А.И. Озерова.
«Амфитрион» Мольера:права монарха и права драматурга
Основные тенденции и проблемы развития европейского искусства и литературы Нового времени. Материалы Международной научной конференции «Четвертые Лафонтеновские чтения» (10 – 12 апреля 1998 г.) СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 1998. С. 24 – 27.
Тема, которую Мольер разрабатывает в «Амфитрионе», на протяжении многих веков была и остается одной из самых острых и опасных. Это проблема мнимой безгрешности и неограниченности прав личности, наделенной властью[1].
Премьера комедии «Амфитрион» состоялась 13 января 1668 года. Напомним, что пьеса открывается небольшим прологом, в котором Меркурий, сидя на облаке, передает Ночи просьбу Юпитера: задержать бег своих коней, чтобы царь богов под покровом темноты мог «утолить весь пыл его страстей» к супруге фиванского полководца Амфитриона. Для исполнения этого замысла Юпитер принимает облик Амфитриона, а Меркурий становится на страже утех своего господина, обернувшись на время Созием, слугой Амфитриона. А далее мы становимся свидетелями типичной «комедии положений», где Созий беседует с «Созием», где Алкмена встречается с двумя Амфитрионами, где раб (Меркурий в облике Созия) не пускает своего господина (настоящего Амфитриона) в его же собственный дом. А заканчивается вся эта путаница появлением самого громовержца «верхом на орле, с перунами в руках и при блеске молний».
Пьеса была заказана самим королем, что дает многим исследователям право утверждать, будто монарх искал таким образом возможность обелить себя в глазах придворных после нескольких ситуаций, грозивших скандалом[2]. И действительно, вполне вероятно, что строки, так часто цитируемые сейчас литературоведами, так же часто произносились придворными «короля-солнца»:
С Юпитером дележ Бесчестья не приносит. Признав теперь, что твой соперник – царь богов, Гордиться можешь ты и звать себя счастливым.
Аналогичную, но менее изысканную по содержанию фразу произносит и Меркурий, во многом олицетворяющий весь королевский двор:
Меркурий я. Я здесь того побил немного, Чей облик принял я. Теперь возможность есть Ему утешиться: удары бога Приносят не бесчестие, но честь.
Из ответной реплики Созия, к которому и обращено это высказывание, мы понимаем, что «божественное» происхождение тумаков ничуть не уменьшает боль от них.
Пьеса явно была способна отчасти оправдать любвеобильного короля. Неоднократно в комедии появляются реплики о властной вседозволенности и о необходимости беспрекословного подчинения слуги своему господину. Как подданный, автор обладает гораздо меньшими правами, [24] чем предмет изображения. Как же все-таки удается Мольеру поколебать непогрешимость монарха?
Например, уже в прологе Ночь говорит о Юпитере:
Но только б в превращеньях смелых Держался он в людских пределах! А то ведь мы-то зрим его быком, То лебедем, то змеем, то еще чем!
«Превращенья» напоминают нам о не прекращавшихся при дворе Людовика XIV празднествах с буффонадой и переодеваниями.
«Его лицо мне незнакомо…», – говорит Созий, увидев Меркурия, но фактически он говорит это о самом себе. И нам становится ясна цель маскарада: под ежечасно меняющимися личинами придворный в угоду королю должен потерять самого себя, свою индивидуальность. Нет одного придворного, есть двор, ибо личность в Версале (если не во всей Франции) может быть только одна – король[3].
Еще в прологе мы можем заметить намек на придворные интриги. Меркурий сетует на то, что у Ночи есть колесница, а ему приходится «пешком таскаться из конца в конец». Амфитрион в поисках справедливости, а точнее – своего брата, в отчаянии восклицает:
Я не могу найти, кого ищу упорно; А кто не нужен мне – всех тех встречаю я!
Как это напоминает о сборище праздных, бесполезных государству людей, для которых развлечения стали обязанностью! В монологе весьма внятно говорится о придворном лицемерии. В самый патетический момент тирады мы слышим:
Одной из самых колоритных сцен пьесы, безусловно, является встреча двух Амфитрионов. Зрителю, как и героям комедии, предстоит нелегкая задача: выяснить, кто же из них настоящий. И тут сам Мольер высказывает непреложную придворную истину:
Тот истинный Амфитрион, Кто приглашает нас к обеду!
Показательно, что в комедии это подобострастие вскоре обретает достойную реакцию: под угрозой очередных побоев Созий не допущен на пиршество, устроителя которого он уже готов был признать своим господином.
Появление в пьесе двойников, механически копирующих внешность и поведение своих прототипов, заставляет зрителя задуматься о двойственности человеческой личности вообще[4]. [26] «Слуга иль господин?» – спрашивает Меркурий Созия. «Да как случится мне», – отвечает последний, хотя его социальный статус определен вполне конкретно: слуга. Не имеет ли в виду Мольер, что положение слуги высокопоставленного господина позволяет ему, в свою очередь, быть господином над другими? Ведь Созий осознает свою исключительность, хотя и сетует на судьбу:
Для того, чтобы вполне воссоздать картину отношения Меркурия к монарху, уместно привести слова Меркурия о Юпитере:
По-моему, глупей нет ничего, Быть пленником величья своего.
Ни для кого не является секретом виртуозность игры Мольера со словом. Хотелом бы привести лишь два примера из «Амфитриона». Речь в данном случае идет о слове «nom» - «имя». Для Созия его имя идентично понятию «я сам». Поэтому, несмотря на све побои и требования отказаться от своего имени (то есть, по сути, от себя самого), Созий остается тверд в сознании того, кто он есть, и пожертвовать именем так и не соглашается. Слово «nom» становится объектом борьбы Меркурия и Созия, а также – сюжетом нескольких сцен.
В другом случае «имя» не отождествляется с сущностью, а противопоставляется ей, хотя и не текстуально. Мы говорим о знаменитой реплике Меркурия в прологе:
Положение короткого, звонкого «nom» в конце столь же короткой, семисложной строки и в конце реплики явно делает на нем акцент: вещи меняют лишь свое название, но не сущность.
Особое внимание успевает уделить Мольер и проблеме брака[5]. Два пространных монолога Юпитера посвящены проведению четкой границы между понятиями «муж, супруг», с одной стороны, и «любовник», с другой стороны. Супружество устами Юпитера-Людовика изображается как оковы, бремя, тяжкая повинность и противопоставлено понятию любовных отношений. Утверждается, что лишь свободная связь по взаимному влечению (но не скованная браком) может принести наслаждение.
Еще одна тема появляется в «Амфитрионе». И на ней хотелось бы сделать особый акцент. Это появление лейтмотивов из «Тартюфа». Во-первых, по мнению Тартюфа, грех не считается грехом, если он не получает огласки. А Меркурий убеждает Клеантиду в том, что она имеет право сколько угодно изменять мужу, лишь бы только последний не знал об [26] измене. Во-вторых, мы можем наблюдать не просто заблуждение героя, но и его желание узнать правду вследствие того, что его восприятие окружающей действительности уже автоматизировано и инертно. И в-третьих, мы постоянно встречаем в «Тартюфе» изысканное и красноречивое изображение пороков, которое «прославляется» и в «Амфитрионе».
В годы борьбы за «Тартюфа» Людовик XIV не мешал запрещению пьесы. Спустя полгода после второго запрещения комедии появляется «Амфитрион», и меньше чем через год злополучный «Тартюф» разрешен для постановки в третьей редакции. Мольер, создав «Амфитриона», сумел вовремя «позолотить пилюлю» и угодить королю, от которого зависела судьба пьесы, ставшей, быть может, произведением всей его жизни.
[1] Подробнее об этом см.: Гликман И. Д. Мольер. М.-Л., 1966; Клейнер И. Мастерство Мольера. М., 1934.
[2] См.: Бордонов Ж. Мольер. М., 1983.
[4] О теме двойничества см.: Cornett P. L. Doubling in “Amphitrion” // Essays in French Literature. 1973. № 9, November.
é âtre en vers de Molière // L’Information grammaticale, 1985, № 24. Janvier. P. 14 – 19.