14
Милтон-поэт получил признание еще при жизни, а в XVIII веке его уже стали считать классиком, автором лучшей эпопеи на английском языке. Еще в начале столетия Аддисон посвятил автору «Потерянного рая» несколько статей, сравнив поэму с эпопеями Гомера и Вергилия, а ближе к концу века влиятельнейший Сэмюэл Джонсон написал биографию поэта. Правда, признавая значение Милтона, Джонсон также и критиковал его за приверженность республиканизму, а его стихи за несоответствие канонам августианского неоклассицизма, неправдоподобие характеров (Адам и Ева в раю) и трудности поэтического синтаксиса. О всеобщем признании Милтона говорит тот факт, что Гендель написал ораторию на стихи «Самсона» и переложил на музыку L’Allegro и Il Penseroso, а лучшие художники столетия, в том числе и Блейк, иллюстрировали его стихи. Что же касается поэзии, то благодаря Милтону белый стих в XVIII столетии уступал по популярности лишь героическому куплету, а влияние автора «Потерянного рая» послужило стимулом для таких разных художников, как Джон Драйден, Александр Поуп, Эдвард Юнг, Джеймс Томсон и Уильям Купер.
В эпоху романтизма в Англии сложился своеобразный культ Милтона, которого тогда не просто считали классиком, но и поставили на второе место после самого Шекспира. В отличие от предыдущего столетия, когда раны гражданской войны еще были свежи в памяти, романтики превозносили автора «Потерянного рая» и как поэта, и как гражданина (вспомним цитированный выше сонет Вордсворта), и каждый крупный художник слова так или иначе осваивал его традицию. Здесь можно упомянуть и Кольриджа, и Байрона, и Шелли, и Китса. Но, пожалуй, ярче всего эта связь проявила себя в творчестве Блейка, всю жизнь размышлявшего о Милтоне и назвавшего одну из своих самых сложных поэм его именем, и в поэзии Вордстворта, особенно в его сонетах и автобиографической поэме «Прелюдия», где милтоновский Эдем стал земным раем детства с его ностальгическими воспоминаниями.
Викторианцам Милтон был уже не так близок, как романтикам, хотя большинство из них признавали его авторитет. Но при этом их гораздо больше интересовал Милтон - поэт, а не гражданин, а его приверженность пуританским ценностям была для них не столько достоинством, сколько недостатком. Интерес же к поэзии Милтона больше всего проявил себя в творчестве Теннисона, но он есть и у Хопкинса, продолжившего стихотворные эксперименты «Самсона», и у Гарди, и раннего Йейтса.
Положение вещей изменилось лишь в первой половине XX века, когда против Милтона выступили поэты-модернисты Паунд и Т. С. Элиот, попытавшиеся низвергнуть автора «Потерянного рая» с поэтического Олимпа. Однако сама страстность их инвектив говорила о том, насколько Милтон был важен для них, пусть и как влияние, которое они стремились преодолеть. С другой стороны, их нападки побудили многих представителей академической науки встать на защиту поэта и заново прочесть его творчество в свете идей XX века. Поэты же, сохранившие приверженность романтической традиции, и прежде всего поздний Йейтс и Дилан Томас, по-прежнему осваивали наследие Милтона, хотя они, быть может, прямо и не говорили об этом[48]. Опосредованное влияние автора «Потерянного рая» можно обнаружить и в творчестве художника совсем другого плана – У. Х. Одена.
«милтоновская индустрия», и сейчас количество новых исследований творчества поэта в два раза превосходит количество работ, посвященных Блейку и Йейтсу. В эти годы о Милтоне писали критики всех основных школ литературоведения (новые критики, феминисты, марксисты, психоаналитики, структуралисты, постструктуралисты и деконстуктивисты), которые со своих, порой противоречащих друг другу позиций анализировали его творчество[49]. Но, как и в случае с другими классиками, никто из них не сказал последнего слова. Новое время постоянно выдвигает новые оценки, и творчество Милтона продолжает жить и привлекать к себе новых читателей.
«Потерянного рая», сделанный в прозе с французского языка и названный «Погубленный рай» (1745). Его осуществил А. Г. Строганов, который, видимо, по цензурным соображениям не решился его опубликовать, и долгое время этот перевод ходил по рукам в рукописном виде, оказав существенное влияние на другие русские переводы XVIII столетия. Полный русский текст эпопеи Милтона появился в печати в 1780 году. Этот перевод также в прозе и тоже с французского сделал префект Московской Духовной Академии Амвросий (Серебрянников), впоследствии архиепископ Екатеринославский.[50] Затем Амвросий перевел и «Возвращенный рай» (опубликован в 1803 году). Однако до этого перевод «Возвращенного рая» (тоже с французского) был опубликован И. Грешищевым (1778). Вслед за этим последовали и другие переводы в прозе. Лучшим из них, пожалуй, был перевод обеих эпопей А. Зиновьева, сделанный с подлинника и увидевший свет в 1861 году. Первый полный (пока еще не очень удачный) перевод обеих поэм в стихах был предпринят Е. Жадовской (1859), хотя до нее отдельные фрагменты «Потерянного рая» уже пытались переводить Жуковский и М. Вронченко. Вслед за этим последовали и другие переводы в стихах. Лучшим дореволюционным переводом стал перевод О. Чюминой (1899).
Среди русских писателей, интересовавшихся Милтоном в XVIII веке, помимо Кантемира и Тредиаковского, следует назвать Хераскова, Новикова, Державина и Радищева[51]. В подражание Милтону была написана и анонимная поэма «Истинный свет» (1780). Среди романтиков Милтоном первым заинтересовался Жуковский. Декабристы и особенно Кюхельбекер тоже увлеклись английским поэтом, на романтический лад видя в нем пророка свободы. Знал Милтона и Пушкин, который высоко ценил поэзию автора «Потерянного рая», назвав его «великой тенью». Но особенно близок поэт был Лермонтову, что ярко проявило себя в «Демоне», где, однако, главный герой все же лишен милтоновской грандиозности и переосмыслен в романтическом духе. Писатели второй половины XIX столетия тоже, конечно же, знали Милтона, и Достоевский даже использовал в «Легенде о Великом инквизиторе» тот же евангельский сюжет, что и Милтон в «Возвращенном рае». Но особый интерес к Милтону возродился в конце века у символистов, а также в живописи (полотна Врубеля) и театре (сценические образы Шаляпина, взрывавшие привычные оперные стереотипы). Тогда же Е. А. Соловьев написал и биографию поэта («Милтон, его жизнь и литературная деятельность», 1894), где ученый продолжил романтическую «сатанинскую» линию интерпретации Сатаны, отождествив его с Прометеем и увидев в нем черты сходства с Кромвелем.
Эту традицию впоследствии развил и Луначарский, который уже после революции сумел защитить Милтона от нападок пролеткультовцев, видевших в нем сугубо религиозного поэта. После октябрьской революции влияние Милтона в русской литературе пошло на убыль, хотя в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», как представляется, есть параллели с «Потерянным раем». Однако в эти годы интерес к Милтону не угас, о нем писали критики, трактовавшие его творчество с марксистской точки зрения, и в свет вышли новые переводы его поэзии (а это искусство в советскую эпоху в силу разных внелитературных причин достигло расцвета), среди которых хочется, прежде всего, назвать лучший по сей день перевод «Потерянного рая» А. А. Штейнберга (1976).
Сейчас, в начале XXI века в постсоветской России, прошедшей период переоценки ценностей и признавшей значение духовных основ жизни, Милтон остается классиком, творчество которого живо и постоянно привлекает к себе новые поколения читателей, каждый раз по-своему открывающих его для себя в меняющейся перспективе времени.