ЖИЗНЬ
Джон Мильтон родился в доме своего отца на Бриджстрит в лондонском Сити, в пятницу 9 декабря 1608 года в половине шестого утра, - так Массой начинает жизнеописание английского поэта. Почти все, что мы знаем о Мильтоне, мы знаем благодаря подвижничеству его первого биографа, посвятившего свою жизнь собиранию тысяч и тысяч крупиц, из которых состоит опубликованный Массоном шеститомник.
Мильтон относится к небольшому числу писателей, полностью раскрывших свой внутренний мир в творениях, трактатах, письмах, пьесах и, главное, в шедевре Потерянный Рай. На протяжении всего XVII века трудно найти еще одного человека, жизнь и личность которого восстановлена с такой полнотой, как жизнь и личность Мильтона. Если о жизни Шекспира удалось собрать жалкие крохи, то о жизни Мильтона известно всё!
Великий поэт родился в пуританской семье, где из поколения в поколение воспитывали мужество, нравственность и любовь к изящным искусствам. Его отец - лондонский нотариус, в юности "пострадал за веру": родители нашли у него английскую Библию, что было великим преступлением в глазах католиков, достаточным для лишения наследства. Впрочем, это пошло отцу на пользу: получив юридическое образование, он быстро сколотил себе состояние, приобрел дом и имение и дал детям самое блестящее образование, какое можно было получить в его время.
Отец Мильтона живо интересовался музыкой и сам был неплохим музыкантом. Его пьесы время от времени публиковались в церковных сборниках, издаваемых в 1601 - 1621 годах. В круг его друзей входили музыканты и поэты, в частности Джон Лэн, большой знаток Чосера и Спенсера, оказавший определенное влияние на юного Мильтона.
Человек разносторонних интересов, композитор и поэт, отец одарил детей своей музыкальностью и привил им любовь к литературе.
Свой богатый слух он передал и старшему сыну-поэту, и это обстоятельство не представляется маловажным. Дело в том, что, когда вы читаете стихи Мильтона, вам кажется, что вы присутствуете в протестантском соборе, где, то стихая до едва слышимого журчания, то возвышаясь до грозных торжественных звуков, неумолкаемо играет орган. Таких стихов, как стихи Мильтона, не мог написать человек без музыкального дара.
Талантливый ребенок воспитывался в среде благочестия и духовности, где "пение, литература, живопись украшали собой серьезную простоту", где культивировалось трудолюбие, честность и глубина христианского чувства. Мильтон - не только дитя таланта, но и дитя воспитания: потому-то его добро прекрасно, а красота - добра.
Ему повезло с воспитателями. За годы домашнего и школьного обучения он получил глубокое знание латинского, греческого и древнееврейского языков. Убежденный пуританин, пастор Юнг, которого Мильтон любил почти как отца, подарил воспитаннику Библию и приучил его к каждодневному чтению Святой книги на языке оригинала. Библия не только подсказывала поэту сюжеты, не только сделала его поэтом, но и той Личностью, которая многие годы влияла на искусство, культуру и образ жизни европейцев.
Мильтон получил классическое образование в школе Святого Павла, где Александр Джилл-старший и Александр Джилл-младший привили ему интерес к античности, патристике и средневековой поэзии.
Школа Джиллов, весьма почитаемых среди городской интеллигенции того времени, немало дала Мильтону. В ней он, кроме прочих знаний, полагавшихся по курсу, получил сведения в области риторики, поэтики и английской версификации. Джиллы, выдающиеся латинисты (в особенности Джилл-младший, широко известный в современной ему Англии как латинский поэт), обращали сугубое внимание и на изучение родной словесности.
Учебное пособие по английскому языку (Longonomia anglica), написанное Джиллом-старшим, пестрило примерами из Джонсона, Сиднея, Спенсера, Станхерста. Борясь в этой книге за чистоту английского языка и особенно выступая против итальянских, испанских и французских влияний, Джилл-старший внушал своим ученикам почтение и любовь к родному языку. Вместе с тем Джиллы были не только учеными-латинистами и патриотами филологии; и в политическом отношении они могли дополнить влияние пуританина Юнга: в 1628 г. насмешки Джилла-младшего над королями Яковом и Карлом чуть не привели ученого на эшафот и стоили ему длительного тюремного заключения.
А вот воспоминания самого поэта о годах детства:
Когда я был еще ребенком, меня не привлекала никакая детская игра. Все силы моей серьезной души устремлены были на учение и знание, чтобы впоследствии посредством их работать для общего блага. Мне казалось, что я был рожден распространителем великой истины.
После окончания школы Мильтон семь лет проучился в Коллегии Святой Троицы Кембриджского университета - предприятие для XVII века респектабельное и дорогое, доступное лишь состоятельным семьям. В университете царили строгие нравы и дух бесприкословного подчинения старшим. Еще не были отменены телесные наказания, хотя их применение уже сводилось к минимуму. Университет представлял собой разновидность монастыря со строго регламентированным режимом и монашеской дисциплиной. Основными предметами кроме трех обязательных языков были логика и философия. При всем том студенты отличались далеко не пуританскими нравами, не последнее место в их жизни играли развлечения и пиршества. Много внимания уделялось играм и спорту. В этом отношении Кембридж существенно отличался от чопорного Оксфорда.
Мильтон воспитывался книжным мальчиком, и чтение могло вполне заменить ему развлечения и дружбу. Кабинетные наклонности проявились очень рано, поощрялись родителями и даже шли в ущерб здоровью. Уже в молодости он подорвал зрение, отдавая книгам все свободное время. Человек малообщительный и суровый, он не имел друзей и не умел ладить с людьми. Он знал себе цену и обладал сильно развитым чувством собственного достоинства, чтобы нравиться другим. "Науку он любил, но не мог терпеть университета". Отзывался о нем крайне непочтительно и, видимо, еще в студенческие годы подумывал о проекте преобразования университетской науки, опубликованном через 17 лет после окончания университета. С одной стороны, ему претило университетское панибратство, с другой - сухость и схоластичность университетской науки, жившей комментариями к Аристотелю.
Семь долгих лет тянулся университетский курс. За это время Англия вынесла страшную чуму, приветствовала восшествие на престол нового короля, успела разочароваться в нем и мало-помалу собиралась с силами и мужеством, чтобы восстановить свои древние права и преимущества свободной страны.
Писать Мильтон начал в годы студенчества. В Кембридже он сочинил несколько десятков элегий на английском и латинском, а также Речи (Prolusiones). Стихотворения университетского периода либо носили религиозный характер ("На утро рождения Христа", "На обрезание Господне", "Страсти Господни"), либо были стихами "по случаю" ("К Шекспиру", "Ко времени", "На смерть", "На смерть племянницы"). Видимо, уже в колледже Мильтон имел репутацию серьезного версификатора. Студенческие стихи выдержаны в духе античной или библейской стилистики и больше свидетельствуют об усердии, чем о поэтической оригинальности. По словам Тильярда, в них Мильтон - только послушный ученик и подражатель латинских поэтов.
Усердие - главная черта Мильтона-студента. Свидетельством тому является его переписка с Карло Диодати, соучеником и другом. Диодати писал Мильтону: "Зачем ты приковываешь себя и днем и ночью к книгам и учению? Живи, смейся, лови часы юности!" Уже в студенческие годы проявляются главные черты Мильтона-человека: огромная работоспособность, педантизм, замкнутость, самоуглубленность, доходящая до анахоретства.
В 1629 году он получил степень бакалавра, а три года спустя - магистра. Учеба не столько обогатила Мильтона, сколько разожгла его любознательность. Не желая принимать духовный сан, он отказался стать преподавателем и, не обремененный службой, предался самообразованию.
вызвать милостивую улыбку своего господина, кто не знает по утрам тоски и болезни после развратной ночи, кто видит перед собой долгую вереницу спокойных дней, посвященных любимым занятиям в обществе неизменных и лучших друзей каждого - его книг и рукописей!
Этот манифест он имел возможность реализовать в имении своего отца, деля время между книгами и природой. А природа в Гортоне была сказочной:
Глазам открываются росистые луга, прекрасно возделанные поля и зеленые пастбища, окаймленные буками, кленами, тополями и кедрами. Многочисленные ручьи, журча, сбегают в Кольну. Неподалеку Итон и Виндзор. Красивая церковь XII века стоит в центре селения, а поблизости и дом поэта.
Гортонский период отшельничества Мильтона - время напряженного самосовершенствования и религиозных и поэтических исканий. В письме к Диодати, датированном сентябрем 1637-го он писал: "Я чувствую, как растут мои крылья, и готовлюсь к полету". В Гортоне были написаны Аркадцы, Кому с, Люсидас, L'Allegro и I1 Penseroso - произведения, вошедшие в историю английской поэзии.
Не-такой-как-все, Мильтон смолоду слыл чудаком и ленивцем, что никак не соответствовало действительности: в имении отца он готовился к исполнению своего поэтического призвания, о котором пока знал один, и тратил колоссальные силы, чтобы призванию соответствовать. Он рано постиг свое предназначение и не желал разменивать его на деньги, добрые отношения с соседями и мнимости буржуазной жизни. Он не сомневался в правильности своего призвания-поэта (жреца и пророка) и, считая творчество священнодействием, готовился к таинству, очищая душу от мирских забот.
Вечное и безусловное [Божество и Добродетель] - вот она истинная область поэзии, ее святая святых, куда можно войти лишь после поста и молитвы, усиленного искуса. Лишь из высокой души, пренебрегающей обычными наслаждениями чувственности и тщеславия, проистекают высокие мысли, лишь благородный дух способен создать благородные и прекрасные вещи. Нельзя отделять поэта от человека. Только великий и мужественный человек может быть великим и мужественным поэтом. Поэзия не развлечение, но игра взволнованного духа, - она требует высшей духовности, высшего самоотречения. Творчество - подвиг, подобный тем, которые совершались другими пророками для спасения своего народа.
Живя в Гортоне, Мильтон часто бывал в Лондоне, где брал уроки музыки у композитора и музыканта Генри Лоуза. Я ничего не знаю о талантах Мильтона-музыканта, но музыкальная наблюдательность и музыкальный слух явственно различимы в его поэзии, одно из первейших качеств которой - звучание.
В 1637 году Мильтон отправился в зарубежное турне по маршруту Париж - Ницца - Генуя - Флоренция - Рим - Неаполь - Женева, что было обычным для его круга и времени. Это турне стало третьим университетом (второй - Гортон). Для большинства зажиточных британцев подобные поездки превращались в увеселительные путешествия, для Мильтона - в школу. В Италии его занимали не спектакли Леоноры Барони, даже не прославленная живопись и архитектура, но "академия Гадци", флорентийская литература, приобщение к высокому духу Данте, поэзия Тассо и Мансо.
Любопытно, что, будучи к моменту путешествия в Италию сравнительно малоизвестным поэтом, он воспринимался в итальянских литературных кругах чуть ли не крупнейшим поэтом Альбиона. Сальсилло и Сельвад-жо сравнивали его ни мало ни много - с Гомером, Вергилием и Тассо. Столь высокие оценки можно объяснить лишь визионерской интуицией итальянских коллег да глубиной эрудиции молодого англичанина, поразившего итальянцев невероятной энциклопедичностью и пиететом, с которым он относился к античной и итальянской литературе, выбирая высочайшие образцы.
Не установлено, встречался ли Мильтон с Галилеем, но с Джованни-Батистой Мансо - неоднократно. Маркиз Вилла-Мансо был "последним из могикан", живой реликвией итальянского Ренессанса, хранителем памяти о величайшем эпике страны. Мансо был лично знаком с Тассо и Марино и сам воплощал унаследованную у Данте черту поэта-философа, традиционную для средневековой Италии. Общению Мильтона с Мансо не воспрепятствовали ни разница в возрасте, ни религиозные предубеждения. Хотя Мильтон называл католиков "нечистой когортой папистов", культурные связи оказались прочнее религиозных предрассудков.
английского протестанта. Здесь Мильтон хотел приобщиться к духу своего кумира, благо со дня его кончины не прошло еще столетия. Здесь он хотел воочию убедиться в плодах деяний его.
Мильтон вернулся на родину, переполненный впечатлениями, замыслами и идеями. Мы любим разглагольствовать о его "революционном пафосе", даже связываем его возвращение с назревающей революцией, но, вернувшись, Мильтон не бросился на баррикады и не включился в борьбу, а остался сторонним наблюдателем событий, снова замкнувшись в лондонском кабинете. Видения Потерянного Рая уже проносились в его голове, уже были созданы первые заготовки, но... Но Бог еще "не просветил его мысль и сердце", плод еще не созрел.
Жизнь его шла тихо и однообразно. Он ни в чем не изменял своему строгому режиму "избранного поэта", предпочитал уединение обществу, сторонился женщин и, проводя целые дни и ночи в усиленных умственных занятиях, не чувствовал даже потребности в развлечениях. Мысль, что поэт должен хранить свой дар как зеницу ока, работать над ним, воспитывать его, приносить ему в жертву соблазны юности и искушения зрелого возраста, не покидала его ни на минуту. Относясь к своему гению с чувством священного почтения, он, как библейский пророк, заботился лишь о том, чтобы каждую минуту быть достойным своего избрания. Когда наступит день избрания, он не знал, он твердо верил, что такой день настанет.
Семейная жизнь поэта сложилась не очень удачно. Неожиданно - для себя и окружающих - женившись на Мэри Поуэлл (1643), которую он практически не знал ("пришел, увидел, обвенчался"), он сразу же после свадьбы понял, что совершил непоправимую ошибку. Одно из свидетельств - написанный во время медового месяца трактат о разводе. Мэри оказалась противницей пуританских взглядов мужа. Через месяц после свадьбы миссис Мильтон, увлекшись неким блестящим роялистом, покинула мужа. Трудно сказать, стало ли расставание с юной женой трагедией: он был слишком погружен в духовную жизнь, чтобы придавать большое значение своенравию этой, в сущности, незнакомой ему женщины. По другой версии Мильтон болезненно перенес бегство Мэри и сохранил память о причиненном ею горе до конца дней, на что указывают некоторые намеки, сделанные в его произведениях. Так или иначе, он не писал жене, не справлялся о ней, и когда, спустя два года, она так же неожиданно вернулась, придал этому не больше значения, чем ее бегству.
Гордый и суровый, он всегда находил в себе силу быть выше обстоятельств, он не позволил им ни разу в течение всей жизни не только сломить его, но даже ввести в минутную слабость.
"белокурый ангел", к которой он был нежно привязан и которой посвятил лучший из своих сонетов, умерла в 1658-м. Третья была для стареющего ослепшего поэта больше нянькой, чем женой, что, вероятно, вполне устраивало обоих. К ней, видимо, относились две строки Потерянного Рая: "нет ничего приятнее, как если жена печется о благосостоянии и порядке дома...".
Отношения Мильтона с дочерьми были сложными, чтобы не сказать отвратительными. Особенно он не ладил со старшей, причем раздоры, часто доходившие до крайностей, больно ранили благочестивого поэта.
В Потерянном Рае обнаруживается много автобиографических моментов. Отношения Мильтона с женами нашли явное преломление в образах Адама и Евы. В мильтонистике можно нередко встретить как фрейдист-сколибидозную реставрацию портрета поэта по текстам поэмы, так и подтверждения его пуританских воззрений на любовь. У Р. Самарина нахожу, что далеко не все взгляды Мильтона на брак отвечали канонам пуританской морали, но я с этим не согласен. Пуританская мораль как раз не закрепощала, а раскрепощала человека в браке, приводила реальность в соответствие с религиозностью. Да, Адам и Ева занимаются любовью в райских кущах Эдема, но ведь это тоже новое протестантское воззрение на брак с его "дозволенными семейными радостями". Отношения Адама и Евы для Мильтона были образцом человеческих отношений, а первородный их грех состоял в измене Богу, а не в любви.
Роль и участие Мильтона в установлении английской республики сильно преувеличены, а его революционность, как уже отмечалось, просто ложь. Действенность протестантизма выражалась не только в проповедничестве, но и в партизме. Внутри Реформации существовало множество течений разной степени радикальности. В Англии пуританство раскололось на умеренных пресвитериан, признающих духовное и организационное руководство старейшин, и на более радикальных индепендентов. Движение Кромвеля носило прежде всего религиозный характер и было реакцией на преследование пуритан примасом Англии Лоодом, сделавшим жизнь "чистых" невыносимой.
Мильтон принял сторону Кромвеля потому, что видел в нем одаренного лидера нации, способного освободить ее от папского гнета, обеспечить свободу совести и дать каждому право выбора. Когда в письме к Карло Диодати от 21 апреля Мильтон писал, что он не может отдаваться "наслаждению литературой", когда вокруг развертывается жестокая борьба за будущее его народа, то это будущее в той вере, которая очеловечит, освободит, раскроет всю глубину человечности. Его прельщали не столько даже республиканские идеи, сколько религиозные свободы, Кромвелем обещанные. В своих политических трактатах Мильтон выступал не за революцию, а за религию, за религиозную свободу, под которой разумел право каждого человека быть самим собой в выборе духовных ценностей. Он понимал свободу достаточно широко - от осуществления своей экзистенциальности до отмены цензуры, от свободы вероисповедания до свободы печати. Мильтон потому и примкнул к индепендентам (а не к пресвитерианам), что в требованиях освобождения они были гораздо радикальнее.
жизни, единственный же руководитель человека в толковании Евангелия - это его разум. Итак, разум и Евангелие - вот камни краеугольные всего мира созерцания.
Кромвель привлек Мильтона надеждой на религиозное перерождение общества, его движение было для него нравственным, церковным, евангелическим. Для последователей Кромвеля именно Евангелие было кодексом вольностей и прав человека. Движение Кромвеля было связано с пуританизмом, с реформацией, с глубочайшей верой в духовную и телесную чистоту человека. Подобно Лютеру в Германии и Цвингли и Кальвину в Швейцарии, пуритане в Англии думали о грехе с ужасом, "проникающим до мозга костей". Грех - это верная погибель. Мильтон как никто другой сумел в Потерянном Рае визуализировать последствия греха:
Тогда Ева простерла свою дерзновенную руку и сорвала плод. Она вкусила от него. При этом земля почувствовала сильный удар, сетующая природа подняла вопль и возвестила, что все погибло...
Когда Адам последовал за Евой...
...земля, терзаемая новой горестью, потряслась в самых недрах своих, природа испустила жалобный вопль, гром глухо зарокотал в мрачных тучах, надвинувшихся на небо, и небо пролило обильные слезы.
"надо лишь сильно нажать глаза и, раскрыв их снова, увидеть золотистые блески. Это - черти". Отсюда - погруженность во внутренний мир и вечная тревожная совесть, отсюда - неистощимое терпение, мужество, жертвенность, правдивость, честность, трудолюбие, воля, готовность пострадать - причаститься к "избранным". Отсюда - культура...
Упорная энергия, безукоризненная честность проснулись при крике восторженного воображения, люди стали на путь отречения и добродетели.
Тревожная совесть не была большой совестью, бесплодным раскаянием - нет, она была пробудившейся совестью, страстью к самосовершенствованию, восторженной верой, самопостижением. Мученичество пуритане перелили в религиозный восторг, в мужество, в самоотвержение, в страстную жажду спасения. Это не было самобичевание - это была "суровая гордость", мужество правоты, действенность, активность, борьба.
Вот эту-то внутреннюю борьбу мы поименовали революцией...
Поначалу религиозные реформаторы возлагали надежды на короля и связывали возможности духовных преобразований с его именем. Как писал Гизо, английский народ боялся революции, не хотел ее, с ужасом отворачивался от самого слова. Если бы не двурушническая и заговорщическая политика Карла, религиозное движение вполне могло завершиться созывом парламента, религиозными преобразованиями и приобретенными свободами.
другой.
Часто возникает вопрос, как мог борец за свободу и защитник народовластия, прирожденный республиканец перейти на сторону Кромвеля, разогнавшего парламент, уничтожившего республику, ставшего диктатором? При всем множестве объяснений ослепления Мильтона Кромвелем я выбираю человеческое: Мильтон был живым человеком, духовные идеалы и материальные интересы которого находили себе оправдание в защите лорда-протектора. Мильтон не обманывал себя - до конца дней он свято верил в Кромвеля - гения и героя, призванного осуществить религиозные замыслы поэта. Это была подсознательная самозащита, необходимая этому неординарному человеку, грандиозные духовные искания которого требовали не менее грандиозной защиты от самообмана.
Хотя отношениям Мильтона и Кромвеля посвящена огромная литература, мы знаем лишь внешнюю сторону этих отношений и мало осведомлены о человеческих чувствах, которые питали Меч и Перо протестантизма друг к другу. В силу полярности характеров их духовная близость представляется маловероятной. Тесное сотрудничество великого политика и великого поэта относится больше к сфере легенд, чем фактов. До 1652 года они вряд ли были лично знакомы, и даже в бытность Мильтона "латинским секретарем" общение скорее всего происходило посредством министра Тэрлоу. Мильтон и Кромвель жили в непересекающихся мирах: деспотические наклонности одного делали его непроницаемым для свободолюбия другого. Может быть, трактаты Мильтона и пошли на пользу лорду-протектору, но он об этом просто не знал, как и не реагировал на увещевания поэта.
До середины 50-х годов Мильтон испытывал пиетет перед английским Назореем. Он и воспринимал его как Иисуса Навина или Давида, отечественного поборника справедливости. В трактатах Мильтон сравнивает Кромвеля с Камиллом, Сципионом, Киром, воспринимая его как очищающий меч, как вождя-освободителя. Кромвель оставался для Мильтона защитником Реформации даже во время позорного Ирландского похода. Затем, видимо, наступило отрезвление. Имя Назорея исчезает из его работ, его голос не слышен среди поэтов, оплакивающих смерть диктатора, возможно, он даже почувствовал некое облегчение, выдаваемое в знаменитой фразе, что наконец-то окончилась короткая, но скандальная ночь вмешательства в общественные дела Англии (речь, видимо, шла о резких мерах Кромвеля относительно парламента).
Да, Мильтон примкнул к индепендентам и даже -вопреки собственным правилам - принял пост латинского секретаря при Государственном совете и редактора газеты "Mercurius Politicus". Да, он отдался новой деятельности с присущей ему страстью и энергией. Да, он ослеп раньше, чем утратил зрение, - не увидел сквернот нового режима и переоценил полученные свободы. Да, он оправдывал бойню, учиненную армией Кромвеля в Ирландии, и называл детей Даны дикарями и варварами. Но о чем все это свидетельствует? Это свидетельствует лишь о том, что, будучи человеком пристрастным, он в который раз повторил ошибку многих великих, отдавших предпочтение "общественному служению", еще раз доказав, что подлинное общественное служение - акт интимный и индивидуальный. Когда же он становится коллективным, массовым или партийным, тогда даже Мильтоны мельчают.
"бурное двадцатилетие" (1640 - 1660) мировая поэзия понесла невосполнимую утрату: лучшие годы великого поэта были отданы на откуп дыму и иллюзиям - 16 сонетов да несколько псалмов - вот весь итог. Но они не прошли совсем даром: нерастраченный потенциал этого наэлектризованнейшего человека ждал своего выхода. Он ослеп, дабы прозреть.
Мильтон кромвелевского периода - человек служивый, яростный, партийный, следовательно, несправедливый. Он служил "общественному благу" - до "ослепления" не только в переносном, но и в прямом смысле слова. И ослеп именно в год написания Защиты английского народа, книги предвзятой и написанной как отповедь на Защиту короля.
Человек самоотверженный, Мильтон всему отдавался без остатка. Став секретарем по делам международной переписки, он работал напряженно, самозабвенно, до потери здоровья. От беспрерывной работы тяжелая болезнь глаз закончилась полной слепотой. Но даже ослепнув, он при помощи секретарей продолжал вести обширную переписку Государственного совета.
Политические памфлеты Мильтона тоже были средствами самозащиты. Никто не знает, что творилось в его душе в годы заката Реформации, но выдают инвективы: ярость такого рода литературы - свидетельство самозащиты автора, спасающегося криками и воплями "истинно верующего".
После смерти Кромвеля прогнившая деспотия распалась, как карточный домик. Пришло время платить по счетам. Мильтон пытался бежать, но его разыскали и отправили в тюрьму. Правда, пробыл он там недолго: Стюарты оказались гораздо милостивей Кромвеля.
только монарха, но и освободителя. После реставрации пуритан забрасывали на улицах грязью, а то и камнями.
Причину поражения республики Мильтон связывал с неготовностью к ней ни народа, ни вождей: люди, не способные подчинить вожделения разуму и благочестию, обречены на тиранию и рабство; если порядка нет внутри человека, обуздать его можно лишь внешним насилием. В Потерянном Рае архангел Михаил резонерствует:
...Если вдруг
Затмится разум или же ему
Откажет в послушанье Человек, -
С желаньями бессвязными, лишат
Рассудок власти, в рабство обратив
Людей, досель свободных. Посему
За то, что Человек в себе самом
Свободный разум, правосудный Бог
В расплату подчинит его извне
Тиранству самозванных вожаков.
Что так же беззаконно отберут
Вера поборников свободы оказалась мелкой, и они не выдержали испытания властью. После крушения республики Мильтон пришел к очевидному выводу, что путь к свободе тернист и пролегает через длительное религиозно-нравственное совершенствование. Его настроения этих дней хорошо передают строки Потерянного Рая:
Я не охрип,
Не онемел, хотя до черных дней,
До черных дней дожить мне довелось.
Во мраке прозябаю, средь угроз,
Опасных, в одиночестве глухом.
Ему ничего не оставалось, кроме как, уединившись, приняться за осуществление замыслов, которые пришлось столько раз откладывать.
Мильтон вернулся к мечте своей юности, быть Тассо и Данте Англии. Вдохновение забило в нем ключом; он вспомнил свои поэтические сны, свои грезы о рае, свою нежную любовь к природе. Революционные страсти угомонились в нем, и их вулкан покрылся смеющимися зелеными садами и белыми домиками... Внизу, на дне кратера, продолжалась работа подземных сил, столбы огня, дыма и пепла то и дело вылетали из кратера, но на поверхности все было спокойно, все было залито золотыми солнечными лучами. Таким и представляется нам "Потерянный Рай", и эта величайшая религиозная поэма Новой Европы походит на "Ад" Данте силою своей сдержанной страсти, на "Одиссею" Гомера прелестью своих описаний природы, семейного счастья, пышной красотой своих картин и образов.
Всякое утро он приказывал читать себе по-еврейски одну главу из Библии и потом сидел несколько времени важный и молчаливый, вдумываясь в прочитанное. Он никогда не ходил в церковь. Независимый в религии, как и во всем остальном, он вполне довольствовался своим внутренним храмом; не находя ни в одной секте признаков истинной церкви, он молился Богу наедине и не имел надобности при этом ни в чьем посредничестве.
Приходившие навестить Мильтона обыкновенно заставали его "в комнате, обитой старыми зелеными обоями, сидящим в кресле и одетым весьма чисто в черное платье"; "цвет лица его был бледен, - говорил один посетитель, - но не мертвенный; руки и ноги поражены были подагрой"; "светло-каштановые волосы... падали по обеим сторонам лица длинными локонами; черные чистые глаза не обнаруживали никаких внешних признаков слепоты". В молодости Мильтон был удивительным красавцем, и его изящные щеки, нежные как щеки молодой девочки, оставались румяными почти до смерти.
Все его портреты до сих пор дышат чем-то горделивым, величественным, да без сомнения немного найдется людей, которые бы делали столько чести человечеству. Он умер 8 сентября 1674 года 68-ми лет от роду.
Личность Мильтона - ключ к его творчеству. То, что именуют противоречиями, - прямое следствие характера поэта, в душе которого пуританство удивительным образом уживалось с неистовой страстностью, строгость аскета - с огромной энергией и благостность - с активизмом. Ему удавалось обуздывать свой вулкан нечеловеческим трудом, но страстность была постоянной причиной утраты самоконтроля. В сущности, Мильтон наименее подходил на роль проповедника протестантизма, ибо в глубинах его бурлили те вожделения, с которыми он призывал бороться. Только огромным усилием воли он загонял их вглубь - достаточно глубоко, чтобы они не портили ему жизнь, но недостаточно, чтобы они не выплескивались на страницы его книг. Это была не только пылкость пророка, но и просто "страсти человеческие", которыми накалены многие его строки.
Мильтона часто ставят в один ряд с Шекспиром, но, мне кажется, трудно придумать большую противоположность. Шекспир - бесконечнолик, Мильтон - монолитен, целен, Шекспир - жизнелюб, Мильтон - аскет, Шекспир исповедовал полноту бытия, Мильтон - пуританские добродетели умеренности, благочестия, самоотвержения. Примерами подвижнического самоотвержения изобилует вся его жизнь: он пожертвовал поэзией, дав согласие служить республике, он пожертвовал глазами, вопреки советам врачей отказавшись сократить рабочее время, он пожертвовал лучшими годами жизни, всецело отдавшись благочестию и "делу свободы",
У Шекспира жизнелюб Фальстаф - "отличный малый", полный жизни остроумец, выпивоха, у Мильтона жизнелюб Комус - дьявол-искуситель, абстрактное зло, безжизненная аллегория человеческого порока.
Вы поразительно быстро привыкаете к нему, его стилю, его нравственным изречениям, его серьезной, немного даже суровой личности, в глубине которой, под двойной оболочкой средневекового ученого и фанатически преданного своим политическим и религиозным убеждениям борца, неумолкаемо бьет ключ самой нежной и возвышенной поэзии. Что, казалось бы, может быть общего между "Сонетом соловью" и "Потерянным Раем", на каждой странице которого вы слышите глухие раскаты грома, а между тем, всмотревшись попристальнее, вы увидите тот же стиль, ту же манеру. В ряду великих английских поэтов, которые непрерывно следовали друг за другом со дня рождения Шекспира по день смерти Мильтона, то есть почти на протяжении 150 лет, вы всегда узнаете Мильтона.
Он видел свое призвание в установлении связи между красотой и истиной и учил, как следовать той и другой. Главная идея Потерянного Рая - страстное служение истине-красоте (Богу) и призыв к человеку следовать этому служению.
превратностей жизни, слепоту, семейные неурядицы, одинокую старость среди насмешек и презрения ликующих врагов. Мильтон много получил от природы: она дала ему прекрасную наружность, вызывавшую невольное доверие и уважение, дала ему проницательный ум, поэтический дар, равняющий его с высочайшими героями слова, и правдивое сердце, не знавшее никогда ни лжи, ни соблазнов, истекающих от лжи. Он не растерял ни одного из данных ему талантов и смело оставался до конца дней своих каким был, не обращая внимания, как относятся к сущности его натуры окружающие.
После реставрации монархии он оказался в числе немногих сторонников Кромвеля, не пошедших на поклон к Карлу II. Даже тюрьма не сломила его. Он вошел в нее как царь на престол.
Есть гении, удивляющие нас величием своего творчества и ничтожеством своей обыденной жизни. Мильтон не знал такого противоречия... Жизнь меняла его, но эти изменения никогда не являлись результатом расчета или посторонних соображений.
Человек замкнутый, он не был создан ни для семьи, ни для службы, ни для глубоких привязанностей. Аскетическая суровость отталкивала от него людей, да и сам он не желал иметь дело с "малыми сими". Он всегда был одинок, но это, видимо, не обременяло его. Даже в семье он держал себя с достоинством римского сенатора. Это о нем писал Карлейль:
Характер священнический создан для жизни уединенной, ему недостает снисходительности, уступчивости и даже добродушия, которые при обычном столкновении с людьми дороже гения.
Его поэтический дар, его нравственное целомудрие, его религиозное воодушевление не знали противоречий и борьбы. Он не бросался на колена перед Господом лишь для того, чтобы излить страдания своей усталой, измученной жизни и собственными грехами души, он не любил добродетели как лучезарного образа, посещающего человека лишь в редкие минуты просветления, - его слово и его жизнь, его чувства и поступки всегда были тем же самым.
Как другие христианские пророки, он уже в юности остро ощутил чувство личной избранности и в самых ранних стихах кембриджского периода говорил о своей миссии творца национального эпоса, не прославляющего народ, а просветляющего его. Он верил, что именно ему предначертано принести своей стране катарсис, стать обновителем нравов. Много размышляя о народном благе и историческом будущем, он приходил к мысли о религиозном очищении, духовном переломе и не видел иного пути к благу и будущему, кроме веры. Мильтон был подвижником веры и всю свою человеческую энергию, вдохновение, полемический дар и поэтический талант поставил на службу этому избранничеству: всеми наличными средствами наставляя народ на путь этики реформации и пуританизма.
То, что Мечу протестантизма не удалось свершить железом, то Мильтон достиг с помощью пера.
Левиафану Гоббса и утопиям Мора и Бэкона он противопоставил обновленную христианскую идею, которая и раньше владела Европой, но с помощью Реформации дала мощный импульс культурному, нравственному и экономическому подъему. Не знаю, понимают ли это англичане, но облик страны, в которой они сегодня обитают, во многом обязан своими лучшими чертами творцу Потерянного Рая.