ВЛИЯНИЯ
В истории влияний "случай Мильтон" почти не имеет прецедентов; пожалуй, только Августин и Данте сравнимы с ним по своей способности впитывать всю человеческую культуру. И все же при неимоверном количестве источников наиболее щедро Мильтон черпал из Библии и античного мифа. Античные влияния сравнимы лишь с христианско-патристическими, что, конечно же, свидетельствует не о язычестве, а о художественности восприятия культурного и религиозного наследия: по этой причине и самого Мильтона нельзя понимать буквально - только аллегорически.
Как художник, он особенно чувствителен к символу: падших ангелов он уподобляет античным титанам, греховность предстает в виде Сциллы, проваливающийся в бездны ада Люцифер имеет черты Икара и Фаэтона - все это эмблемы, мифологемы, мифемы, понимаемые не буквально, а иносказательно. Но ведь и Библия - Великая Книга в образах, доступных самому широкому пониманию. Хороша была бы Книга Книг, будь она понятна одному Соломону. Библия потому и вечна, что символически бесконечна и глубоко человечна.
Можно сказать и так, что при всем обилии источников Потерянный Рай имел единственный прототип - Библию. Эпосы Гомера, Вергилия, Лукреция ограничивались миром внешним, эпос Мильтона - космосом человеческой души. Ад и рай, местоположение которых всегда занимает воображение исследователей великих поэтов, расположены в их душе. Ориентируясь по масштабу на войну и мир Одиссеи или Илиады, Мильтон переместил земные события в две иные сферы - космос Бога и микрокосм души.
Мильтон жил в поистине эпическую эпоху: после Тассо и Шекспира мало кто из поэтов разменивался на мелочи - все писали эпопеи, если не космические, то глобальных масштабов: Камоэнс в Лусиадах и Эрсилья в Араукане с замечательной силой живописали морские странствия Одиссеев XVI века и завоевания Нового Света, прославляли человеческий героизм и воинское мужество конкистадоров и туземцев; дю Бартас, перерабатывая на кальвиновский лад опыт Лукреция, выражал в Неделе титанический творческий порыв и жажду познания гугенотского поэта-рыцаря; Э. Спенсер, развивая традицию "креативной эпопеи", создавал в Королеве фей сказочно-куртуазную страну великой справедливости, управляемую мудрой Глорианой; сам Мильтон в молодости был увлечен замыслом Артуриады, куртуазной поэмы в духе Тассо, призванной восславить Британию. Но он столь долго готовился к исполнению своего предназначения, что, ориентируясь по Гомеру, Вергилию, Софоклу, Еврипиду, настраивался на другой космос - человеческих душ.
Потерянный Рай венчает тысячелетнюю мифологическую традицию человеческой культуры, представляющей мир как итог борьбы божественных соперников, - традицию, корнями уходящую к битве Мардука против Тиамат и гесиодовскому поражению Титанов и Тифона, сынов Крона. Уже в гесиодовской Теогонии налицо обновление мира победой добра, все существенные идеи мильтоновского Потерянного Рая: каждый эпизод воспроизводит и резюмирует архитектонику космогонического мифа, каждая победа Зевса направлена на улучшение мироустройства, битва Титанов и Олимпийцев повествует о возврате вселенной к первоначальному состоянию неразличимости и беспорядка. Низвергнутые в битве первобытные силы - Гея, Уран, Понт, Океан, Тартар - тоже пытаются объединиться. Даже торжественный стиль Гесиода почти неотличим от мильтоновского:
И когда бы увидел Все это кто-нибудь иль ухом бы шум тот услышал, Всякий, наверно, сказал бы, что небо широкое сверху Наземь обрушилось, - ибо с подобным же грохотом страшным Небо упало б на землю, ее на куски разбивая, - Столь оглушительный шум поднялся от божественной схватки.
Победа Зевса спасает мир от хаоса. Титаны, закованные в цепи, низвергнуты на дно Тартара:
Медной оградой Тартар кругом огорожен. В три ряда Ночь непроглядная шею ему окружает, а сверху Корни земли залегают и горько-соленого моря... Выхода нет им оттуда...
речь идет - уже совсем в мильтоновском плане - о грандиозной схватке небесных ратей, падении побежденных в мертвый Океан и воцарении Кроноса над всем миром.
Античные образцы и философия Платона привлекали Мильтона возвышенной духовностью и храмовой упорядоченностью, пониманием счастья как приобщения к высшему добру и космической гармонии. В Софокле и Еврипиде он искал образцы нравоучений, приемлемые для пуританского театра, а у Аристотеля - идеи морального воздействия такого театра. Сам Мильтон декларировал Самсона-борца как драму, во всем отвечающую поэтике Аристотеля, проиллюстрированную ссылками на апостола Павла и Григория Низианзина, которыми он хотел подтвердить мысль, что трагедия - "самый величавый, моральный и полезный" род поэзии.
В платонизме Мильтона увлекало учение о предсуществовании души, близкое к протестантским воззрениям о связи плоти и духа, а также идея о воспитательной роли искусства, вписывающаяся в протестантский культурный кодекс. Платоново торжество разума над страстями было краеугольным камнем кальвинизма, питающего реформируемую Европу. В учении Аристокла о душе как части мирового духа исканиям Мильтона соответствовала идея духовной связи человека со всеприсутствующим Богом и сам образ творца, стремящегося к гармонии с небесными сферами.
Сложные философские искания молодого Мильтона ощутимы в платоновских идеях стихотворения "К высокой музыке" и в других деталях поэзии университетских лет; но прежде всего они раскрываются в его латинских пролюзиях того же времени, которые нередко выглядят как бы эскизами гортонских поэм.
Как отмечал С. Фиш, Потерянный Рай "имеет форму диалогов Платона: эпический голос принимает на себя роль Сократа, и читатель, оказавшийся в положении Федра или Кратила, вновь и вновь вынуждается к признанию своих ошибок и, таким образом, утверждается в Истине".
с представлениями первого отца церкви об Эдеме. Мы уже знаем, что Кальвин принял и Августинову модель человека, согласно которой человеку дана свободная воля, но после грехопадения эта свобода способна вести его как по пути добра, так и греха. Августину принадлежит и доктрина божественного предопределения, центральная для протестантизма.
Потерянный Рай имеет много общего с Божественной Комедией: несмотря на различие вероисповеданий авторов объединяет космизм, подобие морально-религиозных устремлений, близость мировидений. Можно говорить о духовной близости двух сходстве их характеров, суровых, настойчивых, непреклонных"
Пастораль Люсидас, написанная юным поэтом по случаю трагической гибели соученика, решена в дантовских тонах: сонмы поющих и осиянных святых, "невыразимая" музыка небесных сфер, сам образ юноши-избранника, занимающего после смерти место одесную Господа.
В "Тетради для записей", куда Мильтон заносил понравившиеся высказывания, содержатся цитаты из "Рая", "Ада" и даже из отрицаемого протестантами "Чистилища" Данте. Хотя вселенная Мильтона имеет ряд общих черт с космосом Данте, между ними имеются и различия: естественно, чистилище отсутствует. Ад помещен не в центре Земли, но "в области тьмы кромешной", в недрах Хаоса, введена дополнительно хрустальная сфера небес, которая призвана объяснить нерегулярности в движении планет, и т.д.
Мильтон знал все лучшие образцы эпической поэзии - естественные и органичные, как "Илиада" и "Одиссея" Гомера, и более поздние, "литературные", такие, как "Энеида" Вергилия, "Освобожденный Иерусалим" Тассо или "Королева фей" Спенсера. Ему были хорошо известны теоретические сочинения Аристотеля и Горация, Виды Кремонского, Скалигера, Кастельветро, Тассо и Мадзони, Сидни, Спенсера, Чэпмена и Дрейтона. Особое влияние оказали на Мильтона итальянские авторы. По словам американского исследователя Дж. Стедмэна, Мильтон "склонен был самих классиков воспринимать глазами итальянцев... Он был знаком с осуществленным Кастельветро переводом и толкованием "Поэтики" Аристотеля: с первым томом "Защиты "Божественной Комедии" Мадзони"... и (что особенно важно для эпического поэта) с "Рассуждениями о героической поэме" Тассо и с его ранней работой "Рассуждения об искусстве поэзии".
эпопеи, пышно расцветшей в Италии после Тридентского собора, - Мильтон писал еще в кембриджские годы.
Вероятно, Мильтон присутствовал на одной из постановок мистерии А. Андреини "Адам". Драма с библейским сюжетом, соединявшая в постановке дидактический аллегоризм моралите с ухищрениями итальянской театральной техники XVI в., не могла не увлечь Мильтона, не видевшего подобных пьес на английской сцене.
Мильтон знал лучшие образцы итало-испанской поэзии, подражал мастерам испанского культеранизма, преклонялся перед Марино. Как творца эпоса, его интересовала теория этого жанра, и в трактате "Смысл церковной власти" он упоминал итальянские поэмы-эпопеи XVI - XVII веков.
В эссе университетского периода Мильтон неожиданно поднимается до пафоса Рабле и Эразма, нередко цитируемого в пролюзиях. Любопытно, что "поборники разума" и "христианские гуманисты" Эразм Роттердамский и Мильтон сходным образом считают притязания человеческого разума непомерными, а его возможности ограниченными.
Сколь сладостно бредят они [ученые], воздвигая бесчисленные миры, исчисляя размеры Солнца, звезд, Луны и орбит; словно измерили их собственной пядью или бечевкой, они толкуют о причинах молний, ветров, затмений и прочих необъяснимых явлений и никогда ни в чем не сомневаются, как будто посвящены во все тайны природы-зиждительницы и только что воротились с совета богов. А ведь природа посмеивается свысока над всеми их догадками, и нет в их науке ничего достоверного.
Все мирозданье предоставил... Любителям догадок, может быть, Над ними посмеяться возжелав, Над жалким суемудрием мужей Ученых, над бесплодною тщетой Их мнений будущих, когда они Исчислят звезды, создавать начнут Модели умозрительных небес И множество придумывать систем, Одну другой сменяя...
Становление Мильтона как поэта пришлось на закат "золотого века" английской литературы. Уже не было Марло, Шекспира, Спенсера, доживали последние годы Бен Джонсон, Джон Донн и ушедший совсем молодым Джайльс Флетчер, еще не родился Джон Драйден.
Братья Флетчер - Финеас и Джайльс - не могли не оказать влияния на Мильтона в силу не столько даже их самобытности, сколько кальвинистской направленности их поэзии. Взращенные на христианской эпике раннего Средневековья (Пруденций, Седулий Скотт), гугенотской поэзии (д'Обинье, дю Бартас), а также поэтических традициях Тассо и Спенсера, братья Флетчер упредили Мильтона созданием больших эпических произведений религиозного содержания.
Джайльс Флетчер изумил современников большой поэмой "Победа и Торжество Христово", написанной мастерски обработанным стихом и изобиловавшей описаниями в духе Тассо в соединении со спенсеровским и библейским аллегоризмом.
"Пурпурный остров или остров человека" выразил свое представление о человеке как о противоречивом существе, в котором вечно идет борьба между Пороками и Разумом - "вице-королем Бога", управляющим при помощи Фантазии, Памяти и Здравого Смысла. В этой поэме очень чувствовалась живая связь со средневековым визионерским эпосом и даже с моралите: аллегория - испытанное средневековое орудие популяризации сложных морально-философских идей - успешно применялась и в начале XVII в., предвосхищая творчество Беньяна.
Своей поэмой против иезуитов "Саранча", более ранняя латинская редакция которой предназначалась для друзей Реформации на континенте, Ф. Флетчер завоевал себе заметное место во всем антипапистском литературном движении XVII в.
Кальвинистские влияния Дж. Флетчера (как и гугенотские - д'Обинье и дю Бартаса) сказались на образе Сатаны Потерянного Рая. Но особенно близка трактовка этого образа к Люциферу "голландского Шекспира" Иоста ван ден Вондела.
Близость эта сказывается и в более глубокой разработке характера Сатаны, и в смешении библейского элемента с античным, и даже в политическом подтексте пьесы; ван ден Вондел не боялся насыщать свои произведения острыми актуальными намеками.
Как известно, Колридж включал Мильтона в один ряд с Чосером, Спенсером и Донном. Спенсер был любимым писателем Мильтона - "служил ему образцом". В Ареопагитике Мильтон называет его "учителем - лучшим, чем Скотт и Аквинат". Мильтону был близок высокий этический пафос и христианское начало произведений Спенсера. Джон Донн не оказал заметного влияния на Мильтона, ибо принадлежал к иной школе и иному ми-ровидению. Будучи в душе мятежником и вольнодумцем, он предпочитал мистику рационализму и скептицизм оптимизму. Путь Души, полный трагического пафоса и разочарований в человеке, не мог импонировать поэту-протестанту и проповеднику добродетели. Влияние Шекспира на Мильтона - главным образом стилистическое, хотя можно говорить и о некоторых отдаленных параллелях между Самсоном и Гамлетом. Стилистически Потерянный Рай восходит также к Видениям Петра пахаря, в котором заложена английская традиция стихового разнообразия.
"каролингской школы", или, как их еще называли, "поэты-кавалеры" (Дж. Саклинг, Т. Кэрью, П. Лоулейс), связанные с двором Карла I. Салонно-галантная поэзия сечентизма и метафизическая школа остроумия придворных острословов и мастеров Song'a были чужды суровому Мильтону еще больше, чем "метафизическая" школа поэтов-католиков.
"ораторских прелюдиях" периода ученичества (под вопросом - потому, что "Прелюдии" куда созвучней "пан-тагрюэлиону" Франсуа Рабле). Что до "гимна научному познанию", отголоски которого уже звучали, то здесь речь идет в лучшем случае о протестантском требовании познать себя ради себя - познать во благо себе и другим. Даже тон мильтоновских панегириков разуму - далеко не бэконовский.
Человеческий дух... распространится повсюду, пока не наполнит весь мир и пространство за его пределами своим божественным величием. Тогда, наконец, большинство случайностей и перемен в мире можно будет понять так быстро, что с тем, кто владеет этой крепостью мудрости, вряд ли сможет произойти в жизни что-нибудь непредвиденное и случайное.
Хотя Мильтон знал Гоббса (высказывалось даже предположение, что Потерянный Рай был задуман как ответ Гоббсу) и считал его человеком незаурядным, по свидетельству вдовы поэта, "их интересы и принципы были диаметрально противоположными".
Научную информацию, которой щедро оснащены все его произведения, Мильтон - вполне в духе века кунсткамер, компендиумов и компиляций - черпал из ученых энциклопедий Варфоломея, Маплета, Ла Примоде и других. В Потерянном Рае названы все открытия Галилея, отражены взгляды Джордано Бруно и Коперника. Мильтон допускал существование многих обитаемых миров, но отказывал Копернику в признании гелиоцентричности нашего.