5
За истекшие двадцать лет Милтон почти не писал стихов. Исключением стали несколько поэтических переложений библейских псалмов и сонеты, в основном сочиненные на случай. Но, как и все, к чему прикасалось перо поэта, эти два десятка сонетов написаны серьезно, с полной отдачей сил. Возникшие как отклик на самые разнообразные события в жизни их автора, они сочетают личные и общественные мотивы, лирические, порой даже интимные переживания и гражданский пафос. Поняв сонет таким образом, Милтон чрезвычайно расширил его границы и придал написанным в этом жанре стихотворениям на случай статус высокой поэзии.
Тематика сонетов весьма разнообразна. Некоторые из них посвящены умершим и напоминают эпитафии (Памяти Кэтрин Томасон), а другие имеют форму дружеского комплимента (Генри Лоузу, Лоренсу или Сириаку Скиннеру). Есть здесь и обращения к сильным мира сего, в которых хвала сочетается с напутствием. Так, отдавая должное Кромвелю-полководцу, поэт указывает ему, что быть достойным правителем страны в мирное время труднее, чем побеждать врагов на поле брани:
Бой впереди: нам побеждать Войну
В дни мира надо: душу не одну
Грозят в мирскую цепь закутать волки.
Спаси свободу совести от злобы
Тех, Библия которых – их утроба.
Но у Милтона есть и сонеты «хулы», близкие по духу марциаловской эпиграмме клеветникам и содержащие непривычную для поэта сниженную разговорную лексику:
Я бисер перед свиньями метал,
На все лады они вопят «Свобода!»
А что в уме? – лишь своеволье сброда.
Пафосом грозного обличения проникнут сонет «На недавнюю резню в Пьемонте», написанный по поводу устроенной герцогом Савойским резни вальденцев, секты, возникшей еще в XII веке и считавшейся первыми протестантами:
Отмсти, Господь, за кости сих святых,
За тех, кто брошен в челюсть преисподней,
За тех, кто истину хранил с того дня,
Как мы камням еще молились…
Очень личный, полный неизбывной тоски сонет «О моей усопшей жене» обыгрывает образы света и мрака, слепоты поэта, ясно видящего лишь ночью во сне, а днем «объятого мраком», неожиданно поворачивая тему исчезнувшей, подобно сну, любви и красоты:
Жена приснилась мне, была чиста, -
Что Алкестида, отъятая силой
Гераклом у Танатоса, - могилы
Разнявши мрак, бледна, слаба, свята,
От мук родильных чистой отнята,
Как ей Закон велит. И видеть милой
Черты я мог: она не говорила,
Хранила в святости свои уста,
Как чистый дух. Вся в белом, но вуаль
Скрыть не могла – что было добрым знаком –
Любовь, заботу, нежность и печаль,
Их не сыскать в лице любом и всяком,
Но ах! Шагнув ко мне – умчалась вдаль,
И, днем проснувшись, вновь объят я мраком.
Милтон отказался от национальной шекспировской модели сонета (три катрена и заключительное двустишие) и предпочел итальянскую форму жанра (октава и сестина) с ее сложным равновесием частей. Многие английские предшественники поэта, в том числе Донн, использовали ее, но образцом для Милтона стали стихотворения двух итальянских мастеров Джованни Делла Каза и Торкватто Тассо, которые научили его увидеть в октаве и сестине единое синтаксическое целое, не распадающиеся на привычные четверостишия и трехстишия. Причем движение мысли Милтон вслед за своим предшественником поэтом-метафизиком Джорджем Гербертом часто переносил из октавы в сестину или начинал мысль сестины в последней строке октавы. Речь поэта в сонетах звучит приподнято, обретая необычную свободу и гибкость в своем замедленном движении и тем уже отчасти предвосхищая стихи «Потерянного рая».
При всей торжественности интонация Милтона очень разнообразна и передает целый спектр эмоций – от резкости и сарказма инвективы (сонеты в защиту трактатов о разводе), пламенного негодования («На недавнюю резню в Пьемонте») до скрытой, ушедшей внутрь, но от этого не менее сильной боли («О моей усопшей жене»). По преимуществу мужские рифмы отделаны точно. В целом же у Милтона малая форма сонета обрела неожиданное величие и монументальность, которых этот жанр в Англии не знал ни до, ни после.
«О слепоте», где поэт, оттолкнувшись от евангельской притчи о талантах, размышлял о собственном даровании, которое может померкнуть из-за его слепоты, и, поборов отчаяние, пришел к выводу, что все еще впереди:
Тот лучше служит, кто нести привык
Ярмо земное. И бежит, и рада
Толпа служить. Славней же тот, кто ждет
«Те тоже служат, кто стоят и ждут» или «Те тоже служат, кто стоят и прислуживают».
Большинство комментаторов расшифровывают это место как ссылку на служение высших чинов ангелов, которые постоянно стоят у престола Бога и передают Его повеления низшим чинам. Другие толкователи видят здесь евангельскую аллюзию: «Итак, станьте, препоясавши чресла ваши истиною, и облекшись в броню праведности» (Ефесянам, VI, 14). В любом случае ясно, что слепота не отняла таланта Милтона, погасив его поэтический дар, - как раз наоборот, время расцвета этого таланта еще впереди. Именно теперь он может раскрыться во всей своей полноте. Пора подготовки, включавшая в себя длительное учение и политическую борьбу, напрямую столкнувшую поэта с обществом, кончилась, и обретший столь богатый опыт Милтон, наконец-то, может начать труд всей своей жизни – эпическую поэму.