Мюссе
Неизвестно, чем больше прославился Альфред Мюссе: своими драмами и стихотворениями или любовью к Жорж Санд. Вернее всего, что то и другое сослужили ему большую службу; но в то время как произведения его все более и более уходят в область истории литературы, любовь его к знаменитой писательнице до сих пор остается предметом общего интереса. Все рушится, все имеет пределы, одна только любовь вечна и неизменна.
Мюссе — французский Байрон. Как и певец Чайльд-Гарольда, он находился в разладе с окружающей обстановкой. Но он был более Байрон, чем сам Байрон. В то время как английский поэт смотрел на страдание, как на красивый плащ, в который можно задрапироваться, рисуясь перед презираемыми и презренными людьми, Мюссе поистине страдал. Он горе свое носил не на плечах, а в сердце. Вместе с этим, однако, Мюссе напоминал во многих отношениях и Гейне, который был в восторге от его таланта. О подражании, конечно, не могло быть и речи, так как Мюссе не понимал по-немецки и не раз говорил, что никогда не читал немецкого поэта, хотя на французском языке есть переводы произведений Гейне, им же самим сделанные.
О себе самом Мюссе говорил, что он — ученик Вольтера и Руссо, в чем не верить ему нельзя, так как вряд ли можно найти во Франции писателя, который так или иначе не находился бы под влиянием обоих этих корифеев французской письменности. Разрушительная ирония Вольтера и сентиментальность Руссо господствуют во французской литературе теперь так же, как и во времена энциклопедистов. Наоборот, лирическая поэзия — продукт нового времени во Франции. Виктор Гюго и Ламартин были в этой области непосредственными Предшественниками Мюссе, но он превзошел их силой выражения и красотой чувства. Он даже сумел меланхолию Байрона облечь в более поэтическую форму, а иронии Гейне придать более язвительный характер, хотя и был не особенно высокого мнения о размерах своих сил.
Стакан мой мал, но все же я Из своего лишь пью стакана.
любимым писателем во Франции. Он был знатного происхождения, получил превосходное воспитание и никоим образом не мог считаться бедным поэтом, писавшим для хлеба. Родители гордились его успехами и не отказывали ему в деньгах. В высшем обществе им очень дорожили и даже при дворе короля Луи-Филиппа он пользовался немалым почетом. Герцог Орлеанский был его другом, герцогиня Елена знакомила его с германской литературой, прекраснейшие женщины оспаривали друг у друга честь его внимания. Мюссе охотно проводил время в их обществе, участвовал в танцах, пил, завязывал любовные интрижки с представительницами высшего и низшего классов. Он не погиб морально — от этого спасла его детская счастливая натура, но здоровье его пошатнулось. Жизнь была ненормальная. Возвращаясь в полночь домой, он очень часто садился за письменный стол и всю ночь проводил в нервной, лихорадочно-возбужденной беседе с музой. На следующий день; конечно, наступала реакция. Его одолевала усталость. Он изнемогал, и, чтобы вернуться к прежнему состоянию бодрости и силы, ему уже нужно было прибегать к возбудительным средствам — сначала к вину, а затем к водке.
Таков был Мюссе, когда встретился впервые с женщиной, которой суждено было играть огромную роль не только в его жизни, но и во всей французской и даже европейской литературе. Один из современников, видевший его на балу, так описывает наружность поэта: «Он был строен, среднего роста. Костюм его носил следы величайшей заботливости, даже слишком уж большой заботливости. На нем был фрак бронзового цвета с золотыми пуговицами; на его шелковом темного цвета жилете болталась тяжелая золотая цепь; две камей заключали складки его батистовой рубашки; узкий галстук из черного атласа еще более оттенял бледный цвет его кожи. Красота его рук не скрывалась тонкими белыми перчатками. Особенное внимание обращали на себя белокурые густые волосы. Как и у лорда Байрона, они были подстрижены в виде короны над поэтическим лбом и виноградообразными локонами спускались с висков и затылка. У блондинов обыкновенно бороды рыжие, но у него борода была темнее волос на голове, а брови были почти черные. Нос у него был греческий, рот - очень милый. На всей его фигуре лежал отпечаток аристократичности». К сожалению, кроме прекрасных волос и благородной фигуры, у него впоследствии не осталось никаких признаков прежней красоты. Болезни и беспутная жизнь быстро положили им конец.
Делакарт
Однако еще до встречи с Жорж Санд Альфреду Мюссе пришлось изведать все прелести науки страсти нежной. Первая страсть охватила поэта в то время, когда ему было восемнадцать лет, и результатом этого был целый ряд стихотворений, вышедших потом отдельной книгой под названием «Испанские любовные песни». Предметом его страсти была испанка Делакарт, урожденная баронесса Бозио. По свидетельству современников, она принадлежала к красивейшим женщинам Франции. Отец ее, известный скульптор, отдал, согласно местному обычаю, свою дочь для воспитания в монастырь, не обращая внимания на ее темперамент и характер. Ложное воспитание имело то следствие, что молодая девушка еще более начала стремиться к радостям жизни. Нимфы и богини, которых высекал барон Бозио, нравились ей больше, чем статуэтки строгих святых, которые она видела у благочестивых сестер. Без любви, только для того, чтобы выйти замуж и сделаться свободной, отдала она одному старику руку, после чего отдалась всем существом веселой жизни Парижа. Она блистала и очаровывала окружающих в такой среде, в которой женщина ставилась на высокий пьедестал, и, постоянно имея дело с талантливыми людьми, быстро приобрела знания, необходимые для салонной дамы прежнего времени. Вместе с этим в ней все более и более стало усиливаться сознание собственной красоты и грации. Модные в то время туалеты были ей не по вкусу; она охотно предпочла бы легкие греческие ткани времен Директории. Товарищ ее отца, Джемс Прадье, статуя которого «Легкая поэзия» создала ему большую известность, пошел навстречу ее склонности и создал для нее классический костюм, как это обыкновенно делал для знаменитой трагической артистки Рашель. Много шума вызвал в то время бал-маскарад в его мастерской, на котором жена хозяина дома появилась в костюме Венеры Милосской по образцу луврской статуи. Маркиза Делакарт приехала на этот бал переодетой богом Гименеем — в розовом газовом костюме с высокой талией, который удерживался на левом плече драгоценной камеей. «Подобна апельсину на столбе», — пел о ней молодой Мюссе, которого она представила в качестве пажа при своем дворе. Поэт точно изобразил эту подвижную, порхающую женщину в своем «Дон Паэце».
Но недолго продолжалось счастье Мюссе. Легкомысленная женщина быстро променяла его на Жюля Жанена, Критика и фельетониста «Journal des Débats», предоставившего черноволосой Армиде свою постоянную ложу во Французском театре. Чтобы вознаградить его за эту любезность, г-жа Делакарт, которую Мюссе называл «львицей Барселоны», отправилась на квартиру писателя и там осталась. «У Жанена, — сказала она, — больше остроумия и умения жить, чем у плаксивого Мюссе». Но вероятнее всего, что ее прельстила больше любовь Жанена к роскоши и лукулловским обедам. Жанен окружил себя роскошнейшей обстановкой, между тем как в остальном Париже устройство квартир отличалось большой простотой. Комната Жанена в стиле рококо принадлежала к достопримечательностям Парижа. Приемная была украшена дрогоценными гобеленами, на которых были воспроизведены мягкие пасторальные картины Фрагонара и Буше. Библиотека в стиле Людовика XVI была превосходной. Но более всего приковывал к себе взоры овальной формы зал с разными портретами бывшей подруги Жанена — m-lle George, знаменитой артистки, великолепно исполнявшей роли Марии Тюдор и Лукреции Борджиа в драмах Виктора Гюго. Образцовое произведение Жерара, на котором артистка изображена в духе Тициана и которое после смерти Жанена стало украшать фойе Французского театра, висело над мраморным камином. Драгоценные вазы из китайского фарфора и нежные пастели Латурэ украшали уютный будуар за усаженной цветами террасой. В тенистом саду была оранжерея, а несколько дальше — элегантная ванная. В этом маленьком раю действительно недоставало только соблазнительной маркизы в качестве folle du logis, по выражению Жанена. Что подруга властного журналиста могла рассчитывать на всеобщее поклонение, было хорошо известно маркизе, вот почему она без долгих колебаний дала чистую отставку Альфреду Мюссе, который вел жизнь скромного юноши и никогда не имел при себе часов, так как они были заложены. Писатели, художники, артисты собирались благоговейной толпой вокруг новой Евы жаненовского рая. Бедному поэту только и осталось сказать ей последнее «прости» в патетическом стихотворении, озаглавленном «Октябрьская ночь».
Когда отцвела ее красота, она начала вести уединенную жизнь, облеклась в траур и стала каяться в грехах прошлого. Во время этих покаяний и молитв и застала ее смерть на меланхолическом курорте Трепоре, где маркиза искала душевного покоя в последние годы жизни.
Жорж
В то время когда Мюссе находился еще в зените красоты и славы, начинала всходить на литературном небе Франции звезда Авроры Дюдеван. Она уже успела выпустить за подписью «Жорж Санд» четыре романа: «Rose et Blanche», «Indiana», «Valentine», «Lelia», которые тотчас обратили на себя всеобщее внимание. Все были в восторге, и деньги обильно посыпались под крышу чердака, на котором жила молодая женщина, начинавшая уже думать, что несчастья и бедность останутся навсегда ее уделом. Аврора Дюдеван, урожденная Дюпен, была правнучкой знаменитого маршала Морица Саксонского, виновника трагической кончины Адриенны Лекуврер. После смерти возлюбленной актрисы он сошелся с актрисой, которая родила ему девочку, получившую имя Авроры. Впоследствии Аврора Саксонская молодой, красивой и непорочной девушкой вышла за знатного развратника графа Гоорна, который, к счастью молодой женщины, вскоре после того был убит на дуэли. Шестнадцатилетней вдовой она жила некоторое время в монастыре, а затем переехала к своей матери, бывшей актрисе, причем вела уединенный образ жизни, совершенно чуждаясь мужчин.
Так прожила она до тридцатилетнего возраста, когда случай столкнул ее с одним чиновником министерства финансов Дюпеном, называвшим себя также де Франсейлем. Это был любезный, уже пожилой господин, представитель старофранцузской школы вежливости и образования. Несмотря на шестьдесят лет, ему удалось расположить в свою пользу тридцатилетнюю красавицу и вступить с ней в брак, оказавшийся очень счастливым. От этого брака родился сын, названный Морицем в память Морица Саксонского, сын, который, будучи единственной радостью матери, сделался впоследствии источником бесконечных страданий для нее вследствие своего легко мысленного и порочного образа жизни. В бурные дни Наполеона I он влюбился в женщину сомнительного поведения и тайно обвенчался с ней. Мать, которая к тому времени вторично овдовела, была в отчаянии, когда узнала об этом, и для молодой четы началась тяжелая жизнь, полная горя и лишений, так как Мориц, будучи офицером, не в состоянии был прокормить жену и принужден был жить на средства матери.
В это тяжелое, почти безвыходное для легкомысленного Морица и его еще более легкомысленной жены время и родилась у них дочь, названная опять при крещении романтическим именем Авроры, сделавшимся уже чем-то вроде фамильного достояния. Это и была знаменитая Жорж Санд. Рано потеряв отца, она осталась на иждивении матери и бабушки, причем сделалась невольной участницей их беспрерывных дрязг и раздоров. Грустное это было время. Бабушка то и дело упрекала мать девочки за то, что она низкого происхождения, а также за ее легкомысленные отношения с молодым Дюпеном до брака. Девочка, понятно, брала сторону матери, и ночью не раз можно было видеть их обоих по целым часам проливающими горькие слезы. Отсюда крайняя нервная раздражительность, которая так часто идет рука об руку с гением.
Восемнадцати лет Аврора вышла замуж за молодого артиллерийского поручика Казимира Дюдевана. Это был незаконный сын одного полковника, барона, от которого, вследствие незаконности происхождения, он не унаследовал ни титула, ни состояния. Однако отец усыновил его и ассигновал некоторую сумму на его женитьбу. По французским законам, невеста должна всегда указать приданое. Если последнее будет найдено недостаточным, то самый подходящий брак может быть расторгнут, причем обе стороны не имеют права жаловаться. Аврора унаследовала от бабушки имение с замком Ноган. Имение считалось более крупным, чем было на самом деле, и, несомненно, послужило первой причиной недовольства между супругами, которое впоследствии повело к полному разрыву.
и плохо владела иглой, заботилась о хозяйстве и всеми силами старалась сделать мужу приятной жизнь в Ногане. Сводить концы с концами, однако, ей не удавалось, и это послужило новым источником пререканий и неприятностей. Чтобы увеличить доходы, Аврора начала шить на сторону, вязать, рисовать; но доходы были дотого малы, что она должна была отказаться от этого дела. Тут она занялась переводами и начала писать роман, который, вследствие многих недостатков, был позднее брошен в огонь.
Все это не могло способствовать семейному счастью. Ссоры продолжались, и в одно прекрасное время муж позволил тридцатилетней жене уехать в Париж с дочуркой и там поселиться на чердаке, чтобы самой добывать средства к существованию. На дорогу он ей дал несколько сот франков из ее собственного состояния — сумма, которой едва хватило на первые дни пребывания в шумном и тревожном Париже.
Для бедной женщины началась тяжелая пора. Чтобы избавиться от расходов на дорогостоящие женские наряды, она стала носить мужской костюм, который был еще полезен тем, что давал ей возможность свободно ходить по городу во всякое время. В длинном сером (модном в то время) пальто, круглой фетровой шляпе и крепких сапогах с железными гвоздями бродила молодая женщина по улицам Парижа, счастливая своей свободой, которая вознаграждала ее за лишения. Она обедала за один франк, сама стирала и гладила белье, водила девочку гулять, причем поднимала ее на руках на верхний этаж. Муж, наезжая в Париж, посещал ее и в этих случаях водил жену в театр или какой-нибудь аристократический ресторан. Летом она уезжала на несколько месяцев к нему в Ноган, главным образом для того, чтобы повидаться со своим горячо любимым сыном. Мачеха мужа также иногда встречалась с ней в Париже. Узнав однажды, что Аврора намеревается выпускать книги, она пришла в сильный гнев и начала просить, чтобы имя Дюдеван никогда не появлялось на какой-либо книге. Аврора с улыбкой обещала исполнить эту просьбу.
Живя в Париже, Аврора познакомилась с молодым писателем Жюлем Сандо, с которым вскоре заключила союз тесной дружбы. Часто говорили, что Сандо был первой любовью Авроры Дюдеван и что литературная общность их имела своей первоначальной причиной именно эту любовь. Однако из признаний Жорж Санд видно, что еще задолго до знакомства с Сандо она была влюблена, и притом совершенно платонически, в одного человека, который был от нее далеко, которого она украшала всеми добродетелями и прелестями своей романтически настроенной фантазии. Увидевшись с ним вторично — свидание продолжалось всего несколько минут, — она просила его не выказывать ей своей любви иначе, как в письмах.
В своей автобиографии Жорж Санд не называет его имени, но страницы, которые она ему посвящает, относятся к самым трогательным. Она еще жила тогда в Ногане. До глубокой ночи засиживалась она иногда над пламенными письмами к нему. Кругом шумел ветер; на расстоянии многих миль нельзя было найти ни души, но ее не смущали бури в воздухе и лесу: внизу, в замке, свирепствовали другие бури. Там звенели стаканы и лепетали пьяные голоса. Это брат и муж совершали шумные возлияния Бахусу, повторявшиеся каждую ночь. Каждый день приносил ей убеждение, что дольше в Ногане ей оставаться нельзя, и когда наступал вечер, она опять садилась за письменный стол, чтобы излить чувства своему дальнему другу. Этот друг становился все настойчивее и настойчивее. Он не довольствовался платоническими воздыханиями и от «брака душ», как она называла их привязанность, хотел перейти к другим отношениям. Но Жорж Санд была неумолима и в конце концов должна была согласиться, чтобы ее дальний друг поискал у другой женщины того счастья, которого она сама не могла или не хотела ему дать. Так кончился ее первый роман.
свой первый роман. Как кончился этот роман, трудно сказать. Брат Мюссе, изобразивший в своем романе «Он и она» жизнь поэта и его подруги, выставил дело в таком виде, как будто Жорж Санд грубо оборвала свои отношения с Жюлем Сандо, обнаружив крайнюю неблагодарность; но сам Сандо в своем романе «Фернанд» указывает на то, что разрыв произошел с согласия обеих сторон.
Таким образом, роман Жорж Санд с Альфредом де Мюссе был по счету третьим. Когда она сошлась с поэтом, знаменитая писательница уже отжила свою первую молодость и была почти на семь лет старше своего возлюбленного. Была ли она красива? Многие спорили по этому поводу. Одни говорили, что она красива, другие признавали ее отвратительной. Сама она открыто причисляла себя к уродам, доказывая, что у нее нет грации, которая, как известно, заменяет иногда красоту. Современники изображают ее женщиной невысокого роста, плотного телосложения, с мрачным выражением лица, большими, правда, глазами, но рассеянным взором, желтым цветом кожи, преждевременными морщинами на шее и большим лицом. Одни только руки ее они признавали безусловно красивыми. Сам Мюссе, впрочем, описал ее совершенно иною. «Когда я увидел ее в первый раз, — пишет Мюссе, — она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила. И вела она себя также с истинно женским изяществом, унаследованным ею от своей знатной бабушки. Следы юности лежали еще на ее щеках, великолепные глаза ее ярко блестели, и блеск этот под тенью ее темных густых волос производил поистине чарующее впечатление, поразив меня в самое сердце. На ее лбу лежала печать бесконечности мыслей. Говорила она мало, но твердо».
Что Жорж Санд, несмотря на свою некрасивую наружность, все-таки производила впечатление красивой женщины, доказывает отзыв Гейне, который видел писательницу в то время, когда с ней познакомился Мюссе. По его словам, она напоминала Венеру Милосскую, но только сделанную из черного мрамора, так как на ней было черное атласное платье в момент встречи с германским лириком. Во всяком случае, сильное впечатление, которое она тотчас же произвела на Мюссе, этого баловня женщин, свидетельствует, что в ней было много притягательной силы. И действительно, Мюссе сам впоследствии рассказывал, что он как бы переродился под влиянием этой женщины, что ни до нее, ни после нее он никогда не испытывал такого восторженного состояния, таких приступов любви и счастья, как в дни близкого знакомства с ней. Он уверял, что поэт только тогда может любить искренне, когда сердце его тронуто огнем гениальной женщины, когда ум ее обширен и глубок и в состоянии воспламенить его собственный ум. Поэзия расцвела в его душе, как чудесный цветок, жажда творчества охватила его сильнее, чем когда-либо. Он думал, что обрел наконец любовь и счастье.
Мюссе — один из редких поэтов, относившихся с уважением к «синим чулкам». Он сам говаривал о себе, что представляет в этом отношении полную противоположность родственному его душе Байрону, который питал отвращение к ученым женщинам. Однако пламенная страсть Мюссе не сразу разогрела сердце Авроры, и она медленно уступала его настойчивым ухаживаниям. Сначала на нее произвели приятное впечатление изящные манеры молодого человека, который относился к ней, как к представительнице высшего света, забывая, что она вращалась среди студентов и вела бедную жизнь. Затем ей льстило, что знаменитый поэт обращался к ней с просьбами высказать мнение о его произведениях и любезно предоставлял ей порицать себя. Красота его и любовь играли для нее второстепенное значение. Позднее, впрочем, и она поддалась всепожирающему пламени страсти. О строгости и неуступчивости тут уже не могло быть и речи, тем более что она к тому времени успела развестись с мужем и, следовательно, сделаться совершенно свободной.
Увиделся Мюссе с Жорж Санд в первый раз 15 августа 1833 года на обеде, устроенном редактором незадолго перед тем основанного журнала «Revue des deux mondes». Гостей было много, но среди них была всего одна дама, и по просьбе хозяина повел ее к столу Мюссе. Как рассказывает Брандес, один из участников этого обеда передавал ему в 1870 году, что сближение между Жорж Санд и Мюссе входило в хорошо рассчитанный план дельца Бюлоза. Он заранее объявил своим знакомым: «Пусть их посадят рядком: все женщины считают долгом влюбиться в него, а мужчины — в нее; они, конечно, слюбятся, и какие же тогда рукописи получит журнал!»
с Мюссе, но через некоторое время тому же Сен-Бёву сделала такое замечание в письме: «Взвесив все хорошенько, я не желаю, чтобы знакомили Альфреда де Мюссе со мной. Он — в высшей степени денди, мы друг другу не подходим. Я, в сущности, скорее из любопытства, чем из действительного интереса, хотела его повидать. Но едва ли благоразумно удовлетворять всякое любопытство». Жорж Санд очень метко угадала натуру Мюссе. Действительно, он был денди и совершенно не подходил ей, представительнице парижской богемы, носившей мужской костюм и курившей табак не хуже любого мужчины.
Разница характеров, конечно, обнаружилась не сразу, и первое время после сближения любовники, как сказано, были счастливы. Об этом можно судить хотя бы по дурачествам, которые они себе позволяли в эти розовые дни. Однажды они устроили обед, на котором Мюссе был наряжен в костюм маркиза XVIII века, а Жорж Санд — в платье из папье-маше, в фижмах и мушках. В другой раз Жорж Санд устроила званый обед, на котором Мюссе был переодет молодой нормандской крестьянкой, прислуживавшей у стола. Его никто не узнал. В числе приглашенных находился профессор философии Лерминье, и, чтобы найти ему достойного собеседника, был приглашен клоун Дебюро из театра. Клоун разыгрывал, конечно, свою роль превосходно, выдавая себя за знатного путешественника и члена английской палаты общин. Заботливая хозяйка, желая дать профессору и клоуну померяться познаниями, завела разговор о политике. Но «иностранный дипломат» молчал. Тщетно произносились имена Роберта Пиля, лорда Стэнли, он хранил молчание. Вдруг кто-то упомянул о европейском равновесии. «Член английской палаты общин» неожиданно оживился.
Чтобы облечь свои чувства в соответствующие рамки, любовники уехали в Италию. Там они надеялись встретить рай, в котором на их долю выпали бы роли Адама и Евы... Но во всяком раю бывает змея, и такая змея вдруг предстала пред страстным поэтом также и в итальянском эдеме. Это была скука. Мюссе слишком глубоко погрузился в омут чувства, чтобы быть в состоянии долго там оставаться. По мере того как он все больше и больше пил радости жизни на груди возлюбленной, угасала его страсть, а вместе с ней и поэтическое творчество. Между любовниками начались ссоры — обычные спутники пресыщения. Споры были резкие, неслыханные, продолжавшиеся иногда по целым дням и ночам. Мюссе приходил в исступление. Напряженные нервы его совершенно ослабевали. Он стал тосковать по Парижу. К тому же средств было мало, а жизнь в Венеции, в дорогом отеле, предъявляла свои права, надо было работать, но как было творить при условиях, исключавших всякое вдохновение?
В эти тяжелые для обоих возлюбленных дни больше всего мужества и самоотверженности обнаруживала Жорж Санд. После бурных ссор, продолжавшихся, как сказано, иногда целый день, она вечером садилась за работу, чтобы на вырученные деньги обеспечить Альфреду комфорт, без которого он не мог жить, как рыба без воды. Если верить ей, то Мюссе продолжил было в Венеции беспутную жизнь, которую он вел в Париже. Здоровье его опять расшаталось, и бедной женщине не раз приходилось просиживать по целым неделям у его постели. Несмотря на это, он ревновал свою подругу, и когда сильно заболел и к нему начал ходить врач, он не поколебался обвинить ее в шашнях с этим врачом в такое время, когда, казалось бы, опасность, угрожавшая жизни поэта, могла отвратить его возлюбленную от всяких дум о любовных интригах. Аврора защищалась, она была оскорблена, но Мюссе продолжал обвинения. Ссоры принимали угрожающий характер. Разрыв казался необходимым, и действительно, поэт вскоре покинул возлюбленную и уехал в Париж.
Из Италии Мюссе вернулся разбитым душевно и физически. Он был близок к отчаянию. Любовь к Жорж Санд превратилась в ненависть. Свет его не прельщал. Даже костюмированные балы Александра Дюма (отца) и художника Девериа, на которых блистала знаменитая красавица Кидалоза, даже и эти единственные в своем роде балы только иногда, да и то на несколько минут, приковывали к себе грустного, вечно недовольного, вечно нахмуренного Мюссе, о котором Гейне остроумно сказал: «У этого человека впереди великое прошлое». Впрочем, поэт напрасно негодовал на Жорж Санд. Несчастная связь со знаменитым автором «Лелии» только окружила его в глазах парижан ярким ореолом, более ярким, чем ореол, которым он был обязан своим поэтическим произведениям. На парижан производило большое впечатление, что Альфред был прототипом Стенио, романтического героя «Лелии».
Однако грусть и разочарование Мюссе рассеялись на время, когда он неожиданно встретился с удивительной женщиной, имевшей большое влияние на его настроение, творчество, производительность, несмотря на то что она только метеором пронеслась в его жизни. Мы говорим о княгине Христине Бельджойзо, которая в середине тридцатых годов произвела большое впечатление на балу у буржуазного короля Людовика-Филиппа и вскоре после того начала принимать в своем салоне выдающихся представителей аристократии и цвет умственного и художественного мира Франции. Донна Христина, урожденная маркиза Тривульцио, воплощала женственно-героический идеал романтической школы. То обстоятельство, что она была худа, Как херувим, нарисованный прерафаэлитом, еще более увеличивало ее прелесть в глазах; Бальзака, Готье и Генриха Гейне. Художник Стебен увековечил ее удивительную красоту известной картиной «Юдифь на пути к Олоферну».
Альфред Мюссе встречался с этой столь же совершенной в умственном, как и в физическом отношении женщиной во всех салонах. Муж княгини очень любезно отнесся к нему и тем доставил ему возможность быть ближе к своему кумиру. Мюссе был увлечен, поражен, подавлен. Ничего подобного он никогда не испытывал, «Есть ли у нее сердце?» — спрашивал он себя в то время, когда его более дальнозоркие товарищи, несмотря на весь свой восторг, тотчас же поняли, что брюнетка с голубыми глазами, которую Мюссе воспевал под именем «Нинон», — верная жена, хотя и со значительной дозой кокетства. Рассеянная жизнь, которую она вела в обществе, не мешала ей быть пламенной патриоткой, приносящей всевозможные жертвы для своего притесняемого отечества — Италии. Она была ангелом-спасителем для всех итальянских эмигрантов, в том числе и для Даниеле Манина, сделавшегося впоследствии (в 1848 году) диктатором в Венеции. Принцесса редактировала итальянскую газету « Ausonia» и только в виде отдыха от политической агитации кокетничала с избранными парижанами, возбуждая в некоторых из них напрасные думы о возможном счастье взаимной любви. Мюссе принадлежал к числу последних, в чем скоро сам убедился.
Впрочем, и тут Мюссе нашел утешение. Бессердечие знатной миланки Христины было искуплено любовным жаром очень миленькой гризетки Луизы. В то же время он находил развлечение также и в благосклонном отношении писательницы Луизы Коллэ, которая, правда, называет свою дружбу с Мюссе платонической (в своем романе «Lui», посвященном жизни поэта). Гениальные люди часто соединяют в себе одновременно способность страдать подобно Вертеру и легкомыслие Ловеласа. Была еще г-жа Жубер, очень милая и талантливая особа, написавшая ценные «Воспоминания». Она также немало содействовала смягчению горя, кипевшего в душе поэта после разлуки с Жорж Санд, и она же побудила его создать комедию «Un caprice», не сходящую до сих пор во Франции со сцены. В ее салоне он услыхал весной 1838 года молодую певицу, почти еще ребенка, Полину Гарсию, сестру Малибран, смерть которой он оплакал в великолепных стансах. Голос Полины был до того нежен и чист, исполнение до того увлекательное и страстное, что поэт сразу влюбился в некрасивую, но тем не менее очаровательную девушку. Однако у маленькой испанки не было столь легковоспламеняющегося сердца, как у чувствительной парижанки, и она сумела удержать «принца Фосфора», как называла г-жа Жубер своего протеже, на почтительном расстоянии.
Но вот проходит год, и Мюссе встречается с новой женщиной, которая производит на него еще большее впечатление, — знаменитой артисткой Рашелью. Тогда, впрочем, Рашель не была еще знаменитостью. Ей позволили только дебютировать во время мертвого сезона на сцене Французского театра. Жюль Жанен, который после преждевременной смерти Рашели выпустил книгу, посвященную ее жизни и деятельности, первое время отзывался о ней дурно, предпочитая аффектированную m-lle Maxime. Альфреда де Мюссе, посвятившего стихотворение Рашели и Гарсии, он назвал третьестепенным поэтом. Мюссе, чувствовавший отвращение к артистической богеме, преодолел в себе это чувство и посетил Рашель. Окружавших в то время лиц он превосходно описал в «Ужине у Рашели». Когда молодой артистке удалось несколько освободиться от опеки родителей, она наняла дачу в Монморанси, где Мюссе был часто ее гостем. Брату своему он однажды писал оттуда: «Как восхитительна была Рашель недавно вечером, когда бегала в моих туфлях по своему саду». Он собирался написать для своей новой подруги две трагедии в стихах: «Fredegonde» и «Alceste», но серьезно об осуществлении этого намерения не думал.
Тем временем Рашель сделалась звездой Французского театра и любимицей парижского общества. Однажды она дала ужин, на котором присутствовал также и Мюссе. Гости восхищались дрогоценным кольцом на тонком, почти прозрачном пальце артистки.
— Знаете что, господа? — сказала она вдруг. — Так как кольцо вам всем нравится, то я его вам сбуду с публичного торга. Тот, кто больше даст, тот и получит его в собственность.
Гости охотно приняли предложение и начали торговаться.
— Свое сердце,— ответил Мюссе с таким искренним выражением на лице, что Рашель радостно воскликнула:
— Кольцо ваше, Альфред!
После этого она сама надела кольцо на его палец. Конечно, Мюссе считал это шуткой и, прощаясь с Рашелью, хотел ей возвратить драгоценное украшение, но она просила оставить кольцо у себя. Так как Мюссе продолжал отказываться, то она с неподражаемой грацией стала перед ним на колени.
— Примите во внимание, дорогой поэт, — сказала она, — каким ничтожным подарком будет это кольцо за благородную роль, которую вы для меня напишете! Смотрите на кольцо, как на талисман, который нам обоим принесет счастье.
годы. Понсар, Легувэ и другие опережали его. «Божественная» Рашель потеряла терпение. В то же время Мюссе надолго погрузился в уныние, вызванное смертью герцога Орлеанского, которую он оплакал в стихотворении «Тринадцатое июля» (1843 год). Кроме того, у поэта, которому в то время было 33 года, начали обнаруживаться первые признаки физических страданий. С тех пор как он обменялся с княгиней Бельджойзо раздраженными словами и враждебными письмами, он все более и более начал удаляться от света. Восторг перед Рашелью уступил место увлечению артисткой Розой Шери. В один грустный рсенний день он возвратил кольцо Рашели.
Не стройными александрийскими стихами завоевал Мюссе французскую сцену, а пламенной прозой. К сожалению, он был уже усталым, сломленным человеком, пившим абсент вместо шампанского, когда «весь Париж» начал восторгаться в Théâtre Francais, Odéon и Gymnase его комедиями. Он превращался уже в развалину, делаясь чем-то вроде памятника любви к великой женщине, Жорж Санд, образ которой все еще носился перед его внутренним взором. Невольно вспоминается гейневская «Лорелея» и ее грустный конец:
Ich glaube, die Wellen verschlingen Am Ende Schiffer und Kahn; Und das hat mit ihrem Singen Die Lorelei getan.
Прежде чем, однако, дойти до этого состояния, Мюссе суждено было не раз еще встречаться с предметом своей глубокой любви и ненависти — Жорж Санд. В Париже, куда он вернулся из Италии после разрыва с великой писательницей, встретили его с восторгом. На него стали смотреть, как на Тангейзера, который был в гроте Венеры и вернулся оттуда пресыщенным, больным и разочарованным. Он и вел себя, как Тангейзер, клеймя свою возлюбленную на всех перекрестках. Это, впрочем, не помешало ей по возвращении в Париж сделать попытку к тому, чтобы опять сойтись с ним.
Жорж Санд в то время окончила свой роман «Консуэло». Слава ее гремела далеко за пределами Франции. Но и Мюссе был в зените славы. Оба они выросли за время разлуки и, убедившись, что жить друг без друга не могут, начали думать о том, как бы вернуться к временам прежней дружбы. Попытка к сближению была сделана Жорж Санд. Сердце женщины подсказало ей, что она, может быть, больше виновата в разлуке, чем он. Мюссе сначала упорствовал. Он не хотел вступать даже в письменные отношения со своей бывшей подругой и все ее письма отсылал обратно нераспечатанными. Тогда Жорж Санд прибегла к хитрости. В одно прекрасное время Мюссе получает мягкий душистый пакет. Загадочный вид пакета заставил поэта призадуматься, и он решил его вскрыть: там оказались великолепные мягкие черные волосы, которые он некогда с такой страстью целовал. Оказывается, что Жорж Санд отрезала себе волосы в знак покаяния, желая этим разжалобить его и вымолить прощение. Такой жертвы он не ожидал, и примирение состоялось.
стали ссориться и вскоре опять разошлись, чтобы через некоторое время снова сблизиться и опять разойтись. В конце концов эти вечные разлуки и примирения до того им опротивели, что Мюссе и Жорж Санд сделались настоящими врагами. Они даже стали отрицать друг у друга талант. Мюссе доказывал, что у Жорж Санд все поверхностно, а Жорж Санд утверждала, что талант Мюссе — только нервная слабость. Так они и остались врагами до конца жизни.
Было бы очень любопытно проследить на , отношениях между Мюссе и Жорж Санд, насколько связь между великими или талантливыми людьми отражается на их произведениях. Это было бы тем более легко, что Мюссе и Жорж Санд представляют единственный пример, когда влюбленные стоят на одинаковой высоте дарования. По картинному выражению Брандеса, оба они «олицетворяли собою как бы Адама и Еву искусства, сблизившихся друг с другом и поделивших между собой яблоко от древа познания добра и зла. Затем последовало проклятие, то есть разрыв, они разошлись и пошли каждый своим путем; но они уже стали не те. Произведения, которые они создавали после сближения, отмечены совсем иным характером, чем вещи, написанные ими прежде.
Он покидает ее в отчаянии, разбитый и пораженный, унося в своей душе новое крупное обвинение против женщин и вдвойне теперь убежденный: «женщина, имя тебе — коварство».
Она покидает его очень взволнованная: поначалу она наполовину утешена, но затем переживает глубочайшее потрясение, хотя вскоре начинает даже радоваться, что пережила наконец кризис, взбудораживший ее покойную творческую натуру. Она выносит отсюда новое сознание превосходства женщины над мужчиной и вдвойне убеждается: «мужчина, имя тебе — слабость!».
тем соприкосновение с великой женской душой не проходит для него бесследно. Прежде всего горе делает его искренним: он сбрасывает с себя деланный цинизм и отныне никогда уже не станет щеголять искусственным бессердечием и холодностью. В произведениях, которые он Теперь станет созидать, скажется то влияние, которое открытый характер, доброта и увлечение Жорж Санд идеалами внесли в него; влияние это проявляется и в республиканском увлечении Лорензаччио, и в жизни, преисполненной чувством, Андpea дель Сарто, и, пожалуй, даже в протесте Мюссе против закона о печати Тьеру.
в прославление социализма пишет: «Le Compagnon du Tour de France», а в 1848 году — для временного правительства воззвание к народу. Но тем не менее только благодаря соприкосновению с этим отчеканенным, отлившимся в определенную форму гением и собственная ее чистая и классическая форма приобретает полную законченность. Она теперь уже научается любить форму и искать прекрасное ради его самого. Если ценители впоследствии замечали, что ее фразы «нарисованы кистью Леонардо да Винчи и положены на музыку Моцартом» (выражение Александра Дюма-сына), то к этому можно было бы прибавить, что Альфред де Мюссе и был тем критиком, который изощрил ее перо и развил ее слух.
После разлуки оба они оказываются уже созревшими художниками; отныне он — поэт с пылким сердцем, а она — сивилла, одаренная пророческим красноречием. В пропасть, разверзшуюся между ними, она сбросила всю свою незрелость, многоречивость, безвкусие и мужской костюм, чтобы с этого момента сделаться и вполне женственной, и вполне естественной. А он в ту же пропасть низверг свое обличье Дон Жуана, свое вызывающее высокомерие, преклонение перед «Роллой», мальчишеский задор и с этого момента стал вполне мужчиной — представителем интеллекта».
Итак, сближение между Мюссе и Жорж Санд оказало благотворное влияние на их творчество; но не менее благотворное влияние оказала на них также и разлука. Поистине, женщина для великого человека — тот же любвеобильный врач, который не перестает спасать ближнего даже тогда, когда ножом разрезает ему тело...