Н. В. Забабурова.
ПИСЬМА МАДАМ ДЕ СЕВИНЬЕ: НОВЫЙ ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ДИСКУРС
(Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. - СПб, 2002. - С. 80-83)
évigné: lettres et texte littéraire. P., 1982; Duchene R. Naissances d’un écrivain: madame de Sévigné. P., 1996; The Epistolary form and the letter as artifact / [editors: Jim Villani, Naton Leslie; associate editors, Sheri Matascik … [et al.] Youngstown, Ohio: Pig Iron Press: Pig Iron Literary and Art Works. 1991), представляют первый и единственный в своем роде опыт частной переписки, заведомо не предназначенной для увековечения, прижизненного или посмертного издания (известно, что они писались без черновиков, что даже для 19-го века было нетипичным явлением, и были опубликованы только по воле наследников). Сама интенция эпистолярного автора (эмоциональная потребность в общении) в данном случае делает их уникальным явлением в истории европейской переписки, которая в эту эпоху продолжала во многом оставаться ученой, светской («Письма к провинциалам» Паскаля, переписка Бюсси-Рабютена, мадам де Лафайет) или галантной.
Вопрос о влиянии писем мадам де Севинье на европейскую прозу 18-го века изучен совершенно недостаточно. Известно, что ее переписка присутствовала в сознании пишущей и читающей публики на уровне цитат и сентенций. В этом отношении мадам де Севинье, сама бывшая страстной поклонницей Монтеня и Паскаля, разделила славу великих французских афористов. Кроме того, ее письма были признанным источником бесценных исторических фактов, складывающихся в хронику нравов и духовной жизни великого столетия. В таком качестве ссылки на ее письма можно находить повсеместно. Излюбленная романная жанровая форма 18-го века - эпистолярный роман - не может, естественно, рассматриваться только как проекция реальной эпистолярной традиции, хотя в то же время очевиден тот факт, что европейская литература сентиментализма тяготела преимущественно к этой форме. В данной работе мы попытаемся выявить некоторые типологические аспекты созданного мадам де Севинье эпистолярного дискурса, имея в виду прежде всего его художественную перспективу, каковой нам представляется сентиментализм и романтизм.
Уникальность данного памятника состоит, на наш взгляд, в уже отмеченной новой интенции, которая естественным образом влечет за собой открытие принципиально новой этической и эстетической сферы - поэзии естественных и обыденных чувств, того «мелкого», что станет предметом эстетической рефлексии рококо, а затем - с принципиально новым пафосом - сентиментализма. Само отсутствие привычной любовной/романной интриги в письмах мадам де Севинье, их сосредоточенность на комплексе эмоций, не освоенных романной традицией, - материнской нежности, диктующей заботу о мелочах, и спонтанном переживании бытовых жизненных реалий - открывают новую художественную перспективу. Сюжет мать-дочь обретает необычный для литературы XVII века лирический пафос: «Мне всегда кажется, доченька, что я не смогла бы больше без вас жить… Я вся охвачена сильнейшим желанием вас увидеть и грустью после года разлуки - все это вместе кажется мне невыносимым. Каждое утро я в том саду, который вам известен. Я ищу вас повсюду, и все те уголки, в которых я вас видела, доставляют мне страдания. Теперь вы понимаете, что любая мелочь, напоминающая мне о вас, запечатлевается в моем бедном мозгу» (Lettres de madame de Sévigné. P. 1806. T. 4. P. 400-401). Возникает лирический эффект, который в литературе следующего века будет достигаться сознательной имитацией человеческого документа (техника подобной имитации уже хорошо исследована. См., например: Rousset J. Forme et signification. P., 1962; Mylne V. The Eighteenth Century French Novel. Techniques of illusion. Manchester, 1965). Объективно развертывается поэзия домашнего, камерного в противовес официальному и условному. Стирается грань между возвышенным и низким в его привычной для классицизма оппозиции (многие исследователи, в частности, отмечали, насколько важен для мадам де Севинье в обозначенном контексте мотив болезни - реальной манифестации телесной природы - облеченный не просто в непривычные, но в почти скандально конкретные детали. В этой связи уместно отметить, что исследование медицинских аспектов указанной переписки превратилось в самостоятельную научную проблему. - См.: Madame de Sévigné, Molière et la médecine de son temps: 3-e Colloque de Marseille. 1973.). Для автора важны любые мелочи домашнего быта, тяготы долгих путешествий, еда и сон. В контексте этой новой поэзии домашней жизни совершенно особую роль в письмах мадам де Севинье начинает играть мир детства, до сих пор практически не освоенный литературой. В разлуке со внуками она с неизменным интересом вникает во все детали их физического и нравственного развития, поразительным образом ощущая в ребенке формирующуюся личность.
Психологическая ситуация, которая развертывается в письмах мадам де Севинье, оформляется в своеобразный сентиментальный психологический комплекс, сохраняющий все свое значение для литературы сентиментализма: чувство одиночества, томление разлуки, безотчетная жертвенная нежность. Этот комплекс обусловил оппозицию цивилизации и природы, очень явственно выраженную в письмах мадам де Севинье. «Г-н Паскаль, - заметила она, - говорил, что все беды происходят оттого, что человек не умеет всегда оставаться в собственной комнате» (Op. cit. P. 406). Мотив уединения весьма характерен для французской культуры последней трети XVII века. (См.: Vigourox M. Le thème de la retraite et de la solitude chez quelques épistoliers du XVII siècle. P., 1960). Уединение мадам де Севинье обретала в своем далеком бретонском замке, в окрестных садах и лесах. В ее письмах впервые развернут руссоистский мотив одиноких прогулок, ставших, кстати, ее постоянной житейской привычкой. Она много говорит о «скуке кресла», которую заменяет неустанной ходьбой, возвращаясь порой в свой замок Роше затемно (прогулки длятся порой с шести утра до пяти вечера, как она сообщает в одном из своих писем - 9 октября 1676 года).
Можно сказать, что именно мадам де Севинье впервые создает контур лирического предромантического пейзажа, овеянного грустью и одновременно исполненного поэтической неги. Поэтика ее пейзажных зарисовок может стать предметом специального исследования. Мадам де Севинье наполняет пейзаж субъективными лирическими ассоциациями. Прогуливаясь по аллеям парка, она одновременно странствует в утраченном времени, и, к примеру, подросшие деревья, которые она некогда сама посадила, напоминают ей о быстротечности времени. Ей особенно близки осенние пейзажи, и она любит затягивать ноябрьские и декабрьские прогулки, ощущая в увядании природы созвучие собственному психологическому состоянию. Именно поэтому ей всегда был скорее чужд роскошный Прованс, куда она приезжала погостить к дочери, со своим вечным солнцем и однообразным сиянием вод и зелени. Она с необыкновенной тонкостью фиксирует игру цветов и красок в северных пейзажных картинах, словно предвосхищая романтическую оппозицию Севера и Юга, и извлекает поистине философические эффекты из природных контрастов: «… мое настроение в основе своей зависит от погоды; потому, чтобы узнать, как я себя чувствую, вам не стоит вопрошать звезды. Но ваш Прованс всегда вам нашепчет сплошные чудеса. Прекрасная погода для вас ничего не значит, вы к ней слишком привыкли. А мы видим так мало солнца, доставляющего нам особую радость. Из всего этого можно извлечь немало ценных моральных суждений, но хватит болтать о дожде и о хорошей погоде» (Op. cit. T. 3. P. 255).
де Севинье главным источником лирических медитаций.
Письма мадам де Севинье первоначально публиковались без ответов адресатов (собственно, письма главного адресата - мадам де Гриньян - скорее всего, бесследно исчезли), выстраиваясь в своеобразный дневник, а порой эпистолярную исповедь. Такой тип «монологического» эпистолярного романа - уже не новая форма в эпоху мадам де Севинье («Португальские письма» Гийерака) - формировал и дискурс лирического дневника. Дело в том, что преобладание единственного адресата переписки, которому отведена роль не только доверенного лица, но и своего рода второго «я», в высшей степени способствовало осуществлению подобной задачи (впрочем, по-видимому, не осознанной автором). Для XVII века, эпохи мемуаров, подобный дискурс скорее чужд, зато он будет в высшей степени актуален для французской литературы сентиментализма и романтизма (Руссо, Стендаль).
исповедальной и автобиографической прозы, открыв новые возможности эпистолярного самовыражения и новый модус чувствительности.