"ОТЕЛЛО"
"Отелло" в обычном восприятии не сливается с остальными произведениями Шекспира. Читателю и театральному зрителю это произведение - едва ли не самое знакомое. Эпохи, равнодушные к Шекспиру, для этой трагедии готовы были сделать исключение. Она уже со времен Гаррика стала излюбленным поприщем для актерских темпераментов, она удерживалась в репертуаре при любом соседстве, уживалась с пьесами романтической поры и с бюргерской камерной драмой, с драматургией натуралистов. Казалось, что ни младший Дюма, ни Стриндберг, ни Ведекинд не вредят этой трагедии Шекспира, а только поддерживают ее. Она приобрела нейтральность, как если бы она была наименее зависима от шекспировского гения и шекспировского стиля. Ее ценили просветители - Вольтер, Лессинг, ее ценили и романтики; после романтиков, когда наступило в театре и в литературе время, неблагоприятное для Шекспира, эта трагедия, как живое явление, сохранилась. Господствовала бюргерская драма в различных ее видах и оттенках; театры и шекспирологи, почти не задумываясь, отождествили "Отелло" Шекспира с обыкновеннейшей повседневной драматургией поздних буржуазных реалистов.
"Отелло" обычно относят к жанру моралите и рассматривают в ряду "простейших" драм Шекспира на бытовые темы. Даже проницательный Гервинус не почувствовал различия между трагедией Шекспира и второразрядной новеллой Джиральди Чинтио. К трагедии привело своеволие Дездемоны, без спросу ушедшей из дома синьора Брабанцио. Даже великий Брандес узрел здесь только трагедию семьи.
Это единственная из трагедий Шекспира, трактующая не о государственных событиях, а представляющая собой семейную трагедию, то, что позднее стали называть мещанской трагедией; но обработана она совсем не в мещанском духе, а в самом грандиозном стиле.
Итак, "Отелло", несомненно, великое произведение, но оно не более как монография. Это - произведение, не имеющее той широты, которая свойственна вообще пьесам Шекспира, это - специальный этюд крайне своеобразной страсти, роста подозрений у любовника с африканской кровью и африканской натурой... в конечном выводе узкая тема, делающаяся великой лишь благодаря величию обработки.
Аполлон Григорьев видел причину гибели Отелло в крушении идеала. Так же интерпретировал мавра и Достоевский: у Отелло - душа младенца, она не может существовать в страшном мире, она изначально обречена на гибель. В "Подростке" Аркадий рассказывает Ахмаковой:
Версилов раз говорил, что Отелло не для того убил Дездемону, а потом убил себя, что ревновал, а потому, что у него отняли его идеал.
Даже у Гундольфа коллизия драмы - в столкновении мифологического черного героя с мелочностью и коварством повседневности, опасных, но невидимых с Олимпа. Никому из великих комментаторов XIX века не пришла в голову мысль, что драма написана Шекспиром в период акме - между "Гамлетом" и "Лиром" - "Макбетом", то есть наиболее философских его творений, и что невозможно себе представить, чтобы гений, принявшись за мировые проблемы, вдруг замкнулся в банальной семейной драме.
Да, корифеи снизили и упростили Мастера, не узрели в "Отелло" глубочайший теософский миф, стоящий в одном ряду с "Божественной Комедией" Данте, "Потерянным Раем" Мильтона, "Каином" Байрона и "Фаустом" Гете.
А. Блок одним из первых разглядел за "бытовой драмой" мистерию, литургический миракль, тайным смыслом, метафизической аурой которого является мифопоэтический образ вечной борьбы Бога и Сатаны, неба и преисподней, ангелов и демонов - борьбы за душу человека.
По сути дела, мистерия ставила и решала в универсальных образах христианской мифологии... коренные проблемы бытия.
Отелло находится в центре трагедии. Из этого не следует, что у него инициатива действия. Скорее он предмет спора между Яго и Дездемоной. Яго заботится отделить Отелло от Дездемоны, лишить его той веры в себя, которую дает Отелло любовь Дездемоны. Яго отбивает Отелло у Дездемоны, как свою законную добычу. Между Яго и Дездемоной как бы идет спор о душе этого человека. Как дьявол на картинах Джотто, Яго черной крючковатой лапой тянет к себе Отелло.
В центре - три героя: Отелло, Дездемона, Яго. Двое из них - Дездемона и Яго - воплощают мистерийное противостояние добра и зла. Отелло - между ними. Если наложить этот треугольник на мистерийную схему, то получим: Яго - дьявол, Дездемона - ангел, Отелло - человек.
Дездемона, излучающая свет душа, сама гармония, противостоящая хаосу, заключает в себе божественное начало. Она "снизошла" на Отелло "и осенила его духом святым". Ее связь со светлыми сферами рая раскрывается в самом тексте: "the divine Desdemona"; "thou young and rose-lipped cherubim"; "heavenly true"; "the more angel she", etc. В тяжелые для нее минуты она обращается за помощью к небесным силам.
Сюжетно-композиционное место героини подтверждается и ее именем. Оно взято из новеллы Чинтио, где звучит как Диздемона. Этимологически этот вариант восходит к древнегреческому dysdaemon, которое переводят как злосчастная, несчастная. Это значение находим и в шекспировских словарях собственных имен. В тексте трагедии имя героини получает расшифровку в словах Отелло:
О девочка с несчастною звездою!
Главный конфликт происходит не между мавром и Яго, а в душе человека, поставленного между раем и адом, Богом и дьяволом.
Блок не был пионером мифопоэтической трактовки "Отелло". Колридж, Хэзлит и Лэм тоже рассматривали Яго как воплощение мирового зла. Блок оказался пионером новейшего направления шекспироведения - мифокритики, трактующей творчество Шекспира как мифопоэтическую символику.
Почему Отелло - африканский мавр? Этот вопрос не давал покоя многим поколениям шекспироведов. Что хотел выразить Великий Бард цветом кожи? Стихию человеческой натуры? Первобытность инстинкта? Слабость культуры? Хаос человеческой души?
Для Шекспира очень важно, что Отелло возник из почвы, которая может быть и прекрасно производительной и может быть опасной и пагубной. Республика ввела грубо самобытного Отелло в разумную человеческую общественность, она внесла порядок в душевный "хаос" Отелло, но она же питается этим хаосом, этой первозданной силой жизни, которая сохранилась в Отелло, венецианском полководце.
Мавр - человек без корней, пришлый, чужой. Он талантлив, предан, смел, но он опасен - как опасны все выходцы "от земли и сохи", не проварившиеся в котле культуры. Кстати, и отношения с Дездемоной обусловлены его происхождением.
За любовь Дездемоны Отелло держится как за судьбу свою, место в мире найдено им наконец. Тут завершаются самые серьезные его искания, далекие от женщины и от женской любви. В Дездемоне Отелло дано гораздо больше, чем обыденно дается одной любовью, - отсюда сила его ответной страсти и сила его гнева, когда он считает себя обманутым. Чем больше мотивов нелюбовных в приверженности Отелло к Дездемоне, тем могущественней сама любовь и тем огромней страх потери ее. Примирение с людьми, с государством, с цивилизацией, с самим собой - все это дается Отелло через Дездемону. Работу воспитания варвара, которая уже издавна и непоследовательно делалась Венецией, Дездемона продолжает настойчиво и добровольно. Дездемона - живая часть культуры, артистка, искусница.
Не вызывает сомнений, что Яго - Сатана Шекспира. Показательно, что осанна, которую пели Сатане романтики, распространяется и на Яго: в английской критике давно существует "партия Яго" - восходящая к Хэзлиту, Маколею и Свинберну традиция защиты "великого любителя трагедий действительной жизни". Яго обладает неутолимой изобретательностью и проницательностью дьявола. Он дерзок, неукротим, поэтичен. Он - "артист зла". Не постыдно пасть от такой руки, как рука Яго, заключал Свинберн.
Если хотите, Яго - новая парадигма человека, плод и дух Просвещения. В Яго играет этот новый дух (une verve diabolique), - говорил Тэн. Яго - предтеча "новых людей", детей зла. Как дьявол, он ловит людей на их же свойствах. Яго кипятит козленка в молоке его собственной матери, заключает Р. Моултон.
Его ненависть бескорыстна. Его козни - своего рода искусство. Это какая-то утробная любовь ко злу, и зло это тем неистовее, чем чище и выше объекты, на которые оно направлено.
Местами Яго даже говорит как Мефистофель: "Ведь я никто другой, как только критик".
в личном опыте, в своих житейских делах он предчувствует "социальную физику", механическую утопию мыслителей XVII столетия.
Если хотите, Яго - величайшее из пророчеств Шекспира, не только предсказание грядущих Гоббса, Гельвеция или Маркса, но пророчество грядущего человеческого зломыслия, упакованного в облатку разума, симптом нового явления, которое Колридж назвал "ягоизм" ("the true Jagoism!"), не зная еще, что речь идет о наициничнейшей идеологии тоталитарной эпохи, о гитлеризме, ленинизме, сталинизме.
техники и индустрии, обращенный на живого человека. Отношения к Отелло имеют у Яго также и темп и ритм техники, процесса, направленного на инертный материал: сперва легкие удары, затем вес ударов прибавляется, до ошеломительных к концу.
Есть основания утверждать, что мистерийность свойственна и другим трагедиям Шекспира. Художник такого размаха, такой силы и глубины, как Шекспир, не мог не вывести свои сюжеты на этот высший, универсальный уровень, обеспечивший им вечную жизнь и вечную актуальность. Тем более что он, человек, связанный с культурными традициями средневековья, не мог не мыслить этими категориями.