Приглашаем посетить сайт

М. Дубницкий. Женщины в жизни великих и знаменитых людей.
Расин

Расин

Расин пользуется у нас почетной неизве- стностью. Имя его знакомо всем, но никто не читает его произведений. Между тем жизнь и деятельность этого человека представляют большой интерес не только для истории литературы, но и для характеристики отношений между поэтами и женщинами.

Каждая литература пережила период, известный под названием «ложный классицизм». Странный это период. Взрослые люди как бы превращаются в детей и начинают показывать, что они — взрослые. Чего тут только не проделывается! Из старых фамильных сундуков вытаскивается старинное платье, оставшееся еще со времен Очакова и покорения Крыма; со стен снимается устарелое оружие, уже сотни лет висящее на них, как мертвые свидетели бурлившей некогда жизни; выуживаются из далеких времен забытые слова, застывшие на страницах истории формулы. И когда все это сделано, взрослые люди, неожиданно превратившиеся в детей, начинают напяливать на себя старомодные костюмы, бряцать вышедшим из употребления оружием и говорить языком, для понимания которого нужен опытный филолог. Все Ходульно, все вычурно. Ни единое слово не говорится в простоте, а все с ужимкой. Об истинных чувствах, о настоящем языке страстей и речи быть не может. Слова готовы заранее, формулы выработаны давно, и, чтобы выразить то или другое чувство, достаточно выбрать только любую фразу из богатой коллекции готовых оборотов, хранящихся под стеклом витрин в обширном музее национального лжеклассицизма.

Вместе с Корнелем Расин явился наиболее ярким, наиболее талантливым выразителем этого течения. Герои его — как бы мраморные изваяния, но не те, с которыми сравнивали фигуры «Войны и мира» Толстого, а другие — безжизненные, неподвижные, мертвые. Они, конечно, напоминали жизнь, но не больше, чем искусственный бассейн, заключенный в гранитной рамке, напоминает свободное море в его свободных берегах. Все перепутывалось — природа с вымыслом, прошлое с настоящим. Когда выводился на сцену француз, трудно было сказать, чего в нем больше — французского или древнеримского; когда выводился римлянин, в нем опять проглядывал тот же француз. Ахилл Расина галантно называет Ифигению madame и читает ей написанный строгим александрийским стихом монолог о сердечных ранах, которые она причинила ему своими глазами. Разве это не напудренный маркиз времен Людовика XIV? Напрасно даже носят герои Расина имена: каждого из них можно назвать как угодно, и дело от этого не изменится. Душевные волнения изображались шаблонными приемами. Вместо настоящего чувства были слова о чувствах. И люди не лгали,— нет,— время было такое. Чопорность обстановки, внешний лоск, наружное величие эпохи — все Воспитывало человека на внешних проявлениях. И уста с жаром шептали: «Люблю тебя!» — в то время как сердце было пустынно и безмолвно.

Но жизнь предъявляла права. Мужчины и женщины сходились, читая друг другу восторженные монологи, как это мы видели на характерном примере Шарлотты Кальб и Гёте; но когда снимались напудренные парики и со щек смывались румяна, люди оказывались лицом к лицу с голой действительностью. Не до монологов уже было, когда мужу приходилось выдавать жене на наряды больше, чем это было в его средствах, или когда ребенок пачкал пеленки. Поэзия исчезала вместе с мишурой, из которой она была соткана, и начиналась сухая проза со всеми ее неприглядными сторонами. Оттого-то так прекрасны бывали в то время отношения между мужчинами и женщинами вне семьи и так жалки и печальны в семейной обстановке, где более рельефно выступало неравенство между супругами, раньше сглаживавшееся одинаковостью париков и однообразием внешних приемов.

провел жизнь с женщиной, во многих отношениях напоминавшей Матильду Гейне или Христину Гёте? Как и жена великого германского лирика-остроумца, жена Расина никогда не читала произведений своего мужа и даже не видела на сцене ни одной из его пьес, что еще более удивительно. Женитьба на такой особе могла быть следствием только каких-нибудь особых обстоятельств, какого-либо особого душевного настроения или запутанности понятий. И действительно, в судьбе Расина играли роль то и другое. Он переживал душевный перелом в то время, когда встретился с женщиной, сделавшейся впоследствии его женой.

Достигнув вершины славы, он вдруг решил больше не писать драматических произведений, так как они будто бы приносят вред публике. Вместе с этим он решил поступить в суровый орден картезианцев. Духовник, однако, посоветовал ему лучше жениться на серьезной, благочестивой женщине, так как обязанности семейной жизни отвлекут его от нежелательной страсти к стихам лучше всяких религиозных орденов. Расин послушался доброго совета и женился на Катерине де Романэ, девушке из хорошей семьи, но, как сказано, не имевшей ни малейшего понятия о его произведениях, да и вообще не интересовавшейся литературой. Названия трагедий, прославивших имя ее мужа во всей Европе, она узнавала только из бесед со знакомыми.

Однажды Расин вернулся домой с тысячью луидоров, которые подарил ему Людовик XIV, и, встретив жену, хотел ее обнять и показать деньги; но жена отвернулась. Она была не в духе, так как ребенок ее уже два дня подряд не приготовлял уроков. Оттолкнув пристававшего мужа, она стала осыпать его упреками. Расин воскликнул:

— Послушай, об этом мы как-нибудь поговорим в другой раз, теперь же все долой и будем счастливы!

Но жена не отставала, требуя, чтобы он тотчас же наказал ленивца. Выведенный из терпения, Расин воскликнул:

Однако это стоическое равнодушие к деньгам не объяснялось нравственными качествами жены Расина. Она просто была неумна. Молитвенник и дети были единственными предметами, представлявшими для нее интерес на белом свете. Все это не раз заставляло Расина жалеть, что он не поступил в монастырь. Особенно негодовал он, когда заболевал какой-либо ребенок — обстоятельство, не мешавшее ему, впрочем, быть превосходным отцом семейства, с удовольствием принимавшим участие в играх детей.

впоследствии, расцветом половых отношений, но в них и намека не было на истинную любовь. Женщина была только предметом удовольствия, и счастье ее зависело от того, насколько она умела нравиться. С другой стороны, большую роль играл вопрос о знатности происхождения женщины. Знатная женщина всегда могла рассчитывать на большой круг воздыхателей, и литература, это верное зеркало общественной жизни, оставила нам немало памятников, свидетельствующих об этой оригинальной полосе в истории женского вопроса.

Сам Расин не стесняется навязывать своим героям пылкие чувства, в основании которых лежит только культ знатности. Об облагораживающем влиянии любви, о смягчении нравов не могло быть и речи. Наоборот, она скорее озлобляет сердца. Стоит, например, вспомнить хотя бы его Федру, которая посылает на смерть свою преданную служанку именно тогда, когда находится под обаянием любовного чувства. Мудрено ли, что сам Расин мало думал об искреннем чувстве, когда отдавал руку и сердце пустой, но знатной Катерине де Романэ? Мудрено ли также, что впоследствии он не нашел в ней не только истинной подруги жизни, но даже и читательницы своих произведений?