Праздник со слезами на глазах»
В марте 1661 года Джулио Мазарини не стало. Людовику тогда исполнилось уже 23 года, и по понятиям того времени, он был совершеннолетним. Однако король ни в коем случае не желал оспаривать власть своего наставника и, возможно, отчима. Но уже в апреле этот изящный, невежественный и вроде бы легкомысленный молодой человек объявил о том, что будет править отныне единолично. Этим принципом он руководствовался всю жизнь.
Несмотря на все церемонии, галантные приключения, развлечения и т. п. Людовик был истинный «трудоголик». Он утверждал, что править стоит только ради труда и говорил об искусстве правления как о «РЕМЕСЛЕ короля».
Конечно, в этом ему помогали советники и министры. Подчас они были талантливы, порой – просто имели приличные манеры и придворную ловкость. Многие историки видят причину успехов короля-солнца в том, прежде всего, что он дошлифовал сложившуюся еще до него практику продажи государственных должностей. Хотя один придворный и предерзостно пошутил в глаза самому Людовику, что всегда найдутся дураки, которые купят любую должность, которую ему заблагорассудится учредить, – сей кавалер был больше циничен, чем глубок в своей шутке. В обществе, члены которого жестко разделены по сословиям и «шишку держит» небольшое по численности дворянство, королю было необходимо мобилизовать таланты других, менее паразитически настроенных слоев населения. Купив государственную должность, любой сын или внук крестьянина, разбогатевшего на рынке, мог получить заветную дворянскую приставку «де», а порою и титул. Это было стимулом для людей «из простых» и механизмом притока в государственный аппарат новых сил.
П. Шоню и Ф. Эрланже даже полагают, что именно «мещане во дворянстве» и обеспечили весь блеск царствования Людовика Четырнадцатого, и считают его режим, прежде всего, режимом этого так называемого «дворянства мантии».
Однако вряд ли сам король-солнце согласился бы с ними. Про себя он очень четко разделял свое окружение по сословиям, и буржуазное по происхождению «дворянство мантии» ни в коем случае не равно было в его глазах «природному» дворянству, – «дворянству шпаги». Например, Людовик весьма благоволил к драматургу Жану Расину и просто по-человечески любил его. И хотя Расин был вполне своим, «домашним» человеком, король не забывал о том, что этот обаятельный красавец, щеголь и умница – все-таки не вельможа, а «буржуа». «Встретив как-то на прогулке Расина в компании обворожительного маркиза Кавуа, король заметил: «Я часто вижу эту парочку вместе и, кажется, знаю почему. Кавуа нравится думать, что он интеллектуал, а Расину – что он придворный» (Н. Митфорд. Франция. Придворная жизнь в эпоху абсолютизма. – Смоленск, 2003. – С. 168).
Ну а теперь знакомьтесь: Никола Фуке, виконт де Во, маркиз де Бель-Иль. Нет, это не знатный аристократ, а тоже представитель более чем успешного клана финансистов, который разбогател в эпоху Фронды на всяческих спекуляциях и махинациях. При Мазарини он занимал должность генерального контролера (министра) финансов и очень эффективно «контролировал» финансы страны в свой карман. На награбленные деньги он соорудил великолепный дворец в Париже и еще более замечательный замок Во-ле-Виконт с большим парком. Это было не просто ОЧЕНЬ красивое жилище, – это было новое слово в дворцовой и парковой архитектуре.
К тому времени французы уже начали сбрасывать с себя путы обаяния итальянской культуры. Они искали иные, более адекватные национальному духу средства его выражения в искусстве. Проект нового фасада Лувра, принадлежавший приезжему корифею Бернини, был отвергнут за бессмысленную пышность. «Острый галльский смысл» должен был перекочевать из книг Декарта в окружающую жизнь, касалось ли то устройства государственной машины или убранства дамского будуара. Замок Во-ле-Виконт был на то время образцом нового французского (классического) стиля в архитектуре, дизайне, парковом искусстве (так называемый регулярный или «французский» парк).
Внешний и внутренний вид замка не имел ничего общего ни с суровостью готических крепостей, ни с взбалмошной пестротой ренессансных шато, ни с барочной фееричностью итальянских дворцов той поры. Во-ле-Виконт поражает живописной симметрией и продуманной строгостью в сочетании с жизнерадостной пышностью. Он замечателен, прежде всего, единством ансамбля, дивной стильностью, когда и солнце, кажется, светит в соответствии с замыслом и предначертаниями архитектора. Всё, от вилки в столовой до отдаленной беседки в парке, отмечено здесь единым духом и изысканной красотой. Это мир, преображенный волей и разумом человека. Можно сказать, что в подобных дворцово-парковых ансамблях запоздало торжествует излюбленная идея эпохи Возрождения о том, что человек есть центр мира, несколько узко понятая идея древних, что человек есть мера всех вещей, а также взятое социализмом на вооружение либеральное по духу утверждение, что «каждый человек – кузнец своего счастья».
Короче, дни благоденствия слишком уж «высунувшегося» хапуги Фуке были сочтены. Сперва к нему зачастили в Во-ле-Виконт «сливки и пенки» придворного общества, включая брата короля герцога Филиппа Орлеанского. Потом Фуке получил категорический приказ готовиться к визиту самого короля и королевы-матери.
На подготовку к нему министру был дан месяц. Фуке сбился с ног, ведь замок был еще не достроен. Но, слава богу, у него были огромные средства и великолепные мастера: архитектор Л. Лево, художник Ш. Лебрен, гениальный устроитель парков А. Ленотр. Мольер пишет для праздника комедию «Докучные» (в ней будет блистать его подруга М. Бежар), замечательный хореограф П. Бешан (отец французского балета и учитель танцев страстного танцелюба и способного танцовщика Людовика Четырнадцатого) ставит феерический балет на музыку лучшего придворного композитора того времени Ж. Б. Люлли.
Угощением гостей поручено заведовать фанату и кудеснику сего жанра метрдотелю Вателю, – тому самому, который через несколько лет пронзит себя шпагой от стыда и отчаяния, когда слуги замешкаются с подачей очередного блюда к столу короля-солнца…
министру уже никакой надежды. Затем монарх взял себя в руки и сделался сама величественная любезность. Праздник начался.
«помаркой» было то, что в одном из залов дворца король обнаружил портрет Луизы де Лавальер, своей возлюбленной. Слухи о том, что добрая Луиза, несмотря на искреннюю любовь к своему Луи, согрешила также и с тщеславным Фуке, живо восстали в раздраженном сознании повелителя…
Через месяц Фуке арестуют, осудят; он закончит свои дни в крепости Пиньероль. Во-ле-Виконт конфискуют. Лучшее из обстановки замка, включая апельсиновые деревья в серебряных кадках (они до сих пор очень ценны и дороги на рынке флоры) король заберет для своего строящегося дворца. Туда же перекочует и команда гениев, создавших Во-ле-Виконт.
Им предстоит создать еще более прекрасный и грандиозный по размерам шедевр – знаменитый дворцово-парковый ансамбль в Версале.