Приглашаем посетить сайт

Гарин И.И. Пророки и поэты
Язык

ЯЗЫК

 


                                           Замшелый мрамор царственных могил
                                           Исчезнет раньше этих веских слов

                                                                     Шекспир

Шекспир воздействует живым словом... Нет наслаждения более возвышенного и чистого, чем, закрыв глаза, слушать, как естественный и верный голос не декламирует, а читает Шекспира. Так лучше всего следить за суровыми нитями, из которых он ткет события. Правда, мы создаем себе по очертаниям характеров известные образы, но о сокровенном мы все же можем узнать лишь из последовательности слов и речей; и здесь, как кажется, все действующие лица точно сговорились не оставлять нас в неизвестности или в сомнении. В этом сговоре участвуют герои и простые ратники, господа и рабы, короли и вестники; в этом смысле второстепенные фигуры подчас проявляют себя даже деятельнее, чем основные персонажи. Все, что веет в воздухе, когда совершаются великие мировые события, все, что в страшные минуты таится в людских сердцах, все, что боязливо замыкается и прячется в душе, здесь выходит на свет свободно и непринужденно, мы узнаем правду жизни, сами не зная, каким образом.

Мастер языка, чарующей красоты речи, Шекспир не страшится ни вульгаризмов, ни словесных изысков. Как заметил Виланд, язык, на котором Шекспир говорил, был тем языком, на котором он писал.

                         Ее корабль престолом лучезарным
                         Блистал на водах Кидна. Пламенела
                         Из кованого золота корма
                         А пурпурные были паруса
                         Напоены таким благоуханьем,
                         Что ветер, млея от любви, к ним льнул.
                         В лад пенью флейт, серебряные весла
                         Врезались в воду, что струилась вслед,
                         Влюбленная в прикосновенья эти.
                         Царицу же изобразить нет слов
                         Она прекраснее самой Венеры -
                         Хотя и та прекраснее мечты, -
                         Лежала под парчовым балдахином.
                         У ложа стоя, мальчики - красавцы,
                         Подобные смеющимся амурам,
                         Движеньем мерным пестрых опахал
                         Ей обвевали нежное лицо,
                         И оттого не мерк его румянец,
                         Но ярче разгорался...

Шекспир подмешивал свои шекспиризмы к обычному словарю в расчете на вполне определенный эффект. Как капельно-жидкое тело можно или уплотнить до твердого состояния, или превратить в газ, так и слова: их можно уплотнять, конкретизировать или придавать им путем особой звуковой возгонки легкость, воздушность.

Драйден:

Надеюсь, мне нет необходимости доказывать, что я не копировал моего автора рабски; в последующие века слова и выражения неизбежно изменяются; просто чудо, что его язык в значительной мере остался таким чистым; и чудо, что тот, кто явился у нас родоначальником драматической поэзии, не имея до себя никого, у кого он мог бы поучиться, к тому же, как свидетельствует Бен Джонсон, даже без образования, сумел силой своего духа (genius) достичь столь многого, что забрал себе все похвалы, не оставив ничего тем, кто появились после него.

Мачадо:

Необыкновенное богатство лексики, раскованность синтаксиса, обилие косвенных, даже эллипсических выражений, в которых содержится больше того, что говорится.

Слово Шекспира очень чувствительно к ситуации, настроению, характеру.

Важнейшую особенность стиля "Отелло" исследователи находят в том, что возвышенная, плавная, музыкальная речь благородного мавра, после того как Яго отравил его сознание ревностью, уступает место иному словесному и образному строю. Речь Отелло становится отрывистой, яростной. Возникают образы зверей, скотства, дикости. Но в финале, когда герой сознает свою роковую ошибку и узнает, что Дездемона была верна, его вера в любовь и человечность восстанавливается, а речь снова обретает возвышенный и благородный характер.

Чувство слова - удивительное, неподражаемое! Не язык - словесная игра! Столь неисчерпаемого лингвистического богатства не знала последантовская европейская литература.

Каламбуры, игра ложной этимологией, эмблемы, перестановка слогов, изощренные метафоры, полисемия, обыгрываемая многозначность слова, квиблы, словесные игры, conceit, кончетти, эвфуистические параллели и антитезы, метонимия, симметрические междометия, синонимика, разнозвучия, средства уплотнения и разрежения лексики, семантическая гибкость слова, широта словаря...

Как Джойс в потоке сознания, так Шекспир в драмах не пользовался знаками препинания. Их расставили позже.

Как Джойс, Шекспир - ловец слов, искатель жемчугов слов, нанизыватель этих жемчугов в цепи и ожерелья, златокузнец отточенных фраз, искусный фехтовальщик, жонглер, эквилибрист фразами и словами. Благо, богатый полисемией и омонимией английский - прекрасная почва для квибблов, эвфемизмов, каламбуров, острот.

Читатель из трагедии, виттенбергский студент Гамлет, беседуя с книгой, желчно ее попрекает: "Слова, слова, слова" (words, words, words), что звучит почти как (world, world, world). Но писатель комедий Шекспир очень любит слова, слова, слова. Сэр Фальстаф старается отождествить хотя бы звуково "good words" (добрые слова) с "good worts" (разросшаяся трава). И действительно, слова и словарь великого комедиографа растут очень буйно. Костард, обращаясь к маленькому пажу по имени Моль (мы уже с ним знакомы), говорит: "Этакое какое-нибудь слово honorificabilitudinitatibus будет повыше тебя ростом, малыш ("Напрасный труд любви", V, I). И временами кажется, будто фразы действительно перерастают самих неутомимых комедийных фразеров Шекспира. Периоды подвязываются к периодам, как лестница к лестнице; гиперболы, раздуваясь, подобно глубоководным рыбам, вытянутым на поверхность, готовы лопнуть; словесное бильбоке подбрасывает и ловит омонимы; неутомимые квиббли и джоки сшибаются лбами. Многих, и притом самых почтенных, критиков это приводило к брюзжанию и попрекам. Так, даже терпеливейший Семьюэль Джонсон и тот журил полуторастолетний прах Шекспира: "Игра словами для Шекспира то же, что блуждающие огоньки для путника; они сбивают его с пути и заводят в трясину... Игра в слова была для него роковой Клеопатрой, ради которой он готов был забыть весь мир, ничуть при этом не жалея о забытом".

Действительно, игра словами играет автором игры слов. Он увлечен фразеологической пиротехникой. Потешные огни лексем, переливы гласных и согласных, пафос восклицательных знаков и зигзаги периодов властвуют над писателем.

и экспрессивности поэтической речи. Но именно Шекспир научился ткать сложные и яркие узоры звуковых повторений, не только интересные сами по себе как формальные свидетельства поэтического мастерства, но служащие усилению поэтической выразительности и эмоционального воздействия на подсознание слушателя.

В поэтическом арсенале драматурга аллитерация играет такую значительную роль именно потому, что она дает возможность в пределах небольшой по размеру фразы, строки или стихотворения использовать дополнительные средства выражения чувств, эмоций, настроения гармонического звучания таким образом, что их сложный характер воспринимается более рельефно, синтетически, как одно целое, и мы как будто видим, слышим и чувствуем, о чем говорит поэт. В этом большое художественное значение аллитерации в драматических произведениях Шекспира.

Особенное чувство ритма и симметрии, своеобразного "перекликания" слов достигается благодаря регулярной аллитерации, при которой корреспондирующие звуки размещаются в интервалах с почти математической точностью.

Интересным примером аллитерации в поэзии Шекспира является так называемое кольцо, когда слова строки или фразы начинаются и оканчиваются одинаковым звуком. Этим поэт создает впечатление своеобразной звуковой "рамки" в оформлении стихотворения...

...особенно характерной чертой стиля Шекспира является поистине калейдоскопическое разнообразие аллитерирующих звуков...

в художественный замысел, средствами визуализации внутреннего мира человека или структуры бытия.

                      Бог с вами! Я один теперь.
                      Какой злодей, какой я раб презренный!
                      Не диво ли: актер при тени страсти,
                      При вымысле пустом, был в состояньи
                      Своим мечтам всю душу покорить;
                      Его лицо от силы их бледнеет;
                      В глазах слеза дрожит, и млеет голос,
                      В чертах лица отчаянье и ужас,
                      И все из ничего - из-за Гекубы!
                      Что он Гекубе? что она ему?
                      Что плачет он о ней? О! Если б он,
                      Как я, владел призывом к страсти,
                      Что б сделал он? Он потопил бы сцену
                      В своих слезах и страшными словами
                      Народный слух бы поразил, преступных
                      В безумство бы поверг, невинных в ужас,
                      Незнающих привел бы он в смятенье,
                      Исторг бы силу из очей и слуха.
                      А я, презренный, малодушный раб,
                      Я дела чужд, в мечтаниях бесплодных
                      Боюсь за короля промолвить слово,
                      Над чьим венцом и жизнью драгоценной
                      Совершено проклятое злодейство.
                      Я трус? Кто назовет меня негодным?
                      Кто череп раскроит? Кто прикоснется.
                      До моего лица? Кто скажет мне: ты лжешь?
                      Кто оскорбит меня рукой иль словом?
                      А я обиду перенес бы. Да!
                      Я голубь мужеством; во мне нет желчи,
                      И мне обида не горька; иначе,
                      Уже давно раба гниющим трупом
                      Я воронов окрестных угостил бы.
                      Кровавый сластолюбец, лицемер!
                      Бесчувственный, продажный, подлый изверг!
                      Глупец, глупец! Куда как я отважен!
                      Сын милого, убитого отца,
                      На мщенье вызванный и небесами,
                      И тартаром, я расточаю сердце
                      В пустых словах, как красота за деньги;
                      Как женщина, весь изливаюсь в клятвах.
                      Нет, стыдно, стыдно! К делу, голова!
                      Гм! Слышал я, не раз преступным душу
                      Так глубоко искусство поражало,
                      Когда они глядели на актеров,
                      Что признавалися они в злодействах.
                      Убийство немо, но оно порою
                      Таинственно, но внятно говорит.
                      Пусть кое-что пред дядею представят
                      Подобное отцовскому убийству:
                      Я буду взор его следить, я испытаю
                      Всю глубину его душевной раны.
                      Смутился он - тогда свой путь я знаю.
                      Дух мог быть сатана; лукавый властен
                      Принять заманчивый, прекрасный образ.
                      Я слаб и предан грусти, может статься,
                      Он, сильный над скорбящею душой,
                      Влечет меня на вечную погибель.
                      Мне нужно основание потверже.
                      Злодею зеркалом пусть будет представленье -
                      И совесть скажется и выдаст преступленье.

Мысль Шекспира движется совершенно иначе, чем у Бена Джонсона или Бомонта и Флетчера. Они видят предложение или смысловой отрывок весь целиком и затем целиком же облекают его в материальную форму. Шекспир приступает к творчеству, извлекая "в" из "а", а "с" из "в" и т.д., наподобие того, как движется змея, превращающая свое тело в рычаг и как бы все время скручивая и раскручивая собственную силу... У Шекспира одно предложение естественно порождает другое, полностью вплетая в него смысл.

"змеинообразно" передающегося от предложения к предложению, достигается

у Шекспира семантической гибкостью поэтического слова. Текст, разбитый на определенные матрицы драматургической речи, сочленяется также и в единства, диктуемые поэтикой словесных лейтмотивов.

"разобрать" на "крылатые фразы". Их - тысячи и тысячи... Всего лишь несколько примеров:

           И милосердье изгнано враждою.

           Зло - в добре, добро - во зле.

           Сведи к необходимости всю жизнь, и человек сравняется с животным.

           Нет  ничего  хорошего  или плохого, это только размышление делает
      его таким.

           Мы  в каменной тюрьме переживем все лжеученья, всех великих мира,
      все смены их, прилив их и отлив.

           ...беда уму стать жертвой и игрушкой безрассудства. Тупая мысль -
      как притупленный меч.

           Мир - сцена, где у каждого есть роль.

           Весь мир - театр.

           Любовь слепа и нас лишает глаз.

           Из ничего не выйдет ничего...