Немецкая литература
Немецкая поэзия XVII века
В истории Германии XVII век называют самым мрачным периодом, связанным с Тридцатилетней войной (1618–1648), когда страна стала своеобразным полигоном для войск Дании, Англии, Швеции, Франции. Вестфальский мир, заключенный 24 октября 1648 года, разделил Германию на множество мелких княжеств. «В XVII веке уже не вольные города, а княжеские дворы, опиравшиеся преимущественно на феодальные элементы, задавали тон в общественной и культурной жизни страны. Многочисленные потентаты, представлявшие собой немецкий абсолютизм, не жалея средств, стремились подражать великолепию европейских королевских дворов, и прежде всего двору французского короля»[15]. О развитии единого государства не было и речи. В результате наступает экономический и политический кризис.
Последствия Тридцатилетней войны были очень тяжелыми. Поэтому и настроения, отражаемые литературой, – гораздо мрачнее, чем в европейской литературе того времени в целом. В поисках нравственного и гражданского идеала поэты и писатели Германии обращаются к литературам Италии, Испании, Англии. В итоге проблема создания национального литературного языка, стоявшая перед деятелями культуры и ранее, становится более острой. Латинизмы и галлицизмы наводнили немецкий язык, сделали его малопонятным самим немцам. Проблема настолько обострилась, что буквально накануне Тридцатилетней войны появилось «Плодоносное общество», главной целью которого стало очищение родного языка и сохранение его самобытности.
Таким образом, трагические ощущения жизни рождали не только ужасы Тридцатилетней войны, но и упадок немецкой культуры, отсутствие единой немецкой идеи, вокруг которой могло бы консолидироваться общество.
Проблемы времени пытались выразить такие поэты, как Мартин Опиц, Пауль Флеминг, Фридрих фон Логау, Иоганн Клай, Христиан Гофмансвальд и многие другие. Они принадлежали к разным литературным направлениям, но всех их сближало одно – боль за судьбу Германии, осознание гибели страны, наступления духовного и нравственного кризиса. В частности, в стихотворении А. Грифиуса «Величие и ничтожество языка» делается попытка найти ответ на вопрос о причинах бедствий людей. Ответ носит философский характер. Признавая уникальность человека в мире благодаря его владению речью, поэт в этом же видит и причину его страданий. Используя риторические вопросы в сочетании с восклицательными предложениями, передающими высшее напряжение в переживании поэта, Грифиус старается передать отчаяние, охватившее его от осознания истины:
Все – только в языке! – находит выраженье. В нем жизни торжество, в нем смерти пораженье, Над дикостью племен власть разума святого… Ты вечен, человек, коль существует слово! Но что на свете есть острее языка? Что в бездну нас влечет с нещадной быстротою? О, если б небеса сковали немотою Того, чья злая речь развязна и мерзка! Поля – в холмах могил, смятенье городов, Пожар на корабле у мертвых берегов, Вероучений чад, Что разум наш мрачат, Слепая ненависть, которая нас душит, Вражда церквей и школ, обман и колдовство, Война, растлившая сердца, умы и души, Смерть добродетели, порока торжество, Любви и верности ужасная кончина, — Всему виной язык, он здесь первопричина. И коли речь твоя – рабыня смысла злого, Ты гибнешь, человек, убитый ядом слова! (Здесь и далее пер. Л. Гинзбурга)
Деятели культуры Германии XVII века были убеждены, что исправить общество можно. Нужно лишь дать возможность людям получить образование, дать им образцы высокого искусства. Так, в творчестве Мартина Опица (1597–1639) впервые прозвучала мысль о необходимости образования и воспитания современников на материале античной и европейской культуры и литературы эпохи Возрождения. В своих произведениях он не только писал о любви, в чем сам себя неоднократно упрекал, но и о горе отчизны, некогда славной, а теперь ставшей добычей иноземцев. В «Песне об отчизне» он призывает сограждан восстановить былую славу Германии:
Вперед, сыны земли родимой, Вперед, священный пробил час! Отваги истинной – не мнимой Свобода требует от вас! Коль нет пути для примиренья, Коль другом враг не может стать, Нужны порыв, бесстрашье зренья, Душа бойца, мужская стать! При этом ведают герои, Что вовсе не слепая месть Умножит наши силы втрое, А разум, искренность и честь. И победит в бою кровавом Не сабель большее число, А убежденность в деле правом, Чтоб дух к вершинам вознесло! Свое мы видим превосходство Не только в прочности кирас: Ума и сердца благородство — Оружье верное для нас. И, направляючись в сраженье, Мы трижды вознаграждены Тем, что от бездны пораженья Святым крестом ограждены! Нет, нас Всевышний не оставит!.. Но как еще ужасен гнет! Какая боль нам сердце давит! Как наша родина гниет! Судьбе доверившись всецело, Должны мы истину узреть: Сметем все то, что перезрело, И то, что не должно созреть!..
Тема униженной и разоренной Германии проходит и через духовную поэзию Опица. Он постоянно обращается к современникам, называя их то путниками, то слепыми смертными и указывая, что главный грех – забыть о родине, отправиться в дальние края ради золота и славы. Все – и богатство, и слава, и добро, и власть – находится дома («Sta, viator» – «Остановись, путник»).
Переживая вместе с народом горести военного времени, Опиц в своих стихотворениях старается поддержать соотечественников высоким словом. В то же время, например, стихотворение «Средь множества скорбей» свидетельствует о сложных, противоречивых исканиях поэта и в области искусства, и в нравственной сфере. Он признается, что его стихи, как порождение поэзии барокко в мире скорби и горя, в мире беззакония и разбоя, ничего не значат, они всего лишь «ненужная обуза». Признав свои ошибки, Опиц сам к себе обращает такие строки:
Так о другом пиши! Пора! А если – нет, Ты – жалкий рифмоплет. Ты – больше не поэт. И пусть тебя тогда навек отвергнет муза!
Наиболее значительным произведением Опица является «Слово утешения средь бедствий войны» (1620–1621), в котором он продолжает развивать вышеуказанную тему. Написанная александрийским стихом, эта поэма в четырех книгах – пример философской поэзии. Опиц обращается к земным проблемам, но решает их как писатель барокко. Он уповает на добродетель как главное сокровище человеческой души. Только добродетель спасет и вознесет над суетным и мрачным миром. Барочные настроения превалируют в поэме, но при этом они сочетаются с верой поэта в твердость немецкого духа:
… Пусть угоняют скот, – благодаренье небу, Остался в доме хлеб. А не осталось хлеба — Есть добродетели спасительная власть, Которую нельзя угнать или украсть. Преследованью, лжи, обиде и навету Не одолеть, не взять святую крепость эту. Она как мощный дуб, чья прочная кора Способна выдержать удары топора. На крыльях разума из темной нашей чащи Она возносится над всем, что преходяще. Бог чтит ее одну. Ей велено судьбой Быть нам владычицей и никогда – рабой! С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем, Раз в глубине сердец сокровище мы прячем, Что нам дано навек – не на день, не на час, Что никаким врагам не отобрать у нас?!
Б. И. Пуришев писал: «Почитатель Петрарки и античных поэтов, охотно писавший по-латыни, он чуждался плоского филистерского педантизма. Повсюду видел он кипение страстей. Они бурно изливаются в сверкании знойных красок. Увлекаемый вихрем веселья, поэт пускается в неистовый пляс, а вокруг него, сомкнувшись в гигантский хоровод, пляшет и ликует Вселенная ‹…› Мир выступает у Флеминга в праздничных одеждах»[16].
В стихотворениях «К самому себе», «Размышление о времени», «Спор с самим собой», «Озарение» перед нами предстает Флеминг-мыслитель. Известный сонет «К самому себе» (1636) выражает внутренний разлад в душе поэта. Настроения разочарования и безысходности все настойчивее овладевают Флемингом:
Напрасен весь мой труд, но, в исступленье страстном, Я только и живу трудом своим напрасным, Как если бы я был с рассудком не в ладу. Так я с самим собой безмолвный спор веду. С самим собой мирюсь и снова в бой вступаю, Себя себе продав, себя я покупаю. И мой заклятый враг в сей призрачной войне То валит с ног меня, то поддается мне… Я сам – свой друг и враг. Во мне ведут сраженье Война и мир… Когда ж, устав, в изнеможенье, Плоть просит отдыха, мой ошалевший дух, Из тела вырвавшись, как молодой петух, Кричит, беснуется и, неразумный кочет, Где надо бы рыдать, неистово хохочет.
Ту же мысль он продолжает в сонете «Озарение», заявляя, что: «Смысл и бессмыслица содержатся во мне!»
Философские рассуждения, сменившие беззаботные настроения веселья и любви, становятся более мрачными, когда поэт пишет о войне. Он негодует при виде разрухи и голода. Он называет войну позором и, обращаясь к богу войны Марсу, восклицает в «Новогодней оде 1633»:
А кольчуги и клинки Вам сгодятся, мужики! Из клинков да из кольчуг Будет лемех вам и плуг». Не хотим военных свар! Мир – вот неба высший дар! Прочь войну, чуму, беду В наступающем году!
барокко был Андреас Грифиус (1616–1664). В его представлении мир– это юдоль страданий, зловещий хаос. Тема «жизнь – сон» становится ведущей и для немецких поэтов барокко. В сонете «Заблудшие» Грифиус писал:
Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья. Неверен каждый шаг, цель также неверна. Во всем бессмыслица, а смысла – ни зерна. Несбыточны мечты, нелепы убежденья. И отрицания смешны, и утвержденья, И даль, что светлою вам кажется, – черна. И кровь, и пот, и труд, вина и не вина — Все ни к чему для тех, кто слеп со дня рожденья. Вы заблуждаетесь во сне и наяву, Отчаявшись иль вдруг предавшись торжеству, Как друга за врага, приняв врага за друга, Скорбя и радуясь, в ночной и в ранний час… Ужели только смерть прозреть заставит вас И силой вытащит из дьявольского круга?!
Мысли о суетности и быстротечности мира преследуют поэта постоянно. Он вспоминает о пережитых несчастьях, когда пишет о мире и когда повествует о своих глубоко личных чувствах. Он убежден, что в глубине человеческой души притаились змеи-печали. Поэта манят луна, ночь, мрак. В мире зла и жестокости он ощущает себя одиноким, потерянным, случайным на празднике жизни. Об этом сонет «Одиночество» .
Свои трагические настроения Грифиус перенес и в трагедию, к написанию которой обратился в сороковые годы семнадцатого столетия. Его «Лев Армянин, или Цареубийство» (1646), «Убиенное величество, или Карл Стюарт» (1649), «Екатерина Грузинская, или Несокрушимая стойкость» (изд. 1657) свидетельствуют о глубоком духовном кризисе, охватившем писателя. Внешние формы действия напоминали о классицистской трагедии: пять актов, стремление соблюсти единство времени и действия, тяготение к высокому пафосу, торжественности, особенно в первых пьесах. Но во всем остальном его произведения оставались верными традициям барокко. Мрачные настроения и события сопряжены в пьесах Грифиуса с одной главной темой – тиранией, против которой он резко выступал. Помимо войны именно в королевской власти видел драматург еще одну причину бедствий народа. Пытки, казни, убийства и колдовство, изображаемые на сцене, наводили ужас на зрителя, открывали ему тайны придворной жизни, далекой от интересов простого человека.