-хронологическую привязку: так, антологический тип, согласно прямому значению слова «эпиграмма», отсылает к античности, подразумевая нарративный характер текста, что соответствует первой части скалигеровой формулы („cuiuspiam rei, vel personae, vel facti indicatione“). Такова, к примеру, известная философская эпиграмма Платона из Палатинской антологии «О быстротечности времени» (АР, IX, 51):
В противоположность первому, второй эпиграмматический тип характеризуется формальной двухчастностью, поскольку состоит из посылки и заключения („ex propositis aliquid deducens“), и, следовательно, имеет логико-риторический характер: этот тип более соответствует так называемой «риторической эпохе», т. е. веку барокко. Впрочем, нельзя сказать, что этот второй тип был неизвестен в древности, – напротив, исследователи отмечают в целом ряде греческих эпиграмм наличие подобной двухчастной структуры: «До нас дошло множество эпиграмм, где... двустишие служит для краткого выражения какой-нибудь законченной мысли, разделенной на основное положение и вывод из него, как, например, в эпиграмме Анакреонта (АР, «Эпитафии воинам», VII, 160):
В своем трактате Скалигер, кроме того, называет основные жанроопределяющие признаки эпиграммы: «Эпиграмме присущи два достоинства: краткость и остроумие. В краткости состоит ее свойство. В остроумии – душа и форма» („Epigrammatis duae virtutes peculiares: breuitas & argutia... Breuitas proprium quiddam est. Argutia, anima, ac quasi forma“) [8, р. 430]. В зависимости от наличия или отсутствия остроумия (argutia) Скалигер также устанавливает два эпиграмматических типа: простой (epigramma simplex) и сложный (epigramma compositum) [Ibid., р. 430 f.]. Немецкий позднебарочный теоретик Иоганн Готлиб Мейстер (1665–1699) в своей поэтике «Непритязательные мысли о немецких эпиграммах» („Unvorgreiffliche Gedancken Von Teutschen Epigrammatibus“, 1698) уточняет: «…одни [эпиграммы. – М. Н.] содержат только тезис, другие состоят из… вступления и заключения» [10, S. 87 ff.], – что, по сути дела, является перифразом формулы Скалигера.
Согласно общепринятому жанровому канону, у каждой эпиграммы должен быть свой, – как говорят немцы, – „Höhepunkt“ (апогей. – нем.). Имеется в виду особый композиционный прием, именующийся по-латыни „acumen“ («острóта») и, как правило, помещающийся в финальном стихе или полустишии эпиграммы, – то, что французский неолатинский поэт эпохи Плеяды Марк-Антуан Мюре (1526–1585) называл «укусом пчелы». Как передает поэт Зигмунд фон Биркен (1626–1681) в своем трактате «Немецкое поэтическое искусство, или краткое введение в немецкую поэзию» („Teutsche Rede= bind vnd Dicht=Kunst/ oder Kurze Anweisung zur Teutschen Poesy“, 1679), – «ученый Муретус прекрасно говорит об этом роде стихов: истинное удовольствие они доставляют тогда, когда, подобно пчеле, ужалив, оставляют жало в месте укуса». И далее он поясняет: «Укус пчелы – это когда последний стих завершается с особой силой» [11, S. 102, 106]. Указанный прием можно видеть в собственной эпиграмме Мюре, где „acumen“ помещается именно во втором полустишии второго стиха, в заключительной синтагме, с ударным смысловым словом в клаузуле:
Если исходить из смысла метафоры Мюре, то под термином „acumen“ в теории эпиграммы понимается так называемое «заострение» авторской мысли: «Заключительная часть стихотворения содержит остроту, которая неожиданно раскрывает некое новое качество, выходящее из ряда привычных представлений, и таким образом заставляет осмыслить сказанное прежде в совершенно другом свете. Тезис и пояснение к нему, на первый взгляд парадоксальное, обнажают самую суть описываемого явления» [13, с. 10]. Указанный прием, в XVIII веке названный «пуантом» (от франц. „pointe“: «острота, соль»), был известен еще в античности, – к примеру, классический случай пуанта имеет место в эпиграмме Марциала «На старушку Павлу» („De Paulla vetula“, X, 8):
Правило о «неожиданном или противоречащем ожиданию заключении» в эпиграмме также сформулировано в «Поэтике» Скалигера („... inexpectata aut contraria expectationi conclusione“) [8, р. 431]. С этим правилом коррелирует определение пуанта, данное российским литературоведом В. Е. Холшевниковым (1910–2000): «Пуант – это эффект обманутого ожидания» [15, с. 31]. Обе формулы подразумевают неожиданный поворот хода рассуждения, в результате которого все, ранее изложенное, обнаруживает свою иную, но при этом истинную сущность. Именно это можно видеть в процитированной эпиграмме, финальная синтагма которой проливает свет на суть проблемы: все дело в сроке ожидания наследства. Отсюда стандартная схема эпиграммы второго типа по Скалигеру представляет собой двучлен, в первой части которого излагается некое положение, а во второй происходит его разоблачение путем внезапного раскрытия истинной подоплеки изображаемого. Иными словами, в риторической эпиграмме имеет место конфликт между благополучной видимостью и неприглядной сущностью, который разрешается в кульминации, противоположной по смыслу предшествующему тексту. Данная конструкция отчетливо видна в переложении вышеприведенной эпиграммы Марциала, которое в эпоху Просвещения сделал известный немецкий критик, теоретик литературы, переводчик и поэт Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781):
III.
Со времени первого издания эпиграмм Марциала во Флоренции в 1471 г. они приобрели в Западной Европе настолько широкую популярность, что только в одной Германии, несмотря на активное противодействие лютеранской церкви [17, S. 263], выдержали за период 1600–1700 гг. более пятидесяти переизданий [18, S. 298]. Советский литературовед А. Д. Михайлов (1929–2009) регистрирует в творчестве Марциала наличие обоих эпиграмматических типов по Скалигеру: «Мы найдем [у него] те же традиционные заметки проницательного наблюдателя и философа-моралиста. И рядом с ними… эпиграммы остро сатирические, построенные совсем по иному композиционному принципу. В них отчетливо намечалось противопоставление двух частей стихотворения, где ожидаемый ход микросюжета вступает в противоречие с неожиданной развязкой. Эпиграмматическая система Марциала оказала решающее воздействие на дальнейшее развитие жанра…» [19, с. 7]. Как характерный пример влияния Марциала на западноевропейских эпиграмматистов, можно указать двустишие «На Понтию» („In Pontiam“, I, 63) английского неолатинского эпиграмматиста Джона Оуэна (1564–1628), которого при жизни называли «британским Марциалом», и который у современников был во много раз популярнее, чем его соотечественник Шекспир:
В силу определяющего значения пуанта в эпиграмме отдельные немецкие теоретики XVII–XVIII вв. выводят не содержащие этого элемента образцы (epigrammata simplex) за рамки жанра. Так, Мейстер утверждает: «Если acumen отсутствует, то стихотворение недостойно того, чтобы носить славное имя эпиграммы» [10, S. 173]. Наиболее последовательным сторонником этой точки зрения был Лессинг, в своей теории эпиграммы исходивший из главенствующей роли пуанта в поэзии Марциала. В статье «Разрозненные замечания об эпиграмме и некоторых выдающихся эпиграмматистах» („Zerstreute Anmerkungen über das Epigramm und einige der vornehmsten Epigrammatisten“, 1771) просветитель говорит о стихотворениях, которые «... не содержат ничего, кроме общих моральных уроков или замечаний... [и] могут с успехом стать второй частью эпиграммы, – но сами по себе... не являются ничем, кроме максим, которые хотя и возбуждают интерес, но все же не могут извлечь из этого чувства того эффекта, который свойствен эпиграммам». И далее: «Аcumen остается истинным повсеместным отличительным признаком [исследуемого жанра. – М. Н.], и у нас есть право всем кратким стихотворным формам, которые его лишены, отказать в имени „эпиграммы“» [21, S. 111, 293].
Все вышеперечисленные теоретические положения так или иначе вытекают всё из той же жанровой дефиниции Скалигера, изначально определившей и зафиксировавшей два типа литературной эпиграммы. Тем не менее, по инерции, идущей от античности, в западноевропейской неолатинской литературе гуманистов эпиграмма все еще по большей части воспринималась в антологическом ключе – как „epigramma simplex“, т. е. на деле была востребована только первая половина скалигеровой формулы („vel rei, vel personae, vel facti indicatione“). Это можно видеть, в частности, по четверостишию немецкого врача и неолатинского поэта из круга эрфуртских гуманистов Эврикия Корда (1486–1535) «К даме» („Ad Damam“):
В национальных литературах, – французской, итальянской, испанской, английской и др., – пришедших в XVII столетии на смену неолатинской словесности гуманистов, жанр эпиграммы продолжали традиционно воспринимать все в том же ренессансном ключе. Одновременно с этим в европейской культуре сформировалось новое осмысление жанра в модном французском стиле «быстрого разума» („bon esprit“), или «светского остроумия», в котором эпиграмма трактовалась как рифмованный анекдот с «солью». Подобное восприятие всецело отвечало предписаниям французского поэта, критика и теоретика литературы Никола Буало-Депрео (1636–1711), который в своем «Поэтическом искусстве» („L’art poétique“, 1674) определил эпиграмму как «острое словцо, украшенное парой рифм»:
Мы приводим то же двустишие Буало в классическом переложении советской переводчицы Э. Л. Линецкой (1909–1997):
С другой стороны, в противовес повсеместно утвердившемуся «романскому» пониманию эпиграммы, в котором последняя выступала как простой анекдот или „bon mot“ в рифму, в немецкой литературной традиции эпохи барокко она была воспринята в своей риторической разновидности, согласно второй половине формулы Скалигера („aut ex propositis aliquid deducens“), – т. е. в форме „epigramma composita“, имеющей двухчастную структуру „propositio – conclusio“ («посылка – заключение». – лат.). Подобную конструкцию отображает, в частности, двустишие немецкого эпиграмматиста Валентина Лёбера (1620–1685) «Золотой век» („Güldene Zeit“):
Нередко возникающий при подобной трактовке эпиграммы двучлен логического характера сближает ее с силлогизмом. Тенденция барочных теоретиков рассматривать эпиграмму как разновидность неполного силлогизма – энтимемы, восходит к трактату итальянского писателя-иезуита Эмануэле Тезауро (1592–1675) «Подзорная труба Аристотеля» („Il Cannocchiale Aristotelico“, 1654–1670), в гл. IX которого «О метафорических доказательствах» автор рассуждает «…об изящных энтимемах, то есть о наивысшем остроумии… Таковы концовки эпиграмм…» [26, с. 235]. В свою очередь, немецкий полигистор и историк литературы Даниэль Георг Морхоф (1639–1691) в трактате «Учение о немецком языке и поэзии» („Unterricht von der Teutschen Sprache und Poesie“, 1682) говорит: «Эпиграммы бывают… простыми и тезисными. У первых соль заключена в одном или двух дистихах. Вторые подобны энтимеме из двух предложений» („Ein Epigramma ist… einfach oder Circumscriptum. Jenes ist/ wenn nur ein acumen in einem oder zweien distichis ist. Dieses ist wie ein Enthymema auß 2. Sätzen“) [27, S. 764]. Превратившаяся в логический двучлен, литературная эпиграмма стала своеобразным инструментом логико-интеллектуального анализа действительности.
IV.
Датой рождения немецкой литературной эпиграммы считается 1624 год: в этом году вышел сборник силезского поэта Мартина Опица (1597–1639) «Немецкие стихотворения» („Martini Opitii Teutsche Poemata“), включавший шестьдесят восемь эпиграмм. Эти первые немецкие эпиграммы были написаны стихотворными размерами новой силлаботонической системы, введенной Опицем в его вышедшей в том же году поэтике «Книга о немецком стихосложении» („Buch von der Deutschen Poeterey“), – главным образом, различными видами ямба с рифмами. Среди них были как переложения эпиграмм античных (Платон, Анакреонт, Дионисий Катон) и ренессансных поэтов (М.‑А. Мюре, И. Скалигер), так и эпиграммы самого автора. Таким образом, именно Опиц дал в своем творчестве первые образцы литературной эпиграммы на национальном языке:
Как уже упоминалось выше, важнейшую конструктивную роль в немецкой поэзии XVII в. играли стилистические средства латинской риторики. Взаимосвязь поэтики и риторики в эпоху барокко восходит к античной и средневековой традициям: «Artes dictandi, правила эпистолярного стиля, составленные в XI в., объединяли правила античной риторики и распространялись как на прозу, так и на поэзию... Ренессанс и барокко только продолжили эту традицию» [29, S. 29]. Поэтическая речь в произведениях данного стиля и эпохи «... всегда сопряжена с конкретными понятиями, являясь не непосредственным выражением сердечных чувств, но постоянно контролируемым посредством рассудка называнием» [Ibid., S. 31]. Насыщенность поэзии того времени риторическими фигурами свидетельствует о свойственном XVII столетию риторико-аллегорическом типе художественного восприятия действительности. В соответствии с традицией эпохи, эпиграмма этого времени также заимствовала целый арсенал фигур, выполнявших в ней функцию стилистического усиления основной мысли произведения.
Одним из главных приемов мышления эпохи барокко, с присущей последнему идеей двойственности и противоречивости бытия, является противопоставление, или антитеза. Повсеместно распространенная в поэзии XVII в., эта фигура относится к числу наиболее характерных черт стиля барокко, представляющего собой «форму антитетического мироощущения» [30, S. 27]. Использование антитезы в эпиграммах восходит к аристотелевской «Риторике», в которой говорится: «Что же касается формы и стиля, то успехом пользуются те энтимемы, в которых употребляются противоположения» [31, с. 128]. Так, в двустишии немецкого поэта и переводчика Георга Грефлингера (ок. 1620–1677) «Смерть» („Der Tod“) антитеза представлена в обоих стихах в виде противопоставления полустиший друг другу:
Вторым из основных стилевых и композиционных приемов, используемых в стихотворениях этого времени, является параллелизм (parallelismus membrorum). Этот прием проиллюстрирует эпиграмма Георга Родольфа Векерлина (1584–1653) «На г-на Гордеца» („An Herren Hochdran“):
Использование в качестве выразительного средства риторических фигур является характерной особенностью творчества двух знаменитых силезцев – классика немецкой эпиграмматики Фридриха фон Логау (1605–1655), автора монументального собрания эпиграмм и стихотворений «Три тысячи немецких рифмованных речений Соломона из Голау» („Salomons von Golaw Deutscher Sinn=Getichte Drey Tausend“, 1654), а также религиозно-мистического поэта Иоганнеса Шеффлера, более известного как Ангелус Силезиус (1624–1677), автора книги духовных эпиграмм «Херувимский странник» („Cherubinischer Wandersmann“, 1675). По выражению швейцарского профессора германской филологии Эмиля Эрматингера (1873–1953), «... меткая антитетика есть почва, на которой произрастают великолепные „Эпиграммы“ Логау и „Остроумные речения и вирши“ „Херувимского странника“» [34, S. 69]. В приводимом ниже четверостишии Логау «Последователи Христа» („Die Nachfolge Christi“) оба вышеназванных риторических приема использованы одновременно – в выделенных курсивом 2-м и 3-м стихах этой духовной эпиграммы имеет место антитеза внутри параллелизма:
Антитеза в духовно-мистических эпиграммах Ангелуса Силезиуса выступает, к примеру, в двустишии «Бог неуловим» („Gott ergreifft man nicht“, I, 25):
В качестве наглядного примера эпиграммы логического (энтимематического) характера можно привести двустишие Логау «Узаконенное насилие» („Gewalt für Recht“), структура которой отвечает условиям неполного силлогизма: первый стих – большая посылка, второй – малая, а вывод находится за рамками стихотворения:
Две вышеназванные риторические фигуры – антитеза и параллелизм – выполняют в немецкой поэзии XVII века, в особенности в эпиграмматике, эстетическую функцию, связанную с принципом так называемого «барочного остроумия» („argutia“). И здесь следует упомянуть о третьем из главных риторических средств поэтики барокко, выражающемся в парадоксальном «соединении несоединимого» („discordia concors“). Последнее состоит в сближении далеких друг от друга образов, понятий, идей или свойств одного или нескольких предметов с целью достижения эффекта неожиданности, посредством чего обнаруживаются новые стороны хорошо известных вещей. Одним из наиболее ярких образцов этого рода является эпиграмма Логау «Седина» („Graue Haare“), в которой соединение «сена» и «седины» дает в итоге картину жизни и смерти:
Наконец, стоит упомянуть здесь о еще одной фигуре, восходящей к греческим поэтикам I в. до н. э. и также нередко встречающейся в немецких эпиграммах XVII века. Речь идет о так называемом хиазме (др. -греч. χιασμός: уподобление греческой букве χ) – крестообразном расположении элементов, которое в эпиграмматике выражается во взаимном «отражении» полустиший по цезуре. Так, в эпиграмме Силезиуса «Я делаю то же, что и Бог» („Jch thue es GOtt gleich“, I, 18) прием хиазма употреблен в первом стихе:
С другой стороны, в подчеркнуто риторическом двустишии Логау «Смерть и сон» („Tod vnd Schlaf“) фигура хиазма использована в обоих стихах:
V.
Нынешнее отечественное понимание феномена эпиграммы трактует ее как произведение исключительно сатирического или, вернее, юмористического жанра, – т. е. как рифмованный анекдот или короткий пасквиль в стихах. Подобное понимание восходит у нас к русским поэтам XVIII – первой половины XIX вв., и более всех – к наиболее известному и популярному автору инвективных эпиграмм, – Пушкину. От Пушкина же линия сатирической преемственности восходит к Вольтеру, то есть, в итоге, к эпохе Просвещения, следовавшей в своем восприятии жанра эпиграммы в русле эпохи Ренессанса. При этом обе названные трактовки жанра отсылают к его позднеантичному пониманию, ярче всего отраженному в творчестве Марциала, т. е. к острой обсценно-личностной сатире. Однако необходимо отметить, что, как марциаловская, так и позднейшая европейская литературная традиция категорически не допускали в сатирах и эпиграммах адресного персонального обличения. Эта анонимность сатирического осмеяния находила свое идейное обоснование в эпиграмме Марциала «К Нумацию Галлу» (X, xxx, 9–10):
Указанная литературно-этическая норма получила в XVIII веке программно-теоретическое подтверждение также и в российской литературе. Так, в широко известной в то время и переиздававшейся вплоть до 20-х гг. XIX в. поэтике архимандрита Аполлоса Байбакова (1737–1801) «Правила пиитическия, о стихотворении российском и латинском» (1774) по этому поводу говорилось: «Надобно знать, что в сатире по большой части употребляются ложныя и вымышленныя имена. В сатирах остерегаться должно, дабы вместо сатиры не написать пасквиль, и потому лучше описывать пороки в существительном, а не в прилагательном имени, на пр. пьянство, а не пьянаго имрк; гордость вообще, а не гордаго по имени» [38, с. 61 сл.]. Тем не менее, ни Пушкин, ни другие русские поэты указанного принципа анонимности в своих эпиграммах чаще всего не придерживались. В качестве общераспространенной тенденции утвердилось предельно примитивное и вульгаризованное понимание этого жанра, зафиксированное в известном стишке Е. А. Баратынского (1800–1844):
В результате сложившаяся в российской литературе доморощенная практика собственных эпиграмм рассматривает этот жанр исключительно как «летунью», «хохотунью» и «егозу», от которой вообще не стоит ожидать чего-либо серьезного, – либо же как пушкинское «Собрание насекомых», выродившееся в пасквиль и бытовой фельетон. Обе названные тенденции (Ренессанса и Просвещения) в отечественной эпиграмматике, соединившись в советскую эпоху с официально предписывавшейся «беззубостью», способствовали выработке особого стиля «советской эпиграммы», аморфной и прилизанной, которая бездарно и вяло бичует низы общества и всевозможные недостатки тогдашней жизни, – досадные «пятна» на ослепительном фасаде «совковой» действительности.
Как следствие данной тенденции, отечественная традиция перевода эпиграмм вообще не знает барочной риторической специфики, идя «через голову» барокко прямиком к ренессансной эпиграмме, лишенной композиционной сложности немецких эпиграмм XVII века и понимающей пуант как банальную остроту или даже каламбур. В силу этого «переводы» эпиграмм немецких поэтов, созданные отечественными «мастерами», так и отдают «эпиграммами» Маршака, и это в лучшем случае, – а в худшем они таковы, словно их авторы всю жизнь проработали в советском сатирическом журнале «Крокодил». Таков, к примеру, перевод эпиграммы Логау «Войны» („Kriegen“), выполненный именно одним из «крокодильских» авторов – поэтом-сатириком Н. Я. Энтелисом (1927–2017):
Для того, чтобы по возможности избежать подобной профанации оригинальных текстов, при переводе немецкой литературной эпиграммы XVII века необходимо учитывать все ее вышеперечисленные стилистические особенности. Речь идет не о буквалистском следовании оригиналу, а о том, что эти особенности имеют для данного жанра принципиальное значение, являясь несущими элементами его архитектоники и определяющими стилевыми признаками, изменение или удаление которых неизбежно приводит к искажению жанрового характера стихотворения. Мы говорим именно о переводе немецких барочных эпиграмм, поскольку в следующий век, – в так называемую эпоху Просвещения, отрицающую барокко с его риторикой и утверждающую примат рационализма, – поэтика эпиграммы вернулась к ренессансному дискурсивному канону, который и продолжил свое бытование как в последовавшую затем эпоху романтизма, так и в дальнейшем, вплоть до наших дней.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Чистякова Н. А. Греческая эпиграмма VIII–III вв. до н. э. Л., 1983.
2. Блуменау Л. В. Греческая эпиграмма // Греческие эпиграммы. (VII век до н. э. – IX век н. э.) / Пер., ст. и прим. Л. В. Блуменау. Ред. и дополн. Ф. А. Петровского. (Серия «Античная литература»). М. -Л.: Academia, 1935. С. XXI–XXII.
3. Гаспаров М. Л. Древнегреческая эпиграмма // Избранные труды. Т. I. М., 1997. С. 291–316.
4. Петровский Ф. А. Эпиграмма // История греческой литературы / Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. Т. III: Литература эллинистического и римского периодов. М., 1960. С. 118–134.
5. Чистякова Н. А. Эллинистическая поэзия: Литература, традиции и фольклор. Л., 1988.
6. Пумпянский Л. В., Алексеев М. П. Ранний классицизм. М. Опиц и поэты его школы // История немецкой литературы: В 5 т. Т. 1. М., 1962. С. 364–375.
7. Preisendanz, Wolfgang. Die Spruchform in der Lyrik des alten Goethe und ihre Vorgeschichte seit Opitz (Diss.). Heidelberg 1950.
8. Scaliger, Julius Caesar. Julii Caesaris Scaligeri viri clarissimi, Poetices libri septem. [Genéve] Apud Petrum Santandreanum, M. D. XCIV.
9. Греческая эпиграмма. Изд. подг. Н. А. Чистякова. СПб., 1993.
10. Meister, Johann Gottlieb. Unvorgreiffliche Gedancken Von Teutschen Epigrammatibus, Jn deutlichen Regeln und annehmlichen Exempeln/ nebst einen Vorbericht von dem Esprit der Deutschen/ abgefasset von M. M. Leipzig/ bey Martin Theodor Heybey, 1698.
11. [Birken, Sigmund von]. Teutsche Rede= bind- und Dicht=Kunst/ oder Kurze Anweisung zur Teutschen Poesy/ mit Geistlichen Exempeln: verfasset durch Ein Mitglied der höchstlöblichen Fruchtbringenden Gesellschaft Den Erwachsenen. Nürnberg/ Verlegt durch Christof Riegel. Gedruckt bey Christof Gerhard. A. C. M DC LXXIX. [1679].
12. Всемирная эпиграмма: Антология в четырех томах. Сост. В. Е. Васильев. Т. 1. СПб, 1998.
13. Дуров В. С. Марциал и его поэзия // Марк Валерий Марциал. Эпиграммы. СПб, 1994. С. 5–14.
14. Martialis, Marcus Valerius. M. Valerii Martialis Epigrammaton Libri. Edidit D. F. G. Schneidewin… Vol. II. Lipsiae MDCCCXLII.
15. Холшевников В. Е. Анализ композиции лирического стихотворения // Анализ одного стихотворения: Межвузовский сборник. Л., 1985. С. 5–49.
16. Lessing, Gotthold Ephraim. Gotthold Ephraim Lessings sämmtliche Schriften. Herausgegeben von Karl Lachmann. Dritte, aufs neue durchgesehene und vermehrte Auflage, besorgt durch Franz Muncker. Bd. I. Stuttgart 1886.
17. Dietze, Walter. Abriß einer Geschichte des deutschen Epigramms // Dietze, Walter. Erbe und Gegenwart: Aufsätze zur vergleichenden Literaturwissenschaft. Berlin und Weimar 1972. S. 247–391.
18. Lindqvist, Axel. Die Motive und Tendenzen des deutschen Epigramms in 17. Jahrhundert // Pfohl, Gerhard (Hg.). Das Epigramm: Zur Geschichte einer inschriftlichen und litterarischen Gattung. Darmstadt 1969. S. 287–351.
19. Михайлов А. Д. Три века французской эпиграммы // Французская классическая эпиграмма. Сост. В. Е. Васильев. М., 1979. С. 4–37.
20. Owen, John. Epigrammatum Ioannis Oweni, Cambro-Britanni Oxoniensis <…>. Vratislaviæ, Sumtibus Joh. Adam. Kästneri, M. DC. LXXX.
21. Lessing, Gotthold Ephraim. Zerstreute Anmerkungen über das Epigramm und einige der vornehmsten Epigrammatisten // Lessing, Gotthold Ephraim. Gotthold Ephraim Lessings Sämmtliche Schriften. Berlin: Voss, 1771. Bd. I. S. 93–170.
22. Cordus, Euricius. Euricii Cordi Epigrammatum Libri IX. Marpurgi 1529.
23. Boileau, Nicolas. L’art poétique de Boileau Despréaux […]. A Paris 1804.
24. Буало. Поэтическое искусство. М., 1957.
25. Dietze, Anita; Dietze, Walter (Hgg.). Deutsche Epigramme aus vier Jahrhunderten. 2. Auflage. Leipzig 1973.
26. Тезауро, Эммануэле. Подзорная труба Аристотеля. СПб., 2002.
27. Morhof, Daniel Georg. Unterricht von der Teutschen Sprache und Poesie. Kiel 1682.
28. Opitz, Martin. Teutsche poemata. Abdruck der Ausgabe von 1624. Halle/Saale 1967.
29. Ingen, Ferdinand Jacobus van. Vanitas und memento mori in der deutschen Barocklyrik. Groningen 1966.
30. Zell, Karl-Alfred. Untersuchungen zum Problem der geistlichen Barocklyrik mit besondere Berücksichtigung der Dichtung Johann Heermanns (1585–1647). Heidelberg 1971.
31. Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000.
32. [Greflinger, Georg]. Celadonische MUSA Jnhaltende Hundert Oden Und Etlich Hundert Epigrammata. [Hamborg] Gedruckt im Jahr 1663.
33. Weckherlin, Georg Rodolf. Georg-Rodolf Weckherlins Gaistliche vnd Weltliche Gedichte. Amsterdam/ Bey Jan Jansson. 1648.
34. Ermatinger, Emil. Barock und Rokoko in der deutschen Dichtung. Leipzig und Berlin 1928.
35. Logau, Friedrich von. Salomons von Golaw Deutscher Sinn=Getichte Drey Tausend. Cum Gratiâ & Privilegio Sac. Cæs. Majestatis. Breßlaw/ Jn Verlegung Caspar Kloßmanns/ Gedruckt in der Baumannischen Druckerey durch Gottfried Gründern [1654]. (I–III).
36. Angelus Silesius. Johannis Angeli Silesij Cherubinischer Wandersmann. Geist=Reiche Sinn= und Schluß=Reime zur Göttlichen beschauligkeit anleitende. Von dem Urheber aufs neue übersehn/ und mit dem Sechsten Buche vermehrt/ den Liebhabern der geheimen Theologie und beschaulichen Lebens zur Geistlichen Ergötzligkeit zum andernmahl herauß gegeben. Glatz/ auß Neu auffgerichtet. Buchdrukkerey Jgnatij Schubarthi Anno 1675.
37. Martialis, Marcus Valerius. M. Val. Martialis Epigrammata. Venetiis, M. DC. XCV [1695].
38. Архим. Аполлос (Байбаков). Правила пиитическия, о стихотворении российском и латинском. Изд. 3-е. М., 1785.
39. Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. М., 1982.
40. Энтелис Н. «Все флаги в гости». 40 поэтов в переводах автора. М., 1987.