РЕФОРМАЦИЯ
Жизнь... ни любить, Ни презирать не надобно. Живи Благочестиво... Мильтон
Религия - опора не только духовной, но и материальной культуры. Не потому, что сознание определяет бытие, - потому, что реформация и протестантизм создали человека нового типа: деятеля, подвижника, творца собственной жизни. Можно без преувеличения сказать, что современный западный человек - творение Лютера, Кальвина, Цвингли, Нокса, Мильтона... Гегель не ошибся, назвав лютеранство смыслом истории новой эпохи: "Начавшаяся с тех пор эпоха, продолжаясь и теперь, не имела и не имеет иной задачи, кроме осуществления этого принципа в мире".
Лютер сформулировал принципы достойного частного предпринимательства. Люди неравны, учил он, они рождаются неравными, но все они равны перед Божьей милостью и все обладают Божьим даром "сделать себя". Здесь, а не на небесах, им предоставлено право самореализации, здесь они, наделенные свободой воли, вольны использовать эту свободу по собственному разумению. Лютер и Кальвин сказали то, что люди хотели услышать: обогащайтесь достойно, живите не вопреки человеческим качествам, а в соответствии с высоким предназначением человека!
В отличие, скажем, от православия протестантизм не отказался от материи и не обратил ее во зло: материя несет на себе отпечаток божественности и по природе своей является благом. Кальвин не только не осуждал плоти, но считал земную деятельность, труд наипервейшей человеческой обязанностью и самым богоугодным делом. Возвращая человеку землю, реформаторы объявили трудолюбие (как и благочестие) свидетельством избранности. Наилучшее выполнение человеком своих обязанностей - единственная форма служения Богу. Пафос деятельности, развязывание деловой инициативы приобретали значение религиозного призвания вне зависимости от профессии. Важен не характер труда, а "пребывание в призвании своем".
Кальвин поощрял инициативу, деловитость, накопление материальных ценностей при единственном условии соблюдения категорического императива. Богатство рассматривалось не как средство достижения земных благ, а как знак божественной благодати. Власть пастыря над личностью оборачивалась необходимостью приучения "лодырей" к труду в их же интересах.
Всюду - в мастерской или мануфактуре, за прилавком или конторкой, в море или на поле - человек обязан был всем напряжением своих профессиональных сил служить Богу, и если дело удавалось ему - он мог надеяться, что на нем почила благодать Божия. Характерны названия многих сочинений английских кальвинистов (пуритан) XVII в.: "Одухотворенное мореходчество", "Одухотворенный сельский хозяин", "Одухотворенный ткач", "Христианское судоходство", "Призвание торговца", "Милая торговля" и даже "Гидротеология".
Протестантская этика создала новый тип предпринимателя и, в конечном итоге, новый тип личности, сыгравшей решительную роль в экономическом перевороте западного мира: личности деятельной, дисциплинированной, ответственной, чувствительной к несвободе и лжи. Показательно, что европейские страны, принявшие реформу, особенно германские государства, Швейцария, Нидерланды, Англия, в экономическом отношении оказались далеко впереди сохранивших католичество.
Можно сказать, что главное различие Византии и Женевы, приведшее к двум культурам - Востока и Запада, - именно в разном отношении к материи: утопическом на Востоке и прагматическом на Западе. Утопии православия, за декларируемой "чистой духовностью" и "пренебрежением к плоти" которого пряталось очень даже верное служение церкви, злату и сильным мира сего, практицизм реформации противопоставил уважение к материи, плоти, земле, труду, собственности, человеку во всех его ипостасях- пахаря в такой же мере, как и творца. Здесь порабощенным и униженным вбивали в головы "чистоту духа", там освобожденным внушали уважение к "плодам рук их". Вот и результаты...
Христианина-протестанта готовили к суровым испытаниям, выполнению обязательств, дисциплине тела и духа, ему внушали, что героизм - не в рыцарских подвигах и не в безрассудной храбрости на полях брани, а в каждодневном, терпеливом труде, в активности, свободе, мученичестве внутренней борьбы, православного - вопреки всему, что он знал и видел вокруг себя, - утешали побасенками о высотах его духа и внушали ему пренебрежение к плоти и земле. Вот и результаты...
Западные свободы принесло отнюдь не Просвещение, а все то же христианство. Кальвину принадлежит гениальная идея объединения догмата "предопределения" со свободой воли. Как и Августин, Кальвин считал, что спасение или гибель человеческой души есть Промысел Божий и что смертным не дано проникнуть в Его замысел, как не дано посягать на Его величие. Люди рождаются разными, их судьбы непостижимы: "В самой устрашающей неизвестности обнаруживается не только полезный, но и сладчайший плод этого учения". Бог изначально выбирает одних и отвергает других, но... Но в этой жизни избранные и отверженные абсолютно неотличимы, пред земной церковью все равны, и всем дано равное право на свободу - свободу самовыражения, самоусовершенствования и самовосхождения к Небу. Люди неравны перед Богом, судьбой, но всем дана свобода и право выразить себя на сей грешной земле. Ни сословная принадлежность, ни благородство происхождения не являются свидетельствами "избранности" - лишь плоды его личной деятельности, лишь успехи (или неудачи) косвенно свидетельствуют о Высшем Промысле. Каждый может оказаться избранником и каждый должен надеяться, что принадлежит к таковым. И каждому - здесь, на земле, - дана возможность-свобода проверить своими успехами свою причастность к небесам.
Другой стороной протестантской свободы был тезис о священстве всех верующих, ставящий человека в непосредственное отношение с Богом, дающий простор самостоятельности личности. Реформируя церковь, Лютер, Кальвин, Цвингли, Нокс предоставляли человеку свободу совести, освобождали от посредников, непререкаемых авторитетов и незыблемых толкований. Отношение к Богу - интимное дело каждого, Бог - это личный Бог, высший авторитет - совесть.
Лютер не противопоставлял разум и веру, но подчеркивал их единство, взаимосвязь, взаимонеобходимость. Не может быть неразумной веры, как не может быть разума, исключающего веру. Духовный критицизм верующих - огромная творческая сила. Признавая Бога единственным высшим и недостижимым идеалом, Реформация раскрепощала человека на личный поиск истины и давала ему право ниспровержения устаревших ценностей. Печать божественного суждения лежит на каждом человеческом предприятии, поэтому вера не может быть связана с политическими программами или идеологиями. Само "Слово Божие" уже есть критика существующего. Религиозность - это "тревожная совесть", беспокойство о результатах своей деятельности, личный выбор, строгость самооценки, отсутствие иллюзий, вечная неудовлетворенность достигнутым. Это всегда "больная совесть" - нечто противоположное фанатизму, абсолютным истинам и единственному выбору.
Сущность учения Лютера, а вместе с тем всего протестантства и вообще индивидуализма заключается в признании, что в целом взаимоотношения между человеком и его совестью имеют более важное значение и более результативны, чем взаимоотношения между разными лицами в любых общественных организациях и в любом организованном обществе.
Протестантский Бог - это как бы проекция человеческой совести, это такой Бог, который четко определяет грань между добром и злом, является высшим мерилом нравственности и, подобно совести, непосредственно доступен верующему. Неповиновение его воле, как и требованиям родного отца, вызывает у человека чувство вины и вместе с тем страх наказания. Католический же Бог является олицетворением не столько личной совести, сколько организационного единства. Он - глава государства, и его воля объявляется верующим не непосредственно, а "по команде" - через целую иерархию рядовых и высших священнослужителей.
Требования свободы, равенства и простоты Реформация распространила прежде всего на саму церковь. Здесь Кальвин пошел дальше Лютера, полностью ликвидировав церковную пышность и роскошь. В церкви остались голые стены и кафедра проповедника, богослужение свелось к чтению Библии, пению псалмов и проповеди. Внешние признаки религиозности - обеты, культы святых, религиозные праздники, отнимавшие у производительного труда до трети всех дней в году, - должны были отступить перед религиозностью внутренней. Богослужение упрощалось, из семи "таинств" осталось лишь два - крещение и причастие, а в кальвинизме - лишь первое. Исчезли разнообразные пожертвования и платежи, вымогаемые у верующих другими церквами. Из вероучения были удалены элементы магии и фетишизма, место религиозных чаяний и порывов заняли духовный и производительный труд. Церковь лишила себя привилегии обязательного посредника между человеком и Богом, объявив "всеобщее священство" всех верующих. Единственной святой книгой стала Библия, авторитет же отцов церкви и постановления соборов были отменены.
Кальвин демократизировал саму церковь, сделав посты пасторов выборными и уравняв в правах мирян и священнослужителей. Кальвиновская церковь строилась как союз самоуправляющих общин, каждая из которых представляла собой консисторию равных и свободных людей.
При этом светская власть не отменялась, но усиливалась. Кальвин требовал сильной власти, способной сохранять гражданский порядок и охрану собственности - для обеспечения материальных прав граждан и возможности пользоваться ими. Монархии Реформация предпочла республику, демократические выборы и свободу. Кальвин писал о "бесценном даре, когда Бог разрешает, чтобы народ имел свободу выбирать судей и начальство". Кальвин был одним из первых, кто мечтал о меритократии - правлении лучших, которых он тоже называл Божьим даром.
В своем реформаторстве Кальвин зашел столь далеко, что предоставил человеку экзистенциальное право индивидуального истолкования Библии. Затем Мильтон придал этой идее гениальное истолкование: Библия - божественное откровение в понятном античному человеку аллегорическом виде, дающее ему ответы на мучительные и жгучие проблемы бытия. Тексты Нового и Ветхого Заветов имеют не буквальное, а символическое значение, раскрываемое индивидуально в меру зрелости человека - для каждого есть свой срез.
В протестантской этике - особенно в ее мильтоновском варианте - Добро и Зло не лежат на ладони, а тесно переплетены, часто неразделимы и до неузнаваемости подобны. Здесь сокрыты две великие идеи Реформации: необходимость гигантской индивидуальной работы духа для очищения Добра от ловко замаскированного под него Зла и принципиальная возможность использования Зла для достижения высшего блага.
...Кто зло преобразил в добро Премудростью своей, кто лучший род Решил создать на смену Духам зла...
сын Бога, но, в известной мере, его помощник, нарушитель спокойствия, стимулирующий духовное развитие вечным поиском граней между Добром и Злом. Если утопия в упор не видела мощь Зла или противопоставляла ему свои жалкие фаланстеры, то Реформация и Зло умела поставить на службу своим этическим целям - как силу, которую необходимо каждодневно выискивать и перебарывать в себе, как один из негативных источников движения к благу и как эталон для поверки достигнутой степени благодати.
Человеку, наделенному разумом и свободной волей, каждый миг, каждый час своей жизни предстоит совершать выбор между добром и злом, любовью и ненавистью, смирением и бунтом, созиданием и разрушением, духовным величием и нравственной низостью.
Это утописту не с кем и не за что бороться - у протестанта-пуританина вся жизнь - внутренняя борьба, вечное решение конфликта чувственной природы и духовного порыва.
Мне трудно судить, на какую дорогу вывел европейскую культуру гуманист Эразм Роттердамский, но вот его роль в изничтожении Лютера хорошо известна - читайте его испепеляющую диатрибу О свободе воли, направленную против Тюрингского августинца с его доктриной "свобода воли - это наименование Бога". И ведь момент выбрал по-большевистски точно: отмалчивался, отмалчивался и ударил под вздох в критический момент спора. Но не на того нарвался: ответом Лютера было О рабстве воли.
"Реальные гуманисты", мы любим разглагольствовать о европейском гуманизме, но почему-то в гуманистах у нас всегда числятся разрушители, а не созидатели. Но ведь именно "реакционер" Лютер как никто споспешествовал развитию науки и философии (всплеску философских изысканий Германия обязана Лютеру, а не Эразму), именно Лютер - за столетия до Фрейда - стал одним из первых ныряльщиков в бессознательное, именно Лютер, зная, что его почти наверняка ждет участь Гуса, зажег пламя новой европейской культуры.
Воспитываясь в очень тяжелых психологических условиях (прежде всего по вине своего отца) и став в молодости жертвой жесточайшего кризиса идентичности, Лютер благодаря большим интеллектуальным и волевым способностям поднял решение собственной трагедии до уровня создания новой универсальной символизации архетипических образов веры, совести и власти. Этим он создал возможность для перестройки всего европейского человечества.
Секрет успеха Лютера заключался в следующих факторах:
во-первых, Лютер, в отличие от Наполеона, решал вопросы, неразрешимые для него на личном уровне, переводя их в более широкий, вначале теоретический, а затем и практический план. Чтобы вылепить себя, он должен был спасти общество;
и во-вторых, Лютер, в отличие от Гитлера, стремился к решению своих конфликтов через расширение внутренней свободы. Этим он заложил основы психологической интроспекции нового времени.
Реформация окончательно расчистила путь буржуазной свободе - не анархии диггеров или левеллеров, а либеральной свободе, ограниченной только законом и моралью, свободе в добродетели и труде. Мы любим говорить о суровости протестантов и пуритан, но на самом деле это было воистину очищающее движение, несущее людям полноту свободы и радость жизни. Тысячи монахов покидали монастыри, чтобы познать счастье свободы и брака. Сам Лютер женился на бывшей монахине Кати Барон. Вот любопытная картинка из его семейной жизни.
Как-то Кати позволила себе коснуться самой сути его идеологии: "Герр доктор, почему при папстве мы молились так часто и горячо, - -спросила она, - а теперь наши молитвы так холодны и редки?" "Ах, - отвечал Лютер, - здесь начинает сказываться утомление от слова Божьего. Когда-нибудь зажжется новый свет, а Священное Писание будет заброшено и забыто". Если бы за всю свою жизнь Лютер не сказал ничего больше, то все же он был истинным пророком...
Виттенбергский реформатор был человеком поразительной цельности, целеустремленности и подвижнической веры в свое великое предназначение: "Ничего не боюсь, ибо ничего не имею". Человек страстных религиозных исканий, он начинал как "отъявленный папист" и сам писал, что отдавался католицизму всем сердцем, как человек, который ужасно боится судного дня и, несмотря на то, что желает спастись, желает этого с трепетом, проникающим до мозга костей. Поначалу он не оспаривал католические догматы и лишь ставил под сомнение авторитет. Затем он начал порицать церковь за то, что она опустилась до уровня делового предприятия.
Как некогда святая Иоанна, он отстаивал право на общение с Богом без посредников. Но у Жанны д'Арк не было покровителей, а у Лютера был Фридрих Саксонский, к тому же он сам не был наивен, обладая крепкой мужицкой сметкой, твердостью характера и талантом политика. Типичный циклотимик, он, пользуясь здравым смыслом, умело сочетал Реформацию и практичность, рассудочность и экхартовскую мистичность. Неутомимо трудолюбивый, безгранично смелый, непоколебимо преданный идее, Виттенбергский реформатор - при всей своей взрывчатости и зажигательности - был человеком практичным и обладал весьма конкретным мышлением.
Кроме обычной "болезни гениев" - подагры он страдал ипохондрией и временами впадал в психическую депрессию с признаками циркулярного психоза. Но, в отличие от других больных, страдающих маниакально-депрессивным психозом, обладал необычно высокой работоспособностью даже в периоды ипохондрии.
Человек необыкновенных дарований, известный как крупнейший реформатор церкви, он, что называется по ходу дела, переводом Библии на немецкий положил начало немецкому литературному языку. Известен еще один Лютер - духовный поэт и музыкант, о котором Альберт Швейцер в своей книге о Бахе писал:
Лютер с удивительным художественным пониманием языка пересмотрел старое песенное наследие для новой церкви, изменив и улучшив его в соответствии с новыми потребностями. Одновременно он сам продолжает творение средневековья, перелагая на стихи латинские гимны, псалмы, литургические песни и библейские отрывки.
В отличие от Кальвина, далекого от искусства, Лютер виртуозно, с безошибочным чутьем вплетал его в ткань религии, не допуская разрыва связей с прошлым, не довольствуясь бесплодным псалтырством будущего. Он сам создавал великолепные новые мелодии, творя из оборотов грегорианского хорала нечто новое и целое, ведущее - страшно сказать - прямо к Баху!..
В 1524 году у него гостили самые выдающиеся музыканты Германии Конрад Румф и Иоганн Вальтер. Нет, не гостили - записывали мотивы насвистываемых Лютером на флейте мелодий для подобранных им же текстов, "пока мелодическая строка не выливалась в ритмически завершенное, хорошо закругленное, полное силы и выразительности целое".
Не знаю, противостоял ли в Лютере художник реформатору или нет, но факт есть факт: он был почитателем самой лучшей из созданной до него музыки - нидерландской контрапунктической, и, наверное, не будь Лютера, Бах действительно не написал бы свои духовные концерты.
Музыкант Лютер не мог согласиться с теми, кто требовал устранения из церкви хора и художественного пения; он не мог видеть в хоре только средство для привлечения верующих к общинному пению, как того желали многие из его окружения. В предисловии к вальтеровским хоралам от 1524 года он пишет: "Я не придерживаюсь мнения тех, кто думает, что евангелие поразит и уничтожит все искусства, как это считают некоторые святоши, но я очень хотел бы видеть все искусства и особенно музыку на службе у того, кто их создал и дал нам".
Не будь он религиозным реформатором, он вошел бы в историю культуры, как создатель литературного языка нации, поэт и музыкант, но мог бы войти и как философ экзистенциального толка. У него действительно можно найти множество киркегоровских мотивов. Каждый человек находит свои путь к Богу, качаясь вправо и влево, - учит он. "Действовать против нашей совести для нас и опасно, и невозможно, - говорится в конце знаменитой речи Лютера в Вормсе. - На этом я стою. Я не могу поступать иначе. Да поможет мне Бог. Аминь".
Они охотно мудрствуют о разных высоких предметах и проделали бы дырку в небе, чтобы посмотреть, что такое Господь Бог и чем он занимается.
И все же он преобразовал культуру не как поэт, музыкант, философ, а прежде всего как величайший религиозный искатель и реформатор, осмелившийся - чуть ли не в одиночку - подняться против Рима (кстати, в борьбе с Римом он был категорически против насилия и считал единственно приемлемым средством борьбы - слово).
Как-то рыцарь, стоявший у входа в собор, сказал Лютеру: "Ну, монашек, я побывал во многих жарких делах, но то. что тебе предстоит, куда жарче". Когда церковь захватила слишком много богатств, когда "богатые стали слишком богатыми, а бедные слишком бедными", когда император Максимилиан и Карл V увязли в войнах, когда Лойола основал орден иезуитов и призвал к абсолютной покорности организации, - "Пусть каждый внушит себе, что люди, давшие обет послушания, должны предоставить Божественному провидению, действующему через их руководителей, право распоряжаться и управлять ими точно так же, как если бы они были трупом, который позволяет нести себя и обращаться с собой любым способом", - когда церковь как организация потребовала от своих приверженцев "не рассуждать!", тогда-то Мартин Лютер и ударил в солнечное сплетение.
Вряд ли он осознавал дальние последствия Реформации и то, как она через века преобразит жизнь Европы - в его задачу входило оживить веру, убедить верующих, что спасение дают не папские индульгенции, а Слово Божие, что душа может обойтись без всего, кроме этого Слова:
Слово Божие не может быть получено и почитаемо с помощью каких-то дел, оно может быть получено одной только верой.
Его смелость не знала границ, как и его изобретательность. Так, 75-й тезис Лютера гласил: "Утверждение, будто папские прощения имеют такую силу, что могут очистить даже того человека, который изнасиловал Божью Матерь, - это бред сумасшедшего". Если Бог избрал ослицу, чтобы осудить пророка (Валаама), говорил Лютер, отстаивая свободу, почему же он не может говорить устами праведного человека против папы.
себя в центр мира, приписав себе божественные атрибуты. Пусть Бог будет Богом, а человек - человеком, - таков лейтмотив лютеровского учения о несовместимости небесного и земного градов.
Политическое учение Лютера тоже строилось на тезисе о двух мирах - духовном и светском. В духовном живут верующие, в земном - все. В первом господствует Бог, во втором - светская власть и естественное право. Задача духовной власти - вспомоществование душе человека, светской - его телу. Назначение земной власти - блюсти закон, пресекать зло. Будь человек добродетелен от природы, не было бы необходимости во власти и государстве.
Правительство должно господствовать над чернью, над всем народом, должно бить, давить, жечь, рубить головы, колесовать, чтобы его боялись и чтобы оно могло держать народ в подчинении.
Эта резкость - тоже часть лютеровской доктрины неукоснительности закона и неотвратимости наказания, сформировавшей лик современной Европы. Лютер страшился не революции черни, а насилия и разбоя, беззакония и хаоса, от бунта неотделимых. Потому и объявил Мюнцера орудием сатаны, что узрел в немецкой пугачевщине угрозу делу своей жизни.
Раскол церкви, произведенный Лютером, стал событием, преобразившим лик Европы. Выдвинутый Тюринтским августинцем принцип свободного толкования Библии был актом плюрализации церкви и раскрепощения духовности человека. В конечном итоге оказалось, что религиозная свобода практичнее религиозного фанатизма и насилия. Как писал Федотов, принудительное единство грозило бесконечной войной и гибелью культуры; свобода ее спасла.
"внезапным обращением", "как бы через внезапный луч света". В возрасте 24 лет он уже возглавлял протестантскую общину Парижа, но, став жертвой религиозных гонений Франциска I, был вынужден бежать из Франции и искать прибежища вначале при дворе Маргариты Наваррской, а затем эмигрировал в Страсбург и Базель. В Базеле 27-летний гений пишет книгу Наставление в христианской вере, ставшую евангелием Реформации. Подобного труда не было ни у Лютера, ни у Цвингли. Написанная на латыни, книга была затем самим автором переведена на французский и сыграла в развитии французского литературного языка такую же роль, как лютеровский перевод Библии в развитии немецкого.
В отличие от брызжущего подвижнической энергией сына немецкого рудокопа, сын французского буржуа не собирался заниматься государственной или реформаторской деятельностью: щедро одаренный от природы выдающимися интеллектуальными способностями, он видел себя в роли теолога, в уединении и тиши кабинета творящего догматику новой церкви. Однако судьба распорядилась иначе: в 1536 году по дороге из Италии в Базель он оказался в Женеве, куда уже дошла весть о его выдающихся трудах и способностях. В гостинице Женевы Кальвина посетил другой французский эмигрант Гильом Фарель, пламенный проповедник реформации, успевший стать видным деятелем французских кантонов Швейцарии. Фарель убедил долго сопротивляющегося теолога и аскета принять участие в организации женевской церкви.
Кальвин взялся за дело с таким рвением, что уже через два года Женеву нельзя было узнать: несмотря на молодость или, может быть, благодаря ей Кальвин, быстро приобретший влияние над Малым советом, привел всех граждан к присяге новому вероучению, запретил азартные игры, публичные увеселения, музыку и танцы, роскошь в быту, божбу и любую невоздержанность языка. После двух лет такой деятельности женевцы не выдержали и изгнали его самого. Однако изгнание продолжилось недолго, и уже в 1541 году Женева покаялась и попросила 32-летнего реформатора, снова-таки долго не соглашавшегося, вернуться в город. С тех пор и до своей смерти в 1564 году ценой невероятных усилий, почти без отдыха и сна, Кальвин создавал новую теократию, упорно насаждающую дух трудолюбия и непрерывной деятельности. У меня нет времени, писал Кальвин, взглянуть из окна моего дома на благодатное солнце, и, если так будет продолжаться, я забуду, как оно выглядит.
Много наговорено о жестокости Кальвина, насильственно внедряемом аскетизме, тирании и непреклонности в достижении поставленных целей. Да, по части дисциплины Кальвин вполне мог соперничать с Игнатием Лойолой, с которым учился почти одновременно в одном и том же парижском коллеже. Да, закон действовал настолько неукоснительно, что он даже получил прозвище Винительного падежа (Кальвин учил, что меньшим грехом является осуждение невинного, чем безнаказанность виноватого - это перегиб, но сегодня мы видим женевские плоды такого перегиба, как и плоды безнаказанности), Да, при Кальвине случались казни, хотя и редкие. Да, при нем Женева превратилась как бы в стеклянный, открытый взору город, где следили за малейшими проступками граждан, до улыбки во время церковной службы включительно. Все это--было! Была казнь Сервета с не вполне выясненной ролью самого Кальвина и даже казнь малого ребенка, поднявшего руку на собственных родителей. Но при всем том как-то забывается, какие это были годы, о какой борьбе шла речь, какие цели преследовал "жестокий" Кальвин и к каким результатам эти его жестокости привели.
Забывается также, что Кальвин был блестящим общительным одухотворенным молодым человеком эразмовского склада и типичным представителем горячо нами любимого Возрождения. Что он был гениальным синтезатором - из тех, что умеют свести воедино витающие в воздухе идеи, придав им окончательный вид. Если не считать Трактата о человеческой природе, увидевшего свет, когда его автору было 28 лет, то Наставления Кальвина бесспорно самая выдающаяся книга из написанных молодыми гениями, книга, свидетельствующая о глубочайшем понимании человека, его устремлений и побуждений.
в новое время теория пролетариата. Что на это ответить? - "По плодам их узнаете их..." У Кальвина речь шла о Божественном милосердии, у Маркса - цитирую - о "милосердии могущественных, но неведомых экономических сил". Женеве кальвинизм обошелся жизнями 150 еретиков за 60 (!) лет, нам "милосердие могущественных, но неведомых сил" - в 60 миллионов за гораздо более короткий срок, не считая, как любил выражаться Рабле, женщин и детей, - я имею в виду последствия для выживания...
Кстати, у Кальвина можно найти и об этом: "Когда Его [Бога] свет меркнет, - говорится в Наставлении, - не остается ничего, кроме мрака и слепоты; когда дух Его покидает нас, наши сердца ожесточаются, как камень; когда кончается Его руководство, мы сбиваемся с правильного пути". Есть и поконкретней: "Он указывает им [нам] цель и направляет их [нашу] волю по тем путям, которые Он предрешил заранее, действуя через сатану, орудие своего гнева".
Кальвин был сторонником мирной Реформации, он всегда отдавал предпочтение убеждению, а не принуждению, хотя владел обоими средствами. Среди догматов Реформации важную роль играла идея ненасилия, связываемая ныне с именем Ганди, с его ахимсой. Внимательный читатель Потерянного Рая легко заметит, как много слов сказано о бессмысленности войн и насилия на земле.
В отличие от Гоббса, строящего своего Левиафана на силе и принуждении, призванных обуздать дурные инстинкты человека, Мильтон настаивает на самосовершенствовании:
Ты создан совершенным, но превратным, Ты создан праведным, со сохранить В себе добро - ты властен только сам, Зане свободной волей одарен, Судьбе не подчиненной или строгой Необходимости.
"человек человеку - волк", а с возвеличиванием человеческой добродетели. Благочестие и свобода - краеугольные камни протестантизма. Фактическая свобода и есть высшая добродетель, но не как анархия, а высшее божественное обязательство. Человек свободен и открыт нравственности, труду, благу, любви. Он осужден на свободу, как сказали бы экзистенциалисты нового времени. Человек свободен в добре, ибо зло, вожделение, разгул страстей, похоть - это и есть несвобода...
"истинная добродетель" ненавидит тиранию, являющуюся одной из форм эгоистической разнузданности; подлинная свобода человека заключается в праве осуществить свою "свободную волю" (free will), для которой необходимо прежде всего право выбора, невозможное в условиях тирании.
Протестантская система религиозного воспитания человека всецело направлена на воспитание человека свободы и добродетели. Так, пуританские искания Мильтона неотрывны от возвеличения человеческого разума, но не разума вообще, а разума этического, теологического, божественного. Такой разум - орудие свободы, свободы быть человеком, а не псом.
То, что в приложении к Мильтону Тильярд именует "компромиссом между разумом и Священным Писанием", на самом деле было глубоко выстраданной христианской идеей примирения "двух истин", более того - превращением религиозности в творческую силу, разлитую во вселенной. Бог наделил человека разумом для "второго творения" - персонального сотворения себя.
Мысль о свободе, пронизывающая все поэтическое и политическое творчество Мильтона, - центральная идея протестантской догматики, можно сказать, ее стержень. В трактатах Мильтона нет ничего "неслыханного": отталкиваясь от кальвинистских идей свободы и разума, он просто доводил до конца реализм Реформации, опирающейся на реалии жизни, а не на кабинетные химеры ущербных мыслителей, возомнивших себя судиями мира.
Я называю совершенным и благородным такое воспитание, которое делает человека способным исполнять надлежащим образом, умело и со всею душой любые обязанности, как личные, так и общественные, как мирные, так и воинские.
Насилие есть зло, поучает Адама архангел, но оно должно существовать, чтобы обуздывать Хаос, который в ином случае возобладает над миром. Смерть, говорит архангел Михаил, - величайшее несчастье для человека, но так ли уж приятна жизнь старика, безрадостно дотягивающего свой век?
Наконец, и самый первородный грех, горькой ценой добытое знание, служит только к возвеличиванию грешника - человека, начавшего свою сознательную жизнь именно тогда, когда он согрешил и познал различие меж Добром и Злом. А этот вывод, в котором Адам черпает мужество для того, чтобы выйти навстречу началу истории человечества, замыкает собой весь строй поэмы: плод первого непослушания человека - это добытый и разумом оцененный опыт, знание.
По большому счету, и западная демократия, и буржуазные свободы, и европейская этика, и институт брака, и вся фаустовская культура своим существованием обязаны не экстремизму Просвещения и не революционной резне, а христианству, особенно в протестантской его форме, отказавшейся от противопоставления души и тела.
разумным и свободным, нельзя реализовать "свободную волю" в условиях подавления человека человеком.
Мы любим подчеркивать подобие тираноборцев кальвинистского и якобинского толка и даже говорить о "двух террорах" - Кромвеля и Робеспьера, - но есть радикальное различие реформации и революции: идеализм первой и грубый материализм второй. Кальвин, нуждаясь в немедленных результатах своего учения, был вынужден быть жестоким в отношении того, что он разумел бесовством, Робеспьер - сам был бесом. Реформация боролась за духовность общества, революция открывала пути общественному бесовству. Различие между реформацией и революцией приблизительно то же, что между двумя религиями - Христа и Мавра.
Ну, а плоды - плоды весьма наглядны: посмотрите на Женеву и на третий Рим...
Мы настойчиво пытаемся противопоставить Мильтона Кальвину, начиная с доктрины предопределения: мол, в Потерянном Рае Мильтон отвергает ее, заявляя, что судьба каждого человека в его собственных руках. Это - грубое передергивание. Ибо суть кальвинизма в том и состоит, что учение об "абсолютном предопределении" не предрасполагает человека к покорности судьбе: как раз наоборот, верующий должен быть уверенным в том, что он является "Божьим избранником" и должен доказать это своей жизнью и деятельностью. Человек ответствен за свою судьбу, и предопределенность и есть эта ответственность, необходимость, подчиненность божественному порядку. Предопределенность эта не только внешняя, но - внутренняя.
Мильтон не уклонялся от основных идей кальвинизма, разве что углублял их. Анализируя проблему первородного греха, Мильтон заключал, что человек мог бы и не пасть, что Бог дал ему свободную волю для выбора своей судьбы (Бог тем и отличается от Сатаны, не дающего выбора). Это не противоречит кальвиновскому предопределению - ведь предопределяет Бог, а не человек. Человеку же, не ведающему замысла Бога, даны все возможности, дабы своей жизнью, трудами, помыслами, усердием, любовью соответствовать лучшей судьбе. Человек волен в выборе добродетели, но ведь убеждение в свободе "выбрать себя" и есть суть реформации, освободившей человека от последних пут рабства.
"правого дела", а доктрина "свободы Добра" как единственной силы, противостоящей мощи и хаосу первородного зла. Уже в К о м у с е Мильтон персонифицирует теологию Кальвина, пытаясь в образах внушить читателю главные идеи протестантизма. Подобно тому, как средневековое искусство и Божественная Комедия были художественными иллюстрациями к патристике, так все творчество Мильтона - художественным выражением кальвинизма.
...на фоне всей европейской литературы начала XVII в. маска Мильтона вырисовывается как замечательно наглядное свидетельство преодоления кризиса гуманизма: Virtu Лоренцо Баллы - гуманистическая Добродетель, некогда прекрасная, но превратившаяся к концу XVI в. в хаос желаний и порывов, нарушающих закон и характер Природы, отвергнута и заменена virtue Мильтона с ее дисциплиной и целеустремленностью, Добродетелью "естественной", так как она - один из "чистых законов Природы".
Даже политические трактаты Мильтона - торжество Библии и протестантизма! Это не удивительно: ведь то, что обычно именуют английской буржуазной революцией, на самом деле было религиозной войной. И война памфлетная, в которой непосредственно участвовал Мильтон, была ристалищем теологов, а не революционеров.
Даже наши Великие Демиурги признавали, что "Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции [по их терминологии] языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого Завета".
Революционность Мильтона - чистейший обман. Вся его публицистика кромвелевского периода представляет собой трактаты, направленные против епископальной церкви и за объединение всех пуританских общин для последнего натиска на епископа. И сам он объяснял, что, не желая быть в стороне от событий, временно оставляет работу над своими художественными замыслами, чтобы отдать все свое рвение (zeal) сторонникам "завершения реформы".
"христианский гуманизм", отказав в нем величайшим христианским гуманистам - Лютеру, Кальвину, Цвингли, Ноксу, Слейдану, Букеру, Гилби, Гудмену, которые не противопоставляли религию жизни, а гуманизировали религией жизнь и оживляли правдой жизни религию. Так вот, для этих воистину подвижников-гуманистов, преобразовавших культуру Европы и придавших цивилизации огромный нравственный импульс, у нас не находится ничего, кроме таких определений, как "догматизм", "фанатизм" и "слепая приверженность", звучащих особенно иронично в устах фанатиков Великого Учения, построенного как неприступная крепость.
Если практика "догматизма" и "фанатизма" - критерий истины, то оглянитесь, присмотритесь... А слова - только слова...
К вопросу о культурном наследовании: у древних схолархов мы находим почти весь кодекс идей реформации и протестантизма. Да, да, ни больше, ни меньше! Трудись, не жалея сил, молись богам о даровании успеха, жди, пока подарит тебе мать-земля пропитание и все прочие блага, не рой другому яму, в которую не хотел бы угодить ты сам, - пишет Гесиод в знаменитой поэме Труды и дни. Сократ требует совершенствования духа, честности и деятельной благожелательности в отношении к другим, а также безусловного повиновения законам. Чтобы разбогатеть, поучает Аристотель в своей Политике, необходимо, чтобы никто не мешал земледельцам заниматься своим делом и не отнимал то, что им принадлежит: при этом условии одна часть землевладельческого класса быстро богатеет, а другая не испытывает нужды.
"закону Адрастеи", мудрые души следуют за богами в их небесном странствии, а слабые падают вниз и терпят все превратности судьбы. Адрастея Платона - неотвратимость судьбы. Вся реальная жизнь зависит от этого закона слепой и неведомой судьбы. В Государстве Аристокла космическое веретено находится на коленях у Необходимости, которую нельзя превозмочь.
Не удивительно, что Гесиод, Платон, Аристотель рассуждали, как Лютер и Кальвин, - они были люди природы и готовили человеку то, что он хотел услышать. А если вспомнить еще и Мильтона, то всех их объединяла поэзия высшей правды жизни.
(arate), определяемая как оппозиция роскоши (habrosyne), является плодом труда и самовоспитания (askesis) в условиях жесткой и суровой дисциплины (melete); она требует неусыпного контроля над собой (epimeleia), стойкости перед искушением, отказа от удовольствий (hedone) и изнеженности (malakia, tryphe), утверждает жизнь, целиком посвященную тяжкому и упорному труду (ponos). Спеси (hybris) и богатству противопоставлен идеал благоразумия (sophrosyne), воздержанность, чувство меры, золотая середина, "ничего слишком". Идеалами становятся мера (metrion), вера (pistis), согласие (homonoia), законность и справедливость (eynomia), гражданское равенство (isotes).
Законы Солона и Ликурга имели нравственные и психические установки, обязательные для всех граждан: они приучали человека владеть своими страстями и инстинктами, требовали умеренности, справедливости и милосердия.