Пуришев Б. И.
Прециозная литература
История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. Т. 4. — 1987. — С. 252—254.
С середины XVII в. в Германии распространяется барочная прециозная литература, тесно связанная с придворно-аристократическими кругами, а также с теми кругами бюргерства, которые тяготели к культуре господствующего сословия. Поначалу эти бюргерские элементы даже превалировали. Так, немалую роль в развитии прециозной литературы сыграл «Увенчанный пастушеский и цветочный орден», или «Общество пегницких пастухов», основанное в 1644 г. в Нюрнберге сыном местного патриция, плодовитым литератором Георгом Филиппом Харсдёрфером (1607—1658) и пастором Иоганном Клаем (1616—1656). «Пегницких пастухов» уже почти ничто не связывало с бюргерской культурой минувшего века. Но ведь и «вольный город» Нюрнберг утратил в XVII в. значение форпоста независимой бюргерской культуры, выдвинувшей ряд славных имен. Прошли времена А. Дюрера и Г. Сакса. В XVII в. нюрнбергская элита, оказывавшая решающее влияние на духовную жизнь города, стремилась подражать аристократии. К дворянско-патрицианским кругам обращался Харсдёрфер в своем восьмитомном сочинении «Занимательные беседы, предназначенные для дам» (1641—1649), в котором речь шла о том, что надлежит знать женщине, вращающейся в высшем свете. Все «вульгарное» изгонялось из жизни, превращавшейся в жеманную великосветскую игру. Самое название ордена как бы подтверждало, что члены его, выступавшие в условных буколических одеждах, становились участниками салонного маскарада. В стране, разоренной войной, они играли в «золотой век». При этом буколическая простота и наивность превращались в эффектированную изысканность. Поэты прежде всего хотели быть виртуозами, способными поразить читателя, изумить его неистощимостью своей пиитической изобретательности. Эту изобретательность всемерно поощрял Харсдёрфер в своей поэтике «Поэтическая воронка, или Как без помощи латинского языка за шесть часов влить искусство немецкого стихосложения» (1647—1653). Большое внимание уделял он звукописи, замысловатым метафорам, аллегориям и логарифмам, прихотливому сплетению метров, рифм и броских эпитетов. При этом «пегницкие пастухи» желали поразить не только слух, но и глаз читателя, конструируя фигурные стихотворения в виде венка, флейты, башни, бокала и т. п. Подчас их творческая энергия целиком расходовалась на создание до крайности сложных и экстравагантных поэтических форм.
«Астреей» д’Юрфе и «Верным пастухом» Гварини. «Диану» Монтемайора Харсдёрфер переложил на немецкий язык. Он прямо указывал на законность и даже необходимость самых широких литературных заимствований и подражаний.
Впрочем, не всегда «пегницкие пастухи» воспевали стремительный бег «серебряно-прозрачных» весенних ручьев, сбросивших с себя ледяные «латы», гудение «пчелиного торжища» среди зарослей нарциссов, фиалок, гвоздик, лилий и майорана (Харсдёрфер. «Лето»). Подчас они выходили за пределы идиллических тем, настраивая свою лиру на религиозный лад, откликаясь на злобу дня или затрагивая вопросы философского и этического порядка. Но в этом случае они обычно твердили о быстротечности и непрочности всего земного, уподобляя здешний мир бушующему морю, бесчестному судье, хлеву, наполненному глупым скотом, царству, управляемому безумием, и т. п. (Харсдёрфер. «Что представляет собой этот злой мир?»)
Наряду с прециозной поэзией появляется в середине XVII в. немецкий прециозный роман. Его первенцем можно считать «Адриатическую Роземунду» (1645) Филиппа Цезена (1619—1689), сына лютеранского пастора, возведенного в 1653 г. в дворянское звание. Правда, названный роман несколько отличен от более поздних прециозных романов, в частности от более поздних романов самого Цезена. Он лишен сложной интриги. Действие развертывается в Голландии и Франции в годы Тридцатилетней войны. Это рассказ о нежной любви, которая разбивается о конфессиональную нетерпимость. Реальный мир то здесь, то там дает знать о себе. Автор, например, горячо осуждает «беспощадность проклятой войны, которая довела до гибели» множество людей. Он заставляет героя романа благородного Маркхольда не только скорбеть о великом разорении Германии, но и обвинять в этом князей, разжигающих из эгоистических побуждений пламя военного пожара.
В то же время под пером прециозного автора окружающий мир утрачивает свою грубую повседневную конкретность, превращаясь в некое вымышленное зачарованное царство. В этом царстве любовь становится до крайностей возвышенной, трепетной, велеречивой, заставляющей влюбленных все время вздыхать, бледнеть, стонать, терять сознание, проводить ночи без сна, сочинять изящные послания в стихах и прозе. В романе великолепны не только женщины, но и то, что их непосредственно окружает: убранство комнат, увеселительный сад, роскошный фонтан, нарядный грот и т. д. Подобно другим прециозным писателям, Цезен любит водружать пышные декорации. На фоне таких декораций разыгрываются в романе пасторальные сцены. В ожидании своего возлюбленного несравненная Роземунда становится пастушкой. На ней легкое платье из блекло-голубого атласа на шелковой подкладке, каковое, по словам Цезена, «обычно носят пастушки». Пастушеская хижина ее вся украшена роскошными коврами блекло-голубого цвета, повсюду виднеются самые изысканные предметы.
В дальнейшем немецкий прециозный роман, окончательно отказавшись от изображения современной жизни, обратился либо ко временам древних римлян и германцев (Андреас Генрих Буххольц, 1607—1671, и др.), либо к восточной экзотике (Генрих Ансельм фон Циглер. «Азиатская Баниза», 1689). Он становился все более многословным, громоздким, многолюдным. Например, в романе Буххольца «Удивительная история великого князя германского Геркулеса» (1659—1660) выступают четыреста пятьдесят действующих лиц. Более сложной становится интрига. Одно занимательное событие набегает на другое. Все более пышными и громоздкими делаются декорации. Словесные орнаменты складываются в причудливые узоры. Авторы стремятся превзойти друг друга в виртуозной обрисовке красочных деталей. Все поражающее, эффектное находит у них самый теплый прием. В «Африканской Софонисбе» (1647) и «Ассенате» (1670) Цезена мелькают убийства, переодевания, погони, землетрясения, разбойники, плавающие люльки, оракулы, пожар Рима, буря на море, кубки с ядом, гробницы и руины, египетские пирамиды, мемфисские пещеры, лабиринт и т. п. И главное — драгоценные камни, ткани, предметы, металлы, как из рога изобилия низвергающиеся со страниц романа. Влиянием «Амадиса», которого переводили на немецкий язык еще в конце XVI в., а также Ла Кальпренеда и М. де Скюдери отмечено развитие немецкого галантно-героического романа, вскоре превратившегося, по словам поэта Зигмунда Биркена (1626—1681), одного из наиболее влиятельных «пегницких пастухов», в «подлинные школы двора и знати». Иногда эти романы не что иное, как местные придворные хроники, вставленные в раму исторического или экзотического повествования, например романы герцога Антона Ульриха Брауншвейгского (1633—1714) «Светлейшая сириянка Арамена» (1669—1673) и «Октавия, римская история» (1677—1707), «выросшие», по словам автора, «при дворе, а не среди школьной пыли», «не загрязненные связью с обществом черни, повествующие весьма учтиво, истинно княжески о княжеских деяниях».
«Великодушный полководец Арминий, или Герман, доблестный защитник германской свободы, со своей светлейшей Туснельдой, в остроумном повествовании о делах государства, любви и доблести, изображенный, отечеству на пользу, немецкому же дворянству во славу и подражание» (1689—1690). Как явствует из витиеватого заглавия, в романе речь идет не только о любви и доблести, но и о «германской свободе», которую отстаивает князь херусков Герман, нанесший в 9 г. н. э. жестокое поражение римским легионам в Тевтобургском лесу. Симпатии автора всецело на стороне древнегерманских витязей, поднявшихся на борьбу с иноземной тиранией. Простые, суровые нравы германцев противопоставляются изнеженности и нравственной испорченности римской знати. Правда, историзм романа зачастую является чистейшей бутафорией, а мировоззрение ученого автора ограничено взглядами господствующего сословия. При всем том у романа есть свои достоинства. Написанный в период глубокого национального упадка, он стремился поднять национальное сознание немцев, подорванное политическим партикуляризмом. Только, конечно, воздавая должное патриотизму древних германцев, Лоэнштейн их чрезмерно идеализировал. Заметна также в его романе, характерная для конца XVII в., рационалистическая тенденция, проявляющаяся, например, в полемических выпадах против веры в чудеса или в прославлении разума, который, по словам автора, является величайшим «сокровищем человека», делающим его «равным богам».
1665; «Софонисба», 1680), испытавшие влияние «кровавых» трагедий Сенеки и французских драматургов, занимают значительное место в истории немецкого барочного театра. В них бушуют мрачные страсти, жажда власти попирает любовь, во дворце царит злодейство, и лишь в смерти находят трагические герои Лоэнштейна спасение от поругания и рабства (Клеопатра, Софонисба). Фурии, олицетворяющие больную совесть, преследуют и терзают злодеев (например, Нерона в «Агриппине»). Проповедь стоицизма — основного нравственного принципа автора — сочетается в трагедиях (или «главных и государственных действах») Лоэнштейна с изощренным изображением убийств, самоубийств, нравственных уродств и всякого рода устрашающих явлений. Автор все время стремится поразить и потрясти зрителя, используя с этой целью всевозможные сценические эффекты, а также тяжеловесную риторику, оснащенную пространными описаниями, сравнениями и дискурсами.
школы поэтов (1650—1680), к которой примыкал также Лоэнштейн. Его сферой была преимущественно галантная лирическая поэзия. Владея многими европейскими языками, он, как и Харсдёрфер, стремился обогатить немецкую поэзию достижениями зарубежной литературы. Ему принадлежит стихотворный перевод «Верного пастуха» Гварини. Но особенно близок Гофмансвальдау маринизм с его манерной вычурностью и салонным гедонизмом. Эротическая тема занимает большое место в поэтическом наследии «немецкого Овидия». Галантные намеки, сравнения, метафоры и аллегории обильно уснащают мадригалы, рондо, «героиды» и прочие стихотворения прециозного поэта. Глубина чувств и страстей ему недоступна. Скользя по жизни, он прославляет легкомысленных питомцев Эпикура, избравших сладострастие панацеей от всех зол.
Гофмансвальдау нельзя отказать в умении создавать элегантные, звучные, нарядные стихотворения. У него уже появляется та легкость, которая в XVIII в. станет достоянием поэзии рококо. Но барокко еще главенствует в его изощренной поэзии, украшенной пестрыми гирляндами метафор, эффектных пуантов, оксюморонов и картин. Подобно Марино и другим поэтам барокко, он соединяет призывы неустанно ловить миги наслаждений с меланхолическими тирадами о быстротечности и суетности всего земного, называет жизнь длительной смертью, а любовь — застенком («Песня о непостоянстве счастья») или же сравнивает жизнь человеческую с увеселительным спектаклем, длящимся краткий срок («Героиды», «Эрменгарда Рудольфу»). А в стихотворении «Мир» вполне в духе Харсдёрфера сравнивает он земной мир с молнией, мелькнувшей в ночной мгле; с пестрым лугом, поросшим чертополохом; с приютом рабов, открытым для всех людей; со смердящими останками, прикрытыми алебастром.
В 1673 г. увидели свет избранные «Немецкие переводы и стихотворения» Гофмансвальдау. Более полные собрания его сочинений появились лишь после смерти поэта (1679, 1695).