Приглашаем посетить сайт

Веселовский А.Н.: Мольер

Страница: 1 2 3 4 5

А.Н. Веселовский.
Мольер

Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. / Пер. с фр.- М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009.

В старинном наряде, связанная обличением своим с давно умершим бытом, нравами, устоями, духом допотопного, дореволюционного порядка, в литературных своих основах как будто солидарная с ископаемой школой классического формализма, мольеровская комедия переживает во всеобщем сочувствии третье столетие.

Расширяя свое влияние на все культурное человечество, покоряя себе после литератур Европы и Америки театр Востока, Японии, Турции, арабскую народную комедию, она исполняет призвание творений общечеловеческих, сущностью своею вечно и всем понятных, способных соединить вокруг себя, своих нравственных и общественных идеалов, в тех же мыслях, запросах и чувствах, необозримую массу людей. Раскрыть основы этой комедии, освободить социально-художественный подвиг Мольера и накопленные им сокровища смеха от старозаветных оков классицизма и преданий о золотом веке барской культуры и ввести их в круг развития всемирной комедии стало теперь, на большом историческом отдалении, с добытой опытом вольностью суждений и оценок, главной задачей изучения мольеровского творчества.

Но, неразрывно связанное в своей эволюции с личной судьбой писателя, отражая в себе все ее изгибы, переходы, кризисы, весь рост мысли, весь ход вынесенной борьбы, от первых столкновений с действительностью до открытой войны с нею, это творчество поддается исчерпывающему изучению в постоянном параллелизме с фактами биографии, в такой же степени освобожденной от застарелого, украшенного легендами и идолопоклонством, толкования. Перед таким поздним потомством, как поколения двадцатого века, и комедия, и сам комик, в двойственном его призвании носителя смеха и веселья, и обличителя, мыслителя, моралиста, должны предстать в истинном освещении.

Обширная литература, объяснительная и биографическая, посвященная Мольеру, призвана была казалось бы на протяжении веков содействовать этой цели. Но благоговение перед недосягаемым и неоспоримым величием писателя классического слишком долго было господствующим тоном объяснителей, а красивое баснословие, передававшееся из одного столетия в другое, покрыло у биографов подлинную жизнь Мольера сетью небывальщины. Лишь в тридцатых годах прошлого века это молитвенное и баснотворческое отношение стало заменяться (во Франции) попытками свободно-критического разбора произведений в художественном, философском, бытовом отношении, исследованиями источников, сравнительно-литературными наблюдениями, существенными у Мольера при сложном, междуплеменном фоне его комических сюжетов и типов, анализом и широкой проверкой биографического материала. К концу девятнадцатого века это направление не только окрепло, но сложилось в критическую школу, сгруппировавшую много сил в науке Франции, Германии, Англии, и своими приемами и задачами напоминавшую такие современные явления, как новые течения шекспирологии, гётеанство, дантофильство.

Один из преемников и учеников Мольера, Дюфрени, сопоставляя в своей комедии "Le Negligent", девятнадцать лет спустя после смерти великого комика приверженцев и противников его, назвал первых "мольеристами". Этот неологизм, когда-то непринужденно вылившийся, вошел в наше время в обиход французского языка и в терминологию словесности.

- имя мольеризма. С необыкновенным рвением и энергической затратой сил деятели ее отдались пересмотру традиционного запаса, новым разведкам, изданию документов, извлеченных из архивных тайников Парижа и французской провинции, в которой прошло художественное ученичество писателя, и всех памятников сценической литературы XVII века, имеющих какое-либо отношение к Мольеру, изучали историю текста его пьес, вскрывали родословную его сюжетов и характеров, исследовали его общественные, личные, литературные отношения.

Располагая основанными для объединения этих работ журналами и ценною Collection moliéresque, выставив в центре своей армии монументальное, с дремучими лесами комментариев, одиннадцатитомное издание произведений, увенчанное обширной биографией, трудом P. Mesnard'a (в серии "Grands écrivains de la France"), мольеризм семидесятых - девяностых годов действительно произвел переворот в области мольероведения. Он не уберегся от крайностей, вдаваясь в кропотливо-детальное расследование и изучение мельчайших вопросов жизни и творчества, порою священнодействуя не хуже своих предшественников, вызывая упреки в желании заменить прежний культ новой "мольеровской религией", - сходные с теми, что возбуждало не раз в наше время в Германии гётевское жречество, навстречу которому неслись недовольные клики: "Gothe und kein Ende!"

Но существенное значение мольеризма от этого не пострадало. Усиленный прибой изысканий и объяснений со временем схлынул, страстное перепроизводство сменилось более спокойным, объективным течением, пришла пора сводов и обобщений того, что действительно завоевано было научным движением, стало возможным возведение на этой основе нового, надежного здания, - в роде тех примечательных опытов, которые сделали в последние годы Eugene Rigal в своем двухтомном "Moli ère", Абель Лефран в курсе "О Мольере, его жизни и сочинениях", который он в течение трех лет читал в Collège de France, несколько немецких и английских биографов.

Так намечается и наш путь. Он совпадет с новым, свободным течением. Независимость от какой бы то ни было касты, вера лишь в реальные, надежные ценности, историко-литературный и общественный захват, среди которого должен ярче выступить подлинный образ писателя, пусть служат лозунгом.

***

Париж накануне Фронды, центр, сердцевина старого города, quartier des Halles, кипящий жизнью простого народа и в то же время близкий от барского жилья, пролетарский и торговый, народный и буржуазный, смежный и с хоромами Лувра, и с пестрым гамом Pont-Neuf, где стон стоял от разношерстной толпы проходимцев, скоморохов, всякого гулящего люда, - трудовая обстановка торгующего мещанства, - такова среда, в которой родился у обойщика-декоратора Жана Поклена и жены его, урожденной Мари Крессэ, первый сын их, получивший при крещении имя Жана-Батиста. Это было или в последних числах 1621 или в начале января 1622 года. Единственная хронологическая опора - акт крещения, помеченный 15 января 1622 года.

é и улицы Des Petites Étuves, под No 96 возвышается новый дом обычной, пошлой "гражданской" архитектуры. Обрез родового дома был очень своеобразен; снизу доверху его украшало резное по камню изображение апельсинного дерева, на которое взобрались мартышки, срывают с него плоды и сбрасывают их вниз старой, заслуженной обезьяне; оттого прозвали этот дом la maison du singe. Неистощимые в нападках и издевательствах над Мольером современные ему противники выставляли пренебрежительно на вид, что, переимчивый в подражаниях и гримасах, как актер и комик-писатель, он и в жизнь вступил под покровом обезьяньего кривлянья, рабски повторяющего людские ужимки. Друзья его и сам он, внесший впоследствии в самодельный герб свой вместе с эмблемой нескольких зеркал, в которых отражается настоящая действительность, и старых своих приятельниц-обезьянок, как носительниц их, видели в том лишь верное предсказание.

О старшем поколении и родителях Жана-Батиста, с их влиянием на судьбу его в раннюю пору, говорят правдоподобные предания, несколько фактических, деловых данных, - прежде говорил ряд романически затейливых вымыслов. Проследить наследственность передачи, развитие психических задатков здесь нелегко. Судьба неравномерно одарила родителей. Перевес дарований и культурных влечений, несомненно, был на стороне матери и восходящей линии ее семьи. Дед мальчика, вышедший из той же трудовой среды, из того же ремесленного цеха, горячо любивший дочь свою, передал ей заботливость о душевном развитии, уважение к знанию, мягкость и человечность приемов. Ими умеряла она, молодая, красивая, изящная, влечения и склонности мужа, работящего мастерового, с сильно выраженной жаждой наживы и обогащения, со скопидомством, переходившим в скупость, с преданностью интересам своей фирмы, для которой он готовил в сыне прежде всего преемника и продолжателя, с слабыми культурными вкусами и преданностью трезвой реальности. К нему перешло от брата почетное и выгодное для ремесленника звание придворного обойщика, затем добыл он себе и другой придаток - титул личного королевского служителя. И при мещанском имени Поклена выстроилось длинное и звонкое наименование "Tapissier, valet de chambre du Roi" - благодать, которая со временем должна была перейти к сыну.

В этой семье светлая, жизнерадостная личность старика Крессэ, баловника-деда, заметно выделяется. В нем била живая народная струя; любитель книги, образованности, он в то же время сочувственно откликался на все, в чем сказывалась народная старина с ее обычаями, зрелищами. Торгуя ли в шатрах ярмарки у St. Germain des Près, у себя ли в деревенском затишье St. Ouen, куда зять привозил по временам всю семью, на парижских ли площадях, на берегу Сены или в сутолоке у Нового Моста, он замешивался в толпу, любил ее старые увеселения, пережиток вольных времен, потешников, хранителей бойкого, ничем не обузданного фарса, буффонов, чьи имена, окруженные великой популярностью, доселе памятны с их сценическими прозвищами в истории свободной сатиры, любил все, в чем проявлялась не стесненная еще, не сдавленная народность, в особенности увлекаясь лицедейством, сценизмом всякого рода, - и передал эту черту внуку. Он рано стал водить его с собой и на уличные представления фарсов и балаганные игры, а на более утонченные, облагороженные спектакли постоянных, организованных трупп. Придворные отношения зятя открывали перед ним, даже в скромных, дальних местах королевского театра, доступ к высшему, до чего могло тогда достигать французское сценическое искусство, и перед мальчиком, особенно увлекавшимся, говорят, народною комедиею, рано стал раскрываться во всей своей пестроте и разнообразии мир сцены. Баловство, беззаботность первой детской поры, согретой лаской матери и деда, не подлежат сомнению. Десять лет длилась эта пора. Начальное ученье в приходской школе - единственный пока воспитательный прием родителей - не могло стеснить детского приволья.

Смерть матери положила ему конец. Предоставленный себе, почти ничем не смягчаемый, отец отдался своим коренным влечениям. Овдовев, он попытался утаить значительную сумму денег, лично принадлежавшую его жене; год спустя он снова женился, из расчета. В дом вошло новое лицо, Catherine Fleurette. Предание присвоило ей, без надежного основания, резкие черты обычного типа злой мачехи. Следов ее тирании или гнета нельзя найти. В короткий срок ее замужества (всего три года) мальчик мог, конечно, не раз испытать печальные последствия происшедшей перемены, холодность или равнодушие чужого человека. Если допустить, что в наиболее отталкивающем характере мачехи в мольеровском театре - Белине в "Мнимом больном", вспомнились личные черты второй жены отца, то мщение и казнь очень запоздали, проявившись несколько десятков лет спустя в предсмертной пьесе Мольера. На страже судьбы мальчика стоял его дед, Louis Cressé, сумевший сохранить авторитет и влияние. Отец, верный своему деловому плану, стал обучать Жана-Батиста своему ремеслу и торговле, и образование его могло ограничиться элементарной школой. Дед, сам maître tapissier, не мог ничего иметь против ремесленного обучения, но настаивал на соединении его с основательным средним образованием. Так сказалось различие между трудовиком Покленом и выходцем из семьи, в боковых ветвях которой (с мужской и женской стороны) бывали и музыканты (Mazuel), и доктора, и нотариусы. Крессэ достиг цели, и любимый внук (необыкновенно напоминавший, говорят, черты умершей матери) получил необычное в его среде образование в Collège de Clermont.

В огромной толпе учеников (более двух тысяч живущих в колледже и экстернов), которая наполняла эту, выдававшуюся тогда, школу, вмещая в себе и мещанскую молодежь, и детей знати, сохранявших и тут свое привилегированное положение (вроде принца Конти, впоследствии из покровителя мольеровской провинциальной труппы превратившегося в изуверного противника и обличителя театра), показалась характерная, умная головка смышленого, наблюдательного, алчного к знаниям мальчика. Целых пять лет не расставался он с своим колледжем.

стенах школы ученики обязаны были даже говорить по-латыни. На школьной сцене (обычной спутнице иезуитской педагогии) ставились пьесы Теренция, Сенеки. В изучении родной речи и литературы царил формализм, и Мольер осмеял потом его приемы, вспомнив свою школьную старину в уроке грамматики, введенном в "Мещанина-дворянина" {Объяснение метода преподавания языка дано в поэме иезуита Jean Lucas, "Actio oratoris, seu de gestu et voce libri duo", 1675; автор говорит, что он усвоил эти приемы у своих учителей в Collège de Clermont. Сравн. статью A. Gazier, Revue internationale de l'enseignement, 1904.}.

История, философия, естественные науки - предметы, сильно привлекавшие молодой ум, - испытывали такой же гнет педантизма и богословской предвзятости. Богатые данные для осмеяния праздного, мертвого философствования даны были будущему комику его школой. И все же он, ставший со временем в первых рядах свободомыслия семнадцатого века, этого предвестия энциклопедизма, был, подобно Вольтеру, учеником иезуитов. Чтение, настойчивое самообразование, общение с деятелями de la libre pensée, опыт жизни далеко увели его и освободили от многих сторон того запаса знаний, которым снабдила его школа.

Существенным результатом пребывания в ней осталось знание Древнего мира и творчества, в особенности драмы. Если коллегия не сделала Поклена тем "fort bon humaniste", которого хотел видеть в нем его первый биограф Ла-Гранж, то он, все же свободно обращаясь к первоисточникам, мог впоследствии пользоваться памятниками римской литературы, являться учеником и продолжателем римских комиков; находя отзвук своим натурфилософским влечениям у Лукреция, он мог среди разгара сценической деятельности предпринять перевод его глубокомысленной поэмы о "сущности вещей" (De Rerum Natura), переработанный отрывок которого сохранился в "Мизантропе" {Он известен был переводчику Лукреция в XVII веке аббату Де Мароллю, который с большим сочувствием отзывался о нем в своих предисловиях. В новейшее время случайно сделана была находка еще одного отрывка мольеровского перевода.}.

Но школьные же отношения подготовили, правда негласным, нелегальным путем, тот коренной поворот в развитии Поклена, которого не могло бы ему дать ни одно из современных училищ, - ценную, живительную выправку свободной мысли, выработку высоко поднятой идеи долга и нравственной силы, выделяющую его из заурядного уровня воспитания современных ему писателей и деятелей сцены.

Сближение с одним из школьных товарищей, Шапеллем, привело к примечательному философскому эпилогу мольеровской образовательной поры. На пути его является отец Шапелля, человек богатый и сановитый, maître des comptes, Люиллье, по вкусам и сочувствиям примыкавший, как дилетант, к немногочисленному кругу отрицателей господствующих нравственных, философских, религиозных учений, в котором хранились и развивались заветы великого XVI века и вождей его мысли. К тем людям, что слыли в современном обществе, пугливо сторонившемся от ересей и новшеств, под прозвищем libertins, которое применялось тогда и к сторонникам распущенности нравов и утонченного разврата.

мыслителя философу-астроному провансальцу Пьеру Гассенди из среды мелкого приходского духовенства и провинциальной семинарской учености (во время его профессуры в Эксе), вырвавшемуся на свободу, подняв восстание против Аристотеля, выдерживая ряд споров с Декартом, вызывая к новой жизни учение Эпикура, искаженное ложными, односторонними толкованиями. Нравственная сила, выполнение идеи долга были основой его практической мудрости; культу чувственного благополучия и неограниченности плотских влечений, мнимой сущности эпикурейства он противопоставил свободу развития человеческой природы, признание ее законов и требований, прав точного знания. Не создав самостоятельной системы, но сильный и в высокой степени пригодный в критической и освободительной работе мысли, он шел вместе с передовыми учителями и "мучениками науки", поддерживая сношения с Галилеем, лично сблизившись с Кампанеллой в Париже, где, гонимый в отечестве, он нашел убежище после многолетнего заточения. Безупречно чистым в личной жизни, светлым в сознании своей нравственной правоты выступает Гассенди во всех достоверных отзывах и оценках. Его речь, живая, образная, порой сверкавшая остроумием и иронией, когда содержанием ее была критика застарелых заблуждений ума, увлекала, чаровала.

На нем остановил свой выбор Люиллье, когда задумал завершить воспитание побочного своего сына, Шапелля, после иезуитской школы, недостатки которой были ему понятны. Он организовал правильное, последовательное преподавание Гассенди, продолжавшееся несколько лет (с 1641-го, вероятно, до 1643 года), и с тароватостью большого барина, в котором меценат соединялся с сочувствием распространителя известных идей, открыл доступ к занятиям сына ряду других лиц. Поклен был первым из них, и проповедь гассендизма, систематическое очищение и расширение усвоенного уже круга знаний, стала его последней, заключительной и важнейшей школой. С обаянием учителя соединялась в ней и солидарность молодого кружка, сошедшегося вокруг него.

Возле увлекающегося, неглубокого, но с несомненным литературным дарованием Шапелля, сохранившего преданность Мольеру на всю жизнь, надежного его друга в самый тяжелый ее период, стояли другие его товарищи по колледжу: Франсуа Бернье, очень талантливый, не покидавший никогда занятий умозрением, впоследствии врач и известный путешественник по Востоку, в особенности Индии, где он долго жил при Великом Моголе, Эно; наконец, старший всех годами, уже офицер гвардии, занявший молву своими эксцентричными похождениями, шумливый, горячий и остроумный Сирано де Бержерак, оставивший свои родомонтады и поединки, чтоб внимать речам учителя и склониться перед его проповедью. Тесно сплотились они вокруг Гассенди, нравственный и умственный рост их происходил под его влиянием, и навсегда унесли они его с собою в жизнь.

Бернье и в персидских и индийских дебрях молился старым богам, в переписке оттуда являясь неизменным приверженцем воспитавшей его доктрины, и в 1678 г. издал свод учения Гассенди. Сирано покинул легкий и задорный склад насмешливых и карикатурных шалостей своей молодости вроде фарса "Le pédant joué", в который, по преданию, сделал свой вклад Мольер, ссудив его различными чертами из знакомого ему мира школьного педантизма, - чтоб в аллегорической "Истории государств луны и солнца", вошедшей в обширную вселенскую литературу утопий, выразить свои философские и социальные требования.

Даже Шапелль, в котором жизнерадостная чувственность, озабочивавшая отца и приведшая к приглашению Гассенди, как педагога-возродителя, взяла было снова верх, одумался и навсегда пошел по правому пути.

комического "созерцателем", как метко назвал его долго и внимательно его наблюдавший Буало. Строгое, требовательное отношение к миру нравственному, взгляд на цель жизни, как на самоотверженный подвиг, на призвание писателя, как на общественное служение, защита прав разума, опыта, внушений природы, все мировоззрение, одухотворявшее впоследствии лучшую и важнейшую часть его деятельности, вся проповедь положительных лиц, глашатаев его убеждений, с Клеантом и Альцестом во главе, были заложены в общении с философом - учителем жизни. Но и часто возвращающиеся в комедиях насмешки над ложным, праздным направлением в философии: уродливые типы схоластиков, сцены яростного спора перипатетика и пиррониста (в "Браке поневоле"), остроумный пересмотр школ и нападки на Декарта в "Ученых женщинах", сопоставление сганарелевской философии здравого смысла с дерзко-смелой и все же блестящей философией неверия Дон-Жуана, служили отражением умозрительной работы, возбужденной Гассенди.

Необычное в его быту развитие юноши подвинулось еще вперед после философского искуса у мыслителя-вольнодумца, когда углублено было юридическим образованием. Остается неясным, какие причины вызвали этот новый культурный поворот, - сказалось ли снова влияние старшего, развитого поколения Крессэ на отца, для которого, с его планами делового ремесленного успеха фирмы, бесполезно было открывать перед сыном будущность судьи или адвоката, - но Жан-Батист прослушал юридический курс в Орлеане, выдержал испытание, добыл себе степень licencié en droit. Он сохранил навсегда в памяти тонкости старой судебной процедуры, знание быта и строя судов, вводя разнообразные черты их в свои комедии: "Скапена", "Пурсоньяка", "Школу жен", даже "Мнимого больного".

Вступая так в жизнь, он мог стать латинистом, философом, законником, но ничто не влекло его к ремеслу, не связывало с ним. Если достоверно предание, приписавшее отцу мысль приохотить юношу к деловой работе, устроив посылку его вместо себя ко двору, отбывать очередную повинность du tapissier du roi, когда в 1643 году Людовик XIII выехал к войскам на юг Франции и Жан-Батист провел впервые три месяца в придворной обстановке, то этот замысел не только не привел к цели, но ускорил развязку, - давно назревшее желание избавиться от постылой, навязываемой ему профессии, выйти на волю, сбросить семейные путы, властно решить самому свою судьбу.

Франции. Во время путешествия короля не было недостатка в сильных, даже потрясающих моментах, - так грянули как гром раскрытие заговора Сен-Марса и Де-Ту и арест обоих мятежников (вычурная, романическая легенда приписала Поклену мысль укрыть их от опасности и помочь их бегству); многие черты быта, характеров, отношений могли запасть в память.

Сложная, глубоко захватывающая школа жизни не мирилась с узкими рамками профессионального прозябания. Вскоре после окончания королевской поездки Жан-Батист, сделав отцу определенное и настоятельное заявление о своих намерениях, заключает с ним скрепленное нотариальным актом соглашение, отказываясь от наследственных прав на звание королевского обойщика-камердинера в пользу того из братьев, которого выберет отец, и получая взамен известную сумму, выплаченную главным образом из наследства матери, которым отец распоряжался бесконтрольно, и, по-видимому, не вполне добросовестно. Деловая почва этого договора, холодность отношений договаривающихся сторон, в которых отцовский авторитет заменился расчетливостью Гарпагона, характеризуют резко изменившееся положение вещей. Непоправимо порвались отношения. Новые запросы от жизни, ни с чем не сообразные, выбивающиеся из разумности, пристойности, намерения, заявленные сыном с вызывающим задором самоопределения, стали тому виною.

Страница: 1 2 3 4 5