9
Растянувшаяся на несколько книг беседа Рафаила с Адамом играет ключевую роль в общем замысле эпопеи. К моменту создания «Потерянного рая» Милтон уже давно продумал свое отрицательное отношение к строгому детерминизму кальвинистской доктрины, допускавшей спасение лишь немногих избранных, и занял позиции, близкие более либерально настроенным арминианам. Последователи этого возникшего в Голландии религиозного движения в противовес кальвинистам учили, что ко спасению призваны все верующие, а власть Бога совместима со свободой выбора человека, чье достоинство немыслимо без свободной воли. В соответствии с подобными взглядами для находящихся в состоянии блаженной невинности Адама и Евы никакой разумный и ответственный выбор невозможен. Готовя первых людей к предстоящему испытанию, Рафаил рассказывает Адаму о мятеже непокорных ангелов, об их сражении с ангелами света и поражении Сатаны и его приспешников, о сотворении мира и человека и напоследок предупреждает о грозящей опасности. Только после беседы с Рафаилом, когда Адам располагает всем нужным ему знанием, чтобы быть счастливым в раю, он может сознательно воспользоваться свободой воли и осуществить самостоятельный выбор. И только тогда «первое преслушание» человека и должно обрести космические масштабы, допустив на землю «смерть… и все невзгоды наши».
Когда поэт в девятой книге начинает рассказ о грехопадении, его интонация меняется – в ней теперь звучат трагические ноты. Милтон и здесь отталкивается от опыта предшественников, утверждая, что в его «возвышенном» предмете «ничуть не меньше, / Но больше героического», чем у Гомера, Вергилия, Тассо или Спенсера.
Такая «возвышенность» предмета определена библейским сюжетом с его космическими масштабами, и потому пасторальная идиллия уступает теперь место психологической драме и ее трагическим коллизиям. Используя нарративную технику, более присущую роману, чем эпопее, Милтон постепенно готовит читателя к моменту грехопадения. Намек на то, что оно возможно, хотя и не неизбежно, проскальзывает уже при первом знакомстве с Адамом и Евой. Едва появившись на свет, Ева сразу же поддается чувствам и, подобно Нарциссу, влюбляется в свое отражение в воде, а Адам уже в своем первом монологе, обращаясь к жене, говорит, что она ему дороже всего на свете (Dearer thyself than all, IV, 412) и тем самым неосознанно ставит ее выше Бога. Позже Адам жалуется архангелу Рафаилу, что красота Евы внушает ему страсть, готовую подчинить разум:
Познанье высшее пред ней молчит Униженно, и мудрость, помрачась В беседе с ней, становится в тупик, Подобно глупости. (книга VIII)
Впоследствии уже ночью Ева видит посланный Сатаной сон, где она, вкусив запретный плод, возносится на небо. А наутро по настоянию Евы и попреки желанию Адама герои расходятся в разные стороны райского сада, чтобы заняться работой поодиночке. В аллегорическом плане такая разлука чревата опасностями – разум расстался с чувством, и это значительно облегчает задачу Сатаны.
Конечно, у Евы есть собственный разум и своя свободная воля. Но в том-то и дело, что ее разум не может устоять перед хитросплетенной риторикой обернувшегося змеем Сатаны, и, подчинив волю чувствам, она делает роковой выбор. Обыгрывая риторику куртуазной поэзии, к которой Милтон относился крайне отрицательно, ловко пользуясь лестью и коварным обманом, Враг убеждает запутавшуюся Еву нарушить запрет, отведать плод и, превзойдя «свой тварный жребий», стать равной Богу:
Зачем Его запрет? Чтоб запугать, Унизить вас и обратить в рабов Несведущих, в слепых, послушных слуг. Он знает, что, когда вкусите плод, Ваш мнимо светлый взор, на деле – темный, Мгновенно прояснится; вы, прозрев, Богами станете, подобно им Познав Добро и Зло (книга IX)
Ситуация здесь во многом аналогична «Комосу». Но героине маски, знавшей, кто ее искуситель, было гораздо легче сопротивляться ему. Ева же не подозревает, что вступивший с ней в разговор змей, который стоит, подобно башне, опершись на хвост, и есть Сатана. Не знает она и что такое смерть, которая грозит ей, если она нарушит заповедь. Доводы Сатаны тоньше и коварнее, чем у Комоса, сразу же объяснившего, что он хочет. Враг искушает Еву, хитро играя на ее тщеславии и гордыне и тем подрывая ее веру в Бога и Его заповедь и заставляя ее подумать, что она не совершит греха, если отведает запретный плод и познает Добро и Зло. Так чувство побеждает разум и Ева вкушает плод.
Вот сорвала! Вкусила! И Земля
От раны дрогнула, и тяжкий вздох,
Из глубины своих первооснов
И всем своим составом издала
Природа, скорбно ознаменовав,
Что все погибло.
(книга IX)
Вкусив запретный плод, «глотая неумеренно и жадно», Ева мгновенно меняется. Цельность ее натуры исчезает и, подобно соблазнившему ее Сатане, она становится хитрой и расчетливой. Поразмыслив, не сохранить ли в тайне от супруга свой поступок, чтобы превзойти его «преимуществом познанья», она все же решает открыться Адаму, но не из настоящей любви к нему, а скорее из эгоизма, из боязни потерять его, если Бог, на самом деле, прав и смерть настигнет ее:
Адам со мною должен разделить И счастье, и беду. Столь горячо Его люблю, что рада всем смертям, Но вместе с ним. (книга IX)
В отличие от Евы, обманутой коварными речами Сатаны, перед Адамом, по прежнему знающим отличие добра от зла, встает осознанный выбор – расстаться с падшей Евой, которую ждет смерть, или последовать ее примеру и тоже вкусить запретный плод. Выбор этот отчасти напоминает коллизию классицистической трагедии, где чувство противопоставлено разуму. Но если в классицистической драматургии выбор в пользу чувства мог иметь некий ореол доблести, как это, например, случилось, когда Драйден на свой лад переделал шекспировского «Антония и Клеопатру», назвав пьесу «Все за любовь», то у Милтона при всей трагичности этого эпизода такого ореола нет. Поэт ясно дает понять читателям, что свободный выбор Адама определен не духовным, но плотским чувством, и что страсть победила суверенный разум. Адам, объясняя свое решение, восклицает:
Я чувствую, меня влекут Природы узы, ты – от плоти плоть, От кости кость моя, и наш удел Нерасторжим – в блаженстве и в беде! (книга IX)
Сам же поэт, комментируя случившееся, говорит:
Волей перестал Рассудок править, и она ему Не подчинялась. Грешную чету Поработила похоть, несмотря На низкую свою природу, власть Над разумом верховным захватив.
(там же) Для Милтона как верующего христианина подлинная свобода парадоксальным образом была заключена в послушании Богу, даже если Его решения было трудно принять и понять, и в жизни по Его законам, а без Бога свобода становилась своеволием и оборачивалась рабством греху. Вкусив запретный плод и тем противопоставив свою волю воле Бога, первые люди утратили такую свободу и познали грех. В один миг исчезло блаженство невинности, а с ним исчезла и гармония отношений с Богом и природой. Низшее победило высшее, и из идеальных полуаллегорических персонажей Адам и Ева превратились в простых смертных, которых ждет полная опасностей жизнь в хрупком и ненадежном мире. Действие эпопеи из космогонического плана переместилось в исторический.
Райская пасторальная идиллия окончилась – животные стали дикими и хищными, а земля поросла волчцами и терниями. Что же касается людей, то им отныне предстояло покинуть рай и в поте лица добывать себе хлеб насущный, борясь с болезнями и ожидая смерть.
Казалось бы, Сатана одержал полную победу. Но победа эта в изображении Милтона была лишь временной и отчасти даже мнимой. Узнав о грехопадении и грядущем суде над первыми людьми, Мессия сразу же заговорил о надежде умерить «правосудье милосердьем». Да и сами первые люди вскоре осознали свою вину и почувствовали раскаяние, что стало первым шагом на пути возрождения человека. Причем инициатива на этот раз принадлежала Еве. Забыв о взаимных упреках и победив отчаяние, Адам и Ева
Пошли туда, где их Господь судил, Униженно пред Ним простерлись ниц, Покорно исповедали вину И землю оросили током слез, Окрестный воздух вздохами сердец Унылых, сокрушенно огласив, В знак непритворности и глубины Смирения и скорби неизбывной… (книга Х)
Творца открывает Адаму судьбу его потомков вплоть до рождения Христа, а затем кратко и до конца мира.