Приглашаем посетить сайт

Сидоренко М.: Салоны и моралисты

М. Сидоренко.
Салоны и моралисты

http://www.louisxiv.ru/saloon.html

"- Господа! Пройдите в Страну нежности! Она вас ждет!"

Мадлен де Скюдери

«Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки».

Ларошфуко

Во Франции в это время большой популярностью пользовались литературные салоны. При грубости и неотесанности двора Людовика XIII они были местом сбора всех утонченных и талантливых людей. С 1618 по 1648 год салон в особняке мадам де Рамбуйе на улице Сен-Тома слыл самым знаменитым во всем Париже и считался «сердцем придворной жизни». Маркиза была истинной законодательницей моды на подобные литературные сообщества. После нее салоны создавались в домах других знаменитых писателей и мыслителей (Бюсси-Рабютены, Скюдери, Лафайет), а также куртизанок и гениальных развратников (Нинон де Лонкло, Марион Делорм, Скаррон).

Одной из ярких и культовых фигур салонной жизни был поэт Поль Скаррон, который также имел репутацию распутника, кутилы и сквернослова. Но несмотря на столь скандальную славу, представители самого что ни на есть лучшего общества бросали все дела, чтобы повидаться с ним, потому что он смеялся сам и смешил других. Слушая его, люди забывали, что перед ними калека, урод, почти чудовище.

Сам Скаррон не жаловался на свое уродство и даже подшучивал над ним: "До чего же я похож на букву «Z»! Руки у меня короче, чем надо, как, впрочем, и ноги, а пальцы – как руки; словом, перед вами – сокращенный вариант человеческого убожества!"

Вопреки моде на притворство он называл вещи своими именами и не стеснялся высмеивать в своих стихах тех, кто ему не нравился.

Как пишет историк Сергей Бойко, каждый из салонов был по-своему оригинален. Например, те, кто интересовался наукой, особенно физикой, астрономией и географией, собирались в особняке мадам де Саблиер де Лорм, позднее – у мадам де Лафайет. Некоторые салоны объединяли людей, близких к янсенизму. Весьма популярны были политические темы. Сначала критиковали Ришелье, затем – Мазарини. Тот же Скаррон любил развлекать своих многочисленных гостей новенькими едкими памфлетами, написанными против кардинала-итальянца. По окончании Фронды, когда король, Мазарини и двор с триумфом вернулись в Париж, во многих салонах довольно отчетливо проявлялась оппозиция абсолютизму. В салоне мадам де Саблиер, например, господствовало философское свободомыслие. Но в любом случае это были литературные сообщества, где говорили больше всего о литературе.

Основным искусством, процветавшим в этих литературных сообществах, была устная беседа. И у нее были свои законы. Гостей собиралось, как правило, не слишком много – от восьми до тридцати человек. Устанавливались определенные правила ведения споров и диспутов, в которых главным было не приблизиться к истине, а блеснуть отточенной игрой ума и красноречием. Большое значение имело умение хозяйки дирижировать беседой, словно оркестром. Ей было дозволено менять темы. (В основном литературные салоны возглавляли не мужчины, а женщины. Скаррон был чуть ли не единственным исключением.) Попасть в салоны мог не каждый. Приглашались лишь знакомые, близкие по взглядам люди, как правило протеже кого-то из завсегдатаев.

Один из популярнейших салонов Парижа располагался в особняке Мадлен де Скюдери на улице Сен-Том-дю-Лувр. Эта женщина создала ряд популярнейших произведений своего времени, среди которых «Абрагим, или Великий паша» (1641) и «Артамен и Великий Кир» (1649—1653). Чуть ли не каждый вечер у подъезда ее дома стояло по нескольку экипажей, заботливо накрытых тентом. Сразу за входной дверью находился небольшой столик, на который гости складывали свои пригласительные билеты. Потом они проходили в комнату, увешанную цветастыми коврами. Там их и ожидала хозяйка.

Всех обитателей салона объединял упрямый отказ принятия грубой действительности. Хозяйка и ее гости вопреки повседневности стремились создать некий оазис идеального, уголок рукотворного рая, где все должно быть возвышенным, изящным и нежным. Иные чувства, имена, язык, платья. Необходимым условием вхождения в такой мир была принадлежность не столько к дворянскому сословию, сколько к некой «аристократии духа». Той же «любви» в обществе искусственного рая не было. Вместо нее полагалось другое – трудное служение неприступной красавице. Беседы здесь превращались в нескончаемые диспуты о тайнах сердечного движения. Речь спорщиков изобиловала сложными перифразами.

Мадам Скюдери также прославилась тем, что создала карту Страны нежности. На ней вместо городов и сел были нанесены такие пункты, как «Любезные услуги», «Галантные изъяснения», «Зарождающаяся дружба», «Нежная привязанность»и «Загадочная любовь».

Некоторые из посетителей салонов, более, так скажем, прозорливые, со временем разочаровывались, видя в этих сборищах лишь фальшь. Поскольку вместо подлинного благородства души, телесной красоты, даже учтивости просматривались лишь кривляния, румяна и подделка. «Стоило одному из членов кружка, -- пишет Лабрюйер, -- сказать что-нибудь неясное, как другой отвечал ему еще более туманно, и чем загадочнее становился их разговор, тем громче рукоплескали остальные». К такому выводу пришел и молодой адвокат Шарль Перро, которого привели в салон мадемуазель Скюдери его старшие братья. В те годы Перро еще не был помощником всесильного Кольбера, академиком и писателем.

Когда Фронда окончилась и король вернулся в Париж, салонная куртуазность стала популярной и при его дворе, который только-только начал приобретать налет галантности. Определенную долю в этом сыграла романтическая любовная связь юного Людовика XIV с племянницей кардинала Марией Манчини, которая тогда по праву носила звание Жемчужины жеманниц.

присутствовала сама маркиза де Рамбуйе с дочерьми, что еще больше разогрело зал: ведь зрители видели не только актеров и их персонажей, но и реальных прототипов. Ясно, почему Людовик так хорошо воспринял нападки комедиантов на салоны. Он, как государь, хотел собрать подле себя весь цвет королевства. И едкая ирония месье Мольера была ему на руку. Многочисленные и разрозненные кружки, привлекавшие умных и воспитанных сынов знати в годы царствования его отца, уже были вне системы, которую он начал строить. Не исключено, что главная причина гибели салонного века как раз и кроется в искреннем желании короля искоренить эти кружки как явление.

Прециозной культуре было суждено возродиться, но позже, в эпоху рококо, когда Людовик XIV постарел, редко улыбался и обратился к религии. Молодежь начала XVIII столетия вновь принялась перечитывать старые романы, Буше и Фрагонар избирали прециозные сюжеты, а в замке Со между 1700 и 1715 годами расцвел прециозный двор герцогини дю Мен, затмивший своим блеском Версаль, как когда-то салон Рамбуйе был притягательнее Лувра, обиталища короля-меланхолика.

В то время как обитатели салонов старались уйти от грубой реальности, моралисты, напротив выявляли пороки общества и человеческой натуры. «То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью», -- писал автор «Максим» герцог де Ларошфуко, аристократ, фрондер и сочинитель. Его молодость тоже не была лишена приключений и авантюр.

Моралисты желали объяснить человеческие поступки и мысли не степенью следования религиозным нормам, как это было в Средние века, а естественными законами природы и разума. Поскольку именно последний и ничто иное, как они считали, должен способствовать стабильности положения человека в обществе, принятию оптимальных решений и определенности в выборе позиций. Это не ново. Так же думали и современники Платона и Сенеки.

Каждая эпоха порождает свои идеалы человека и свое понимание его сущности. Порок. Вот призма, через которую на человека смотрел Ларошфуко. «Слабохарактерность еще дальше от добродетели, чем порок», а «добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки», -- писал он. Сочинения принца де Марсийака пронизаны возвышенным стилем, присущим веку барокко.

и что это такое быть великим человеком: «когда великие люди наконец сгибаются под тяжестью длительных невзгод, они этим показывают, что прежде их поддерживала не столько сила духа, сколько сила честолюбия, и что герои отличаются от обыкновенных людей только большим тщеславием».

Даже личность человека, который сумел выделиться из массы, мыслитель пытается объяснить, прибегая к его порокам: «Только у великих людей бывают великие пороки». Так же Ларошфуко пишет о природе и об истории: «Великие исторические деяния, ослепляющие нас своим блеском и толкуемые политиками как следствия великих замыслов, чаще всего являются плодом игры прихотей и страстей. Так, война между Августом и Антонием, которую объясняют их честолюбивым желанием властвовать над миром, была, возможно, вызвана просто-напросто ревностнтю».

Другой мыслитель и философ XVII столетия Блез Паскаль не был блестящим аристократом и отпрыском знатной фамилии. Ученый, математик, он пытался по-своему препарировать человеческую душу и натуру:

«Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной, достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не осознает».

В человеческой натуре Паскаль выделяет единственное достоинство – «способность мыслить», в то же время он награждает ее массой недостатков.

«Мощь королей зиждется на разуме народа, равно как его неразумие, и на втором больше, чем на первом. В основе величайшего в мире могущества лежит бессилие, и эта основа непоколебимо крепка, ибо каждому ясно, что предоставленный самому себе народ бессилен. Меж тем, основанное только на здравом рассудке весьма шатко – например, уважение к мудрости».

Нередко размышления Паскаля тяжелы для читателя, они больше напоминают формулы, иногда громоздкие и путаные. Он смотрит на мир не как Ларошфуко. Паскаль, замечая многое и воспроизводя это на бумаге, идет дальше, он пытается проникнуть в саму суть. В какой-то мере этому способствует род его занятий. Ведь он ученый, физик, математик. Он привык подолгу искать.