Филипп Второй – бюрократ-затворник
Благодаря гению Шарля де Костера Филипп Второй Испанский предстает в нашем сознании неким мрачным злодеем. В романе великого бельгийца Филипп еще мальчиком сжигает на костре свою мартышку и вообще выглядит полным выродком. «А король Филипп неизменно пребывал в злобной тоске…» – пишет Ш. де Костер. Но это была совершеннейшая неправда! Филипп и впрямь был главным врагом европейских протестантов, но чудовищем он отнюдь не был.
Он родился в 1527 году и воспитывался в Толедо. Этот принц имел массивные челюсти и нижнюю губу Бургундов и голубологлазость Габсбургов, но по духу своему он оказался истым испанским грандом, внешне чопорным, надменным, с бесстрастной миной на продолговатом лице, крайне набожным и галантным лишь в силу требований этикета. Впрочем, его письма к одной из дочерей приоткрывают другой облик Филиппа: любящего отца, тонкого ценителя красот природы и искусства.
Филипп имел изощренный, но парадоксальный художественный вкус. Он собирал картины И. Босха, полные гротескных ужасов ада, и экстатические полотна Эль Греко, а также, как и все Габсбурги, был весьма музыкален.
Однако никакие художественные изыски и гротески не могут смыть с него клейма душителя европейской свободы. Увы, он навсегда связал себя с силами средневековой реакции, уходившей в прошлое, – и этот неверный выбор подточил всю его гигантскую империю.
Весь его облик, как и облик его двора, являл собой некую окаменелость в то бурное время, когда за полвека его царствования столь многое поменялось в Европе. Любопытно при этом, что Филипп отнюдь не был темпераментным себялюбцем. Прекрасный математик, он всегда оставался человеком рассудка и долга, а не чувства, и сан короля воспринимал как свою «должность». Именно из чувства долга (ибо так надо) он ввел при испанском дворе этикет, принятый у бургундских герцогов. Персоны короля и королевы были священными, и никто не смел прикасаться к ним. Дело дошло до парадокса. Однажды (уже в 17 веке) королева, садясь в седло, запуталась ногой в стремени. Лошадь стала биться, еще минута – и она б понесла. При этом присутствовал весь двор, но ни один человек не сдвинулся с места, чтобы вызволить ее величество! Наконец, двое офицеров соскочили с коней, выпростали августейшую конечность из стремени, махнули на лошадей и галопом понеслись к границе. Ибо за нарушение этикета их ожидала казнь…
Проблемы с нижними конечностями вообще очень выпукло передают зимнюю оцепенелость испанского двора. «У королевы Испании нет ног!» – заявила гофмейстерина новой королеве (француженке по происхождению), и та подумала, что в этой странной стране королеве принято ампутировать ноги. На самом деле, имелось в виду, что королева должна ходить так, чтобы из-под платья не выглядывали ее туфли, – так семенят разве что девицы-красавицы в хороводе ансамбля «Березка».
Испанская мода того времени – это мода всей Европы, но она предписывала такие формы платья, которые бы максимально сводили на нет «греховность» женского тела. Буквально закованные в темные ткани и драгоценности, эти дамы зато полностью соответствовали католическому идеалу добропорядочности. Жесткие гофрированные воротники заставляли держать голову гордо полуоткинутой и почти неподвижной. Испанцы тогда словно пытаются остановить всякое движение жизни, подсознательно чувствуя, что оно работает не на них…
Король Филипп вовсе не был палачом или монстром, он был честным, искренним до глубины души бюрократом, запаренным на идее величия католической веры. Как-то он заявил в сердцах, что готов потерять десять жизней, если бы они у него были, и все свои владения, но только не править еретиками! Эта политическая и душевная упертость при внешней бесстрастности сделали его крайне несимпатичным для живых, проникнутых духом Возрождения современников.
короля не имели права входить даже гранды Испании, – а только кардиналы и вице-короли! Креслу короля под балдахином, даже пустому, необходимо было кланяться, как будто его величество и впрямь бременит мебель своей персоной. Король два-три часа ежедневно проводил на коленях в молитве, ел обычно один, а затем – опять за работу. Он вникал во все мелочи, и хотя проявлял при этом недюжинный ум, мелочей все равно оставалось больше. Папа Пий Пятый ехидно заметил ему: «Ваше величество так много времени уделяет этим занятиям, что когда приходит время исполнять решения, уже исчезает их причина».
Филипп был женат четыре раза. Первая его жена, рано умершая португальская принцесса, подарила ему сына – знаменитого Дона Карлоса. Но лучше б она этого не делала! Вопреки расхожей легенде, Дон Карлос был сущим выродком: маленький, злобный, с дегенеративным лицом, он развлекался тем, что живьем запекал зайцев, приказал как-то ослепить всех лошадей на королевской конюшне и таскался с шайкой всякого сброда по ночному Мадриду в поисках приключений и жертв. Кроме того, принц увлекался (в пику отцу) черной магией и астрологией. Когда же он из вредности стал поддерживать протестантов, король лично возглавил крестовый поход против непослушного отпрыска. Однажды утром Филипп явился со своими придворными в его апартаменты, обезоружил Дона Карлоса, переколотил рукояткой шпаги все реторты, пронзил шпагой огромного черного кота, а принца заключил под стражу в одной из башен дворца, где тот вскоре и умер. Такова историческая правда, – быть может, более яркая, чем красивенькая легенда Ф. Шиллера…
Второй женой Филиппа стала английская королева Мария Тюдор. Это был абсолютно брак по расчету: мадам королева была на 12 лет старше и весьма некрасива. Однако бедняжка влюбилась в молодого Филиппа по уши и терпела от него даже и явное пренебрежение. Когда она умерла, англо-испанский союз сразу распался и вылился в откровенное противостояние.
Четвертой женой Филиппа стала его родная племянница, моложе его на двадцать с лишним лет. Она и дала ему наследника (будущего Филиппа Третьего).
«Если за сделку в 1000 золотых требуется заплатить налог в 300, то какая же это торговля?» – вопрошали депутаты кортесов. Ответить на это могли лишь немецкие и итальянские банкиры, которым Филипп платил дикие проценты по займам, да победители французы и англичане, на войны с которыми эти займы ушли.
Великая испанская монархия перенапряглась в малоперспективной борьбе за торжество католичества и через полвека почти загнулась…