Брак с видами на наследство
17 век – время становления и упрочения национальных государств в Европе. Принцип нации и национальных интересов становится определяющим в международной политике. Идея наднациональной империи временно терпит крах, избавляется от религиозной оболочки и, сброшенная в кювет истории, отдыхает, потихоньку обрастая идеями национального превосходства и исключительности экономически наиболее успешных народов. В 20 веке две великие концепции схлестнутся во второй мировой войне. Германия доведет до трагического упора идею национального эгоизма, а СССР – идею исторического наднационального мессианства. Конец 20-го века вроде бы похоронит обе их или, точнее, преобразует в нечто гибридное, – в идею мультикультурности и глобализации. Но неожиданно актуальным станет и национальная идея, облаченная в форму религиозного фанатизма.
Как видим, вариантов здесь маловато, – и возможно, уже ТРАГИЧЕСКИ недостаточно…
Цель французских политиков 17 столетия – приведение территории страны к ее естественным, указанным якобы самой природой границам. Земли французского короля должны быть ограничены естественными укреплениями из морей, гор и крупнейших рек. Идея «фронтира» (естественной границы) вовсе не так глупа. Англию сам бог спасает от вторжений, положив ей пределом море. Французы задаются целью сделать из своей страны нечто, подобное сухопутному острову, – с укрепленными границами по всему периметру территории. (Тем более, что тогда французские укрепления считались самыми совершенными в мире).
Расчетливые амбиции Франции натолкнулись на ожесточенное сопротивление со стороны Германской империи и особенно Испании, – бесспорного европейского гегемона предшествующего столетия.
Еще в 1639 году судьба Франции (во всяком случае, идея установления французской гегемонии в Европе) висела на волоске. Но уже в следующем году наступил перелом. Дряхлеющая Испания явно надорвалась. Победа французов в битве при Рокруа 19 мая 1643 года покончила с испанским военным могуществом. Франция становится лидером Европы. Решающее это событие произошло на пятый день царствования Людовика Четырнадцатого. Правда, ему тогда было четыре года и восемь месяцев, – но веха, согласимся, в европейской новой истории знаменательная.
Во Франции наступает пора смуты – Фронда. Однако устойчивость экономики и мудрая политика кардинала Мазарини обеспечивают успешный выход из этого положения.
Он весьма дальновидный политик и умеет наступить на горло собственной песне. Юный Людовик увлекается племянницей кардинала Марией Манчини. Как все итальянцы, Мазарини души не чает в своих родных, но в этой сложной для его самолюбия ситуации кардинал настоял, чтобы король отказался от завиральных планов жениться на «неровне».
Мазарини добивается для Людовика брака с самой завидной невестой Европы – испанской инфантой Марией-Терезией. Дочь Филиппа Четвертого является родной племянницей Анны Австрийской и кузиной Людовика. В перспективе она могла бы стать главой всей бескрайней Испанской империи. И хотя Мария-Терезия отказывается от своих прав на испанский престол, Мазарини считает, что испанская монархия уже у него на крючке. Людовик становится наиближайшим родственником и самым возможным наследником последнего отпрыска Филиппа Четвертого – малохольного и бездетного Карлоса Второго.
О том, чем вся эта тонко рассчитанная авантюра закончилась, мы еще расскажем.
А сейчас – несколько занятных штришков из быта высочайших особ.
Встреча двух августейших семейств состоялась на Фазаньем острове, на границе между Францией и Испанией, летом 1660 года. Людовик и его мать Анна Австрийская прибыли сюда со сногсшибательной помпой и многочисленной свитой. Испанский король был подчеркнуто строг, сух и стилен. Узнав, что Филипп Четвертый из-за дезбактериоза вынужден употреблять в пищу лишь молоко кормилицы, французы набились в зал, где происходила церемония публичного парадного обеда испанского короля. Их ждало большое разочарование: стол был сервирован как для обычного едока. Но народу явилось так много, что толпа опрокинула стол, случилась куча-мала. Испанский король выбрался из-под груды барахтающихся тел и с бесстрастным видом удалился.
Филипп и Мария-Терезия, на другом ковре – Анна. Когда она бросилась, было, к брату, которого не видела 45 лет, он в ужасе отшатнулся на свою «территорию». В это время дверь приоткрылась, и в зал заглянул Людовик, сгорая от любопытства, от нетерпения увидеть свою суженую.
«Желая узнать мнение невестки, Анна Австрийская спросила: «Как Вы находите этого незнакомца?» Испанский король, найдя вопрос не соответствующим приличию, сухо оборвал: «Сейчас не время это обсуждать». Тогда мать новобрачного пошла в обход: «Как в таком случае Вы находите эту дверь?» – «Она мне кажется очень хорошей и красивой» (Ж. Ленотр. Повседневная жизнь Версаля при королях. – М., 2003. – С. 33).
своей матери, которую он почитал и любил, король-солнце соблюдал свято.
Мария-Терезия была образцом такта и самопожертвования. Когда она в 1683 году скончалась, Людовик сказал, что это было единственное огорчение, которое она ему в жизни доставила. Королева так и не избавилась от испанского акцента, а некоторые слова – «полотенце», «святая дева», «лошади» – упорно всю жизнь произносила на родном языке. Французы тоже очень помнили об испанском (точнее, Габсбургском) ее происхождении и особенно о том, что ее приданое в 500 тысяч золотых экю так и не было полностью выплачено. На этом основании юристы Людовика соорудили документ об особых правах «наихристианнейшей королевы» на владения испанцев в Нидерландах и вообще поставили под сомнение законность ее отречения от испанского престола. Под эгидой этого документа Франция повела откровенно захватническую политику. Один из ее итогов – нынешний испанский король Хуан Карлос Первый де Бурбон-и-Бурбон – формально на сегодня наипрямейший царствующий потомок Людовика Четырнадцатого…