ОТ БАТЛЕРА ДО ЭЛИОТА
Мильтон меня возлюбил в детстве
И лик свой открыл мне.
Блейк
Как поэт, Мильтон не пользовался прижизненной славой, его Потерянный Рай был встречен современниками холодно и поначалу был знаком узкому кругу знатоков. Язвительно разоблачая в знаменитом Гудибрасе ограниченность пуританства, гениальный Батлер за внешними атрибутами и злободневными реалиями религиозной борьбы не разглядел вечного и этически-культурного аспектов протестантизма, сформировавшего облик современной Европы. Следует ли после этого удивляться отрицательной реакции "давителя гадины", похоронившего Мильтона рядом с ранее похороненным Шекспиром?
Драйден, переработавший Потерянный Рай в драму Состояние невинности, одним из первых оценил по достоинству значение поэзии Мильтона, однако только от Адцисона англичане узнали, что их страна может гордиться не только Шекспиром, но и "его младшим братом". Высокие оценки творчеству Мильтона дали А. Поп, С. Ричардсон и даже консервативный С. Джонсон, которому претила публицистика великого поэта. Все они восприняли Потерянный Рай как христианский эпос, прославляющий Всеблагого и клеймящий сатанинское начало мира.
С. Джонсон, отмечая неповторимость стиля и языка Мильтона, считал их настолько специфичными, что неискушенный читатель, впервые открывающий его книги, должен был столкнуться с неведомым ему, новым языком. Мильтон стремился найти слова, адекватные грандиозности своих замыслов. Наш язык, говорил Аддисон, погребен под ним.
При том, что он создал манеру с помощью превратных и педантичных принципов, писал Джонсон, при том, что он использовал английские слова в сочетании с иностранными идиомами, при том, что его стиль сохранялся независимым от содержания или темы, сила его поэзии такова, что ее зову подчиняешься без сопротивления. Читатель сразу попадает в плен высоких и благородных мыслей, и даже критики пишут, находясь в состоянии восторга.
О Мильтоне можно повторить сказанное Джонсоном о Спенсере, что он не писал на языке, а творил то, что Батлер называл вавилонским диалектом, по своей грубости и варварству, но делал это так гениально и с таким изяществом, что мы получаем удовольствие от такой деформации.
Разделяя это мнение, позже Элиот скажет, что у Мильтона не классический, а персональный стиль, далекий от обыденной коммуникативной речи. Это максималистский, а не минималистский, сниженный до обычного употребления слов, язык, в котором каждое искажение, каждое нарушение, каждое беззаконие являются актами поэтической силы и творческого неистовства. Из последующих поэтов к Мильтону, в отношении мощи языка, близок Малларме, который, при полной противоположности поэтических идей и жизненных установок, так же стремился к созданию поэзии, максимально удаленной от прозы.
Просвещение не приняло Мильтона, как оно не приняло Данте и Шекспира. Это естественно: он не просто принадлежал к клерикальному лагерю, но к его наихудшему - реформистскому - крылу.
Если для Аддисона, Стиля, Колриджа, Вордсворта Мильтон был прежде всего величайшим религиозным поэтом, то Бёрнса, Блейка, Шелли пленяли "неустрашимость и независимость" мильтоновского Сатаны. Романтики, в немалой степени содействующие росту авторитета Мильтона, явно преувеличили его тираноборческие мотивы, не разглядев ни мильтоновского благочестия, ни мощи его религиозных исканий. Шелли в своей Защите поэзии зашел столь далеко, что, подготавливая почву всем нашим, полностью исказил образ Сатаны и даже усомнился в набожности Мильтона:
Поэма Мильтона содержит философское опровержение тех самых догматов, которым она... должна была служить главной опорой. Ничто не может сравниться по мощи и великолепию с образом Сатаны в "Потерянном Рае". Было бы ошибкой предположить, что он мог быть задуман как олицетворение зла. Непримиримая ненависть, терпеливое коварство и утонченная изобретательность в выдумывании мук для противника - вот что является злом; оно еще простительно рабу, но непростительно владыке: искупается у побежденного многим, что есть благородного в его поражении, но усугубляется у победителя всем, что есть позорного в его победе. У Мильтона Сатана в нравственном отношении настолько же выше Бога, насколько тот, кто верит в правоту своего дела и борется за него, не страшась поражений и пытки, выше того, кто из надежного укрытия верной победы обрушивает на врага самую жестокую месть - и не потому, что хочет вынудить его раскаяться и не упорствовать во вражде, но чтобы нарочно довести его до новых поступков, которые навлекут на него новую кару. Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением), что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной.
Так, с легкой руки Блейка, Шелли, Байрона, Хэзлита в мильтонистике сложилась партия "сатанистов", приписавших творцу Потерянного Рая кощунственную симпатию и даже принадлежность к партии Сатаны. В отличие от английских романтиков немецким был близок барочный Мильтон, поэт-теолог и поэт-мифотворец, создавший грандиозную эпопею, равную по поэтической значимости Божественной Комедии.
"Жить по нему - умереть по мне":
Каков бы ни был наш вывод о развитии английской поэзии после Мильтона, мы должны признать правомочность мнения Китса, что великолепие Мильтона привело к поражению поэзии. "Английский необходимо развивать", - сказал Ките. Искусство Мильтона оказало отрицательное влияние на развитие английского гения. Говоря это, Ките выражал сокровенную свою мысль. Преодолеть обаяние Мильтона - значит осудить имитации под Мильтона - в противоположность подражаний Шекспиру. Шекспир сбивает с толку и - освобождает, Мильтон прозрачен и - сковывает.
В конце я еще вернусь к обвинительным вердиктам, вынесенным современной критикой, а сейчас перейду к самой болезненной теме "Мильтон и мы". Последнее сочинение Мильтона, написанное им собственноручно до утраты зрения, - это Краткая история Московии. Он никогда не был в России, и трудно понять, что вызвало его интерес, сам же он среди причин, побудивших его к написанию книги, первой назвал стремление понять далекую страну. При всем обилии нелепиц, неточностей и ошибок, которыми пестрит это сочинение, главное схвачено безошибочно: "Власть русского царя неограниченная... в каждом городе есть кабак, который царь отдает на откуп, властелин города грабит, сколько ему хочется, пока не разбогатеет". Книга заслуживает того, чтобы ее долго цитировать, но, за неимением возможности, ограничусь краткими фрагментами:
Образование нетерпимо между русскими; любимое их препровождение времени - пьянство. Болтовня, ложь, лесть и лицемерие - отличительные черты их характера. Нет людей несчастнее русских нищих, многие из них умирают на улицах с голоду.
Религия русских греческая, но со множеством суеверий.
Перед браком жених присылает невесте плеть, чтоб она знала, что ее ожидает за обиду, и если муж не бьет жену раз в неделю, значит он ее не любит.
Зимой русские путешествуют только в санях. Летом езда затруднительная от дурных дорог.
Зачем я цитирую русофобские инсинуации? Кто-то сказал, что если бы в одной стране обучались по учебникам истории другой, если бы люди смотрели на себя глазами соседей, то... был бы шанс...
Если Данте и Шекспир, пусть с большим опозданием и в сильно изувеченном состоянии, все же дошли до России, то Мильтон даже в фальсификациях Верных Русланов ей практически неведом. XIX век в этом отношении даже обильнее ХХ-го: имя Мильтона изредка упоминалось Пушкиным, Белинским, Герценом; Н. Гнедич, Л. Мей, Е. Жадовская, А. Зиновьев, О. Чюмина переводили фрагменты Потерянного Рая, в 1894-м Е.А. Соловьёв издал первую отечественную монографию.
меры в превращении пуританина и участника гражданской войны в революционера-сатаниста.
Фальсификации Мильтона, начавшиеся после 17-го, видимо, не приносили их авторам желаемых дивидендов, ибо советская мильтонистика ограничена двумя монографиями и несколькими диссертациями "искусствоведов в штатском", видимо, спутавших величайшего религиозного поэта с Николаем Островским... Если не считать удачного перевода Потерянного Рая А. Штейнберга (1976), то это - практически все, что может "самая передовая мильтонистика" противопоставить сотням и тысячам монографий и работ западной "мильтоновской индустрии", Мильтона "не понявшей" и "не осознавшей"... Т.С.Элиот, Н. Фрай, Д. Сор, Э. Тилльярд, Дж. Хэнфорд, Мод Бодкин, Т. Бэнкс, Д. Буш, К. Свендсен, Е. Марилла, Л. Мартз, Дж. Хилл, Г. Грирсон - "не поняли", авторы Мильтоновских чтений, издаваемых с 1969 года Дж. Симмондом в Питтсбурге, - "не разобрались", зато матузовым и Парамоновым все ясно и понятно...
Западная мильтонистика отнюдь не апологетична и комплиментарна - скорее наоборот, чрезмерно придирчива, и не только в отношении "отрицательного влияния" Мильтона на английских поэтов. Фохт в Германии и Найт в Англии усмотрели в Мильтоне-публицисте провозвестника британского империализма и шовинизма - и это о человеке, который в Истории Британии, оплакивая падение Римской империи ("С ней пало все в этом западном мире - ученость, достоинство, красноречие, история, гражданственность и даже сам язык"), признавал превосходство римской культуры над островным варварством, а также предостерегал Англию от политики военных авантюр и гневно обличал соотечественников в самодовольстве и самоуспокоенности...
Закончу мнением о Мильтоне того, с кого эту работу начал, - Т.С.Элиота. Свою лекцию, прочитанную 26 марта 1947 года в Британской Академии, Элиот начал глубоко символичной фразой С. Джонсона, который, оправдывая свою опрометчивость писать о предмете, уже полностью изученном (то есть о творчестве Мильтона), заметил: "В каждом возрасте приходится исправлять новые ошибки и преодолевать новые предубеждения". Предубеждение против Мильтона-поэта часто неосознанно связывается с антипатией к Мильтону-человеку. Влияние эмоций, политические убеждения, факт участия Мильтона в гражданской войне на стороне Кромвеля - все это подсознательно сказывается на оценках Мильтона-поэта.
В 30-е годы Элиот разделял мнение об отрицательном влиянии Мильтона на последующих поэтов. Хотя влияние одного поэта на другого может быть отрицательным, признавался Элиот в 1947-м, мы никогда не сможем доказать, что любой поэт, избежавший влияний, будет писать лучше. Вообще в истории влияний важна не связь как таковая, а лишь связь с ближайшим будущим. Крупные поэты не могут научить других поэтов писать хорошо, но
"от обратного", показывая им, без чего может обойтись поэзия, до какой степени бедной она может быть. В этом отношении многому могут научить Данте или Чосер, но никак не Мильтон: трудно найти большого поэта, повысившего качество своей просодии в результате изучения Мильтона.
Удаленность языка Мильтона от обыденной речи, считает Элиот, изобретение им собственного поэтического языка есть признак его величия. Другими признаками являются обостренное чувство структуры и его синтаксис, а также чувство непогрешимости, усиливающее его таланты и скрывающее его слабости.
Мильтона не интересовал индивидуальный человек. В Потерянном Рае мы не обнаруживаем свидетельств пристального наблюдения за земными мужчинами или женщинами. Но эпичность не нуждается в конкретности - ее отсутствие было необходимым условием создания фигур Адама и Евы. Это не мужчина и женщина, каких мы знаем; будь они таковыми, они не были бы Адамом и Евой. Они - символы Мужчины и Женщины, не типы, а прототипы, общие характеристики мужчины и женщины. Если их конкретизировать, они будут фальсифицированы. Характерность Мильтона в высшей степени символизирована и неотделима от общего замысла. Когда речь идет об Адаме и Еве, отсутствие интереса к человеческому своеобразию является скорее достоинством, чем недостатком: конкретные Адам и Ева сделали бы яркую картину Рая менее райской.
Читая Потерянный Рай, мы не должны видеть ясно: наше видение должно быть чуть-чуть затуманено - это необходимо для обострения нашего слуха. В этом отношении, считает Элиот, Потерянный Рай имеет много общего с джойсовскими Поминками по Финнегану: две огромные книги слепых музыкантов, которые пишут на собственном, созданном ими языке. И там, и здесь упор сделан на слух, а не зрение, на слово, а не идею.
Выдающейся особенностью интеллектуального мастерства Мильтона, в известной степени также сближающей его с Джойсом, является уникальный характер его стихосложения. О просодии Мильтона много написано С. Джонсоном, а Р. Бриджес посвятил ей книгу. Бриджес считает, что в наше время нет поэтов, уделяющих столько внимания просодии. Вечному разнообразию мильтоновский стих обязан нерегулярностям, виртуозом которых был слепой поэт. Элиот считает Мильтона величайшим мастером белого стиха в английском языке, стоящим у истоков революции средств выражения, связанной с изменением метрики. Стиль Мильтона уникален: он неимитируем и неповторим, особенно когда это касается нарушений английского языка.
до уровня поэзии, должен сливаться с культурной современной речью. Другой принцип заключается в расширении предмета и образности поэзии до сущности самой жизни, то есть поэт должен широко использовать непоэтическое, даже противостоящее поэтическому, в том числе слова и фразы, которые ранее не использовались в поэзии. В этом отношении Мильтон плохой помощник - скорее препятствие для развития.
В литературе, как и в жизни, нельзя находиться в состоянии перманентной революции. Если каждая новая генерация поэтов будет ставить задачу привести стиль в полное соответствие с разговорным языком, поэзия не выполнит своих главных обязательств. Поэзия должна не только очищать язык данного времени, но и предохранять его от слишком быстрых изменений: слишком быстрое развитие языка чревато его прогрессивной порчей (в этом главная сегодняшняя опасность). Поэтому задача грядущей поэзии - выявление поэтических традиций с целью выработки нового стиля, не теряющего с ними связи. В этих поисках многое можно почерпнуть из мильтоновского расширения структуры стиха. Это позволит избежать опасности порабощения разговорной речью и жаргоном. На его примере можно также убедиться в том, что поэтическая музыка слов сильнее всего звучит в поэзии, выражаемой самыми совершенными словами.
В своих поэтических экспериментах можно использовать знание литературы и поэтических конструкций других языков. С другой стороны, можно изучать Мильтона как величайшего мастера английского языка, свободного от заданных форм. Изучение Самсона-борца обостряет понимание оправданных и повышает бдительность в отношении бессмысленных неправильностей. При изучении Потерянного Рая возникает понимание того, что стихи оживляются отказом от гармонии и возвратом к ней. Едва ли не все поэты, пишущие после Мильтона белым стихом, упражнялись в такой свободе. Мы можем также прийти к выводу, что монотонность нескандируемого стиха утомляет внимание быстрей, чем монотонность строгой ритмической поступи.
Короче, заключает Элиот, поэты, достаточно далекие от Мильтона и достаточно свободные от его влияния, могут изучать его произведения без опасности порчи своих и с пользой для себя и для английского языка.
Я заключаю словами самого Мильтона, имеющими прямое отношение к времени, вечности и месту поэта:
К движенью, даже в Вечности самой
Все вещи измеряет настоящим,
Прошедшим и грядущим...