VI. Песнь песней
В первой главе Осии возлюбленный назван садом, виноградником, отгороженным от дикой пустыни. У Исайи есть “Песнь Возлюбленного моего о винограднике Его” (5. 16)[107], которую Уизер переложил в своих “Гимнах и песнопениях церкви” (1623). Самое интересное упоминание сада/виноградника содержится в Песне песней, приписываемой Соломону. Здесь возлюбленная восходит из дикой пустыни; в своем винограднике она призывает своего возлюбленного: “ты, кто обитаешь в садах” (3. 6, 8. 5, 13). “Запертый сад, сестра моя, невеста”, — говорит возлюбленный, и она отвечает: “Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его” (4. 12, 16; 5). Так как эта эротическия поэма стала каноном, она продолжала трактоваться — как и в средние века — как аллегория (“даже в своих самых веселых выражениях”, как сказал Милтон)[108]. Женевская Библия говорит, что эта Песнь “описывает совершенную любовь Иисуса Христа... и верной души его церкви”. Это подразумевает, что автор знал, что будет Христос, а у него будет своя Церковь.
Даже если автором был Соломон, о нем следует думать как о человеке, более опытном в земной любви, чем в божественной. Такого рода замечания делались невеждами в 1640-х годах; с ними должна была столкнуться новая библейская критика. Вероятно, имеет значение то, что Песнь песней — одна из немногих книг Ветхого Завета, которая не цитируется в Новом Завете[109].
Женевская Библия умудрилась сохранить каменное выражение лица, комментируя эту любовную историю. “Царь привел меня в палату свою” толкуется так: “подразумевается тайная радость, которая не известна миру сему”. “Да лобзает он меня лобзанием уст своих” — здесь говорится, как нам объясняют, “от лица... верной души, пламенеющей жаждой Христа” (1. 1). Простая просьба: “Скажи мне, ты, которого любит душа моя... где возлежишь ты в полдень”, объясняется как “супруга, видя свою ошибку, бежит к мужу только за помощью” (1. 6).
“Возлюбленный мой... у грудей моих пребывает” означает не более, чем “он будет самым дорогим для меня” (1. 12). “Два сосца твои, как двойня молодой серны” толкуются как “там, где есть знание и усердие, два драгоценных украшения” (4. 5). Ссылки на “наше ложе” могли означать только “сердце верных, где Христос обитает в духе своем” (1. 15). Именно потому, что Песнь эта столь явно не говорила о любви Христа к своей Церкви, она порождала конфликт между литературным восхищением и теологической традицией.
Из многих написанных переводов и комментариев к Песни песней удивительно большое число не было опубликовано в течение жизни авторов или не публиковалось вообще. Джон Дод хвалил проповедь, которую Ричард Сиббс читал на эту тему, но она не была опубликована. Джон Дэвенпорт прочел серию проповедей, посвященных поэме, которые, как говорили, готовились к печати, но и они никогда не вышли в свет[110].
Самым лучшим переводом мне кажется первый, сделанный Уильямом Болдуином в 1549 г. Его заглавие “Гимны, или Баллады Соломона” соотносит работу с английскими условиями[111].
Его посвящение Эдуарду VI выражало надежду, что песни, подобные этой, “когданибудь вытеснят непристойные баллады о распутной любви, которые обычно распеваются праздными придворными в домах принцев и вельмож”. Болдуин хотел оказать противодействие “игривым словам”, которые, соглашался он, содержала Песнь. Темой его версии стал конфликт между истинной верой и лживым лицемерием. Те, кто трудится “на полях и виноградниках”, — это лолларды, которые не страшатся гонений. В отличие от позднейших версификаторов Болдуин воздержался от комментариев, ограничившись переводом и кратким изложением спора. Он использует различные метры и в лучшем случае схватывает ощущение легкомысленного чувственного счастья.
О, как прекрасна, как прекрасна ты, моя радость. Как приятна моя любовь, как приятна и ты; О супруга моя, как резва ты и как стыдлива Ты в наслаждениях, когда я лобзаю тебя, О родная моя. Стан твой похож на дерево Пальмы, ибо ни одна тварь не нарушает твоего роста; И груди твои так упруги, что кажутся мне Гроздьями винограда, которые, поспев, свешиваются книзу, О родная моя.
Болдуин был не просто “пуританином” в более позднем смысле этого слова. Он писал маски для Эдуарда VI и считался “выдающимся, одаренным воображением автором английской реформации”, был редактором “Зеркала для магистратов”, автором первого напечатанного английского сонета и сатиры “Рисковое дело” [непереводимая игра слов: Bell the Cat. — Прим. перев.] (1570, написана в 1553 г.), которую Дж. Н. Кинг называет “доказуемо первым английским романом, описывающим реформационную Англию как мир кошек, хороших и плохих, ручных и диких”[112].
В 1575 г. Джад Смит опубликовал переложение стихами глав 5й и 6й Песни песней[113]. Дадли Феннер, высланный в молодости за свой пуританизм, стал капелланом компании купцовавантюристов в Миддлбурге и опубликовал там свой стихотворный перевод Песни песней в 1587 г. “Он кажется, — довольно таинственно сообщал он компании в своем посвящении, — подготовлен для ваших каждодневных занятий и пользы”. Его не очень хороший перевод туповат и ограничен. Он отвергает идею, которую приписывает иезуитам, что это действительно любовная песнь сомнительного канонического авторитета — принятая им точка зрения разделялась более уважаемым Себастьяном Кастеллио[114]. Но сам Феннер не имел сомнений, как он сам объясняет в своем комментарии, который больше чем вдвое длиннее, чем его перевод. Он походя делает вклад в текущие теологические диспуты, поминая “украшения из пурпура, прекрасные холсты, шелк, золото, органы, ризы, стихари, облачения, кресты и все церемонии... вавилонской шлюхи”.
Один этот пассаж объясняет, почему он опубликовал свой перевод за границей, далеко от цензуры фаворитов вавилонской блудницы. Феннер обещал перевести Плач Иеремии и “все другие псалмы, рассыпанные в Писании”; но если он и сделал это, они не были опубликованы: его ранняя смерть — прежде достижения тридцатилетнего возраста — может стать объяснением[115].
Генри Бэрроу иллюстрировал поведение истинной церкви путем спорной ссылки на Песнь песней в трактате “Краткое изложение причин нашего разделения” (1591)[116].
“Он имел не самое робкое поэтическое вдохновение”, как правильно замечает DNB; но он является (соответственно) самым говорливым из комментаторов, предлагающим своим читателям 77 страниц комментариев к 11 страницам текста. Его версия была опубликована в 1623 г., через год после его смерти[117]. Джеймсу Дарему, шотландцу (1622-58), также не удалось опубликовать свой “Clavis Cantici” в течение своей жизни. Он был капелланом Карла II во время краткого правления последнего в Шотландии в 1650-51 гг.; хотя надо полагать, что король его не выбирал. Нам говорят, что Дарема редко видели улыбающимся[118]. Артур Хильдершем (1563-1632) был другим нонконформистом, который часто имел неприятности с церковными властями. Его перевод не был опубликован до 1672 г. и замечателен только тем, что место, отведенное под комментарии, более чем втрое превышает место, занимаемое стихами[119].
эротична, несмотря на то, что основывается на Женевской Библии[120]. Джервейз Маркхэм также попробовал свое ученическое перо, создав стихи, которые появились в 1595 г.[121] Выдающийся адвокат сэр Генри Финч написал “Изложение Песни песней”. Оно было опубликовано анонимно Уильямом Гоуджем в 1615 г.; комментарии Финча занимали в пять раз больше места, чем текст. Финч также написал, но не сумел опубликовать изложение книги Осии[122]. Джордж Уизер рассматривал Песнь как историю Церкви, “от Авеля до последнего суда”, когда “благословенный брак” (Христа и его Церкви) будет полностью осуществлен. Его переложение трактовало эту аллегорию со всей серьезностью, хотя по одному поводу он заметил: “Объяснение каждой из метафор заняло бы здесь слишком много места”[123].
В 1625 г. Фрэнсис Куорлес опубликовал “Сонеты Сиона: спетые Соломоном Царем” с искусными примечаниями на полях, внушающими эту аллегорию читателю. В главе 1, например, слова “заставили стеречь чужой виноградник” толковались так: “вынужденные к идолопоклонническому суеверию... совращенные лжепророками”. “Чаши с нектаром” — это “Святое Писание”. “Целовать уста прекрасной невесты” означает “предлагать первые плоды послушания”. “Твои дивные локоны” превращаются в “украшения необходимых церемоний” (курсив мой); “твои зубы из слоновой кости” — в “искренних служителей”; а “шея твоя” — в “магистраты”. “Твои белоснежные груди” становятся Ветхим и Новым Заветом. Ноги жениха “из чистейшего мрамора” означают, что “пути его постоянны, тверды и чисты”[124]. Отзвуки Песни песней, достаточно уместные, содержатся в “Духовных сонетах” Генри Констэбля (ок. 1590-1612) и в “Теофиле, или Жертве любви” Бенлоуза (1652)[125].
Джозеф Холл повторил клише, что две груди, на которых покоится возлюбленный, — это два Завета[126]. Джозеф Бомонт написал несколько поэтических размышлений на Песнь песней, которые не были опубликованы в течение его жизни[127]. Томас Валентайн, читавший проповедь по случаю поста перед палатой общин 28 декабря 1642 г., подбадривал свою конгрегацию, обращаясь к главам 25. Церковь теперь тоже больна любовью, соглашался он, но она стала слишком нетерпеливой. “Оставляя в стороне частности, я настаиваю на главной обязанности ожидать Бога”[128]. Томас Уошбоурн составил замысловатое размышление на Песнь песней 1. 5, опубликованное в томе его стихов в 1654 г.[129]
Рантеры, естественно, наслаждались Песнью песней. Кларксон, оглядываясь назад из своих магглтонианских дней, полагал, что “сочинения Соломона” были “источником моей грязной похоти, так как я думал, что могу иметь такую же свободу, как и он, не понимая тогда, что сочинения его не были Писанием”[130]. Магглтон — без сомнения, вторя Кларксону — соглашался, что “практика рантеров основывалась на практике Соломона, который познал так много женщин”[131]. Абизер Коппе, который тесно увязывал виноградник с пустыней, использовал Песнь песней в трактате “Сладкие глотки, или Духовное вино” (1649), чтобы оправдать либертинизм[132]. Такая интерпретация Песни нечасто попадала в печать в XVII в., хотя Оуэн Фелтам говорил, что Соломон в Песни песней был “пламенно влюбленным”[133]. Хотелось бы узнать, насколько широко распространенным это было среди неискушенных читателей[134].
Песни (1. 13)[135].
Комментарии к Песни песней были написаны, помимо многих других, Уильямом Гоуджем (1615) и Ричардом Сиббсом (“Открытое сострадание... проповеди на 4ю, 5ю и 6ю главы Песни песней”, опубликовано в 1648 г.), а также многими менее известными авторами. Сиббс подчеркивал, что Песнь песней — это песнь о браке, следуя здесь традиции, установленной Бартимеусом Андреасом (“Проповеди на Пятую главу Песни песней”, 1595), Джоном Доувом (“Обращение Соломона”, 1613) и продолженной Фрэнсисом Роузом (“Мистический брак”, 1635)[136].
Уизер видел в Песни песней аллегорическое описание истории церкви. Этот аспект был особой чертой комментариев Брайтмана и Коттона. Введение к изданию книги Брайтона “Комментарии к Песни песней” 1644 г. заявляло, что интерпретация автора была (когда он писал ее) отличной от всех других. Она трактовала историю истинной церкви “со времен Давида до конца времен”[137].
Глава 5-я описывает, как эта церковь сражается против антихриста во времена позднего средневековья — вальденсы, лолларды, гуситы. В шестой главе речь идет о Реформации. Среди дев, упомянутых в стихе 7, Брайтман перечисляет анабаптистов, либертинов, антитринитариев, ариан и т. п., которые теперь опустошают и разрушают Моравию, Польшу, Венгрию, Трансильванию и значительную часть Дании. Голубь в стихе 8 — это церковь Женевы. В последние времена мира сего церковь будет “грозной, как полки со знаменами” (6. 10). Седьмая глава повествует о Втором Пришествии.
“Краткое изложение всей книги Песни песней” Джона Коттона было опубликовано в 1642 г., до “Комментариев” Брайтона, которые Коттон, может быть, читал, а может, и нет. Коттон поставил брак в центр Песни песней. Но для него Песнь песней была то же, что божественная сокращенная версия “Актов и памятников” Фоукса, “историческим пророчеством, или пророческой историей”. Коттон был озабочен тем, чтобы сделать выводы для своего собственного века. Как он считал, в стихе 6 четвертой главы говорится о том, что церковь может быть прекрасной, хотя и состоит из “незначительных людей, в прошлом известных грешников”. “Пасторы и служители ранней церкви обходились... без помощи университетов” (4. 11). Как и Брайтман, Коттон считал, что главы 5 и 6 имеют отношение к средневековым еретикам и к Реформации. В главе 6. 29 описывается церковь при Лютере: “пасти в садах” означает распространение Реформации в Швейцарии и других частях Германии, где собирают лилии. “Прекрасная, как Фирца” — это о Генрихе VIII, “любезна, как Иерусалим” — об Эдуарде VI, “грозная, как полки со знаменами” — о Елизавете (6. 4). “Виноградные кисти” в 7. 8 означают “полная крепким настоем здравого учения”. Глава 8 приводит нас к настоящему времени: стих 3 (“левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня”) может относиться только к христианским магистратам и верным служителям. Последний стих, “беги, мой возлюбленный”, говорит о призвании язычников[138].
“Комментариях” Брайтона сам текст Песни занимает менее десяти страниц из ста, в “Изложении” Коттона — 12 страниц из 233.
“Комментарии... на... Песнь песней” Натаниеля Хоумса не были опубликованы до 1652 г. Они заняли 451 страницу. Он трактовал поэму и как аллегорию любви Христа к своей церкви, и как историю церкви с самого начала до конца времен, хотя главное ударение было больше на ”мистерии”, чем на “истории”. Он объяснял словесные повторы в поэме повторением схожих событий в различные исторические периоды. Основной темой поэмы для него было выдающееся значение любви: “жизнь любви простирается за пределы любви жизни”[139]. Для Хоумса груди — не только обычные два Завета; они также и служение Слова, и апостолы, и семьдесят учеников. Наша маленькая сестра, которая не имеет грудей, — это “люди, которые еще не имеют... двух Божьих Заветов, чтобы питать их души”. Ложе — это “место для просвещения дщерей иерусалимских”, т. е. душ верных. Но это также и Храм, и Христос в своей человеческой природе. Поистине существуют “три рода метафорических или фигуральных постелей”[140]. Эта аллегория привела Хоумса ко всякого рода схоластическим абсурдам. “Писание говорит о пяти видах честных лобзаний”. Христос подобен яблоне “в его унижении в двух частностях” и “в его возвышении в двух частностях”. Пятая глава привела Хоумса к шести предложениям относительно волос. Он обсуждает “значение сандалий, понимаемых духовно”[141].
Он уходит от щекотливой проблемы о том, что делает правая рука возлюбленного, в то же время демонстрируя “его проворство, когда он помогает своей левой рукой под головой” “сестры моей, невесты” (8. 3). “Примечания ко всем книгам Ветхого и Нового Заветов” соглашались, что стих 4 главы 5 “более способен разжигать развратное и низкое вожделение, чем представлять святые и божественные идеи”[142]. Несмотря на все это, городская корпорация Лестера в 1651 г. рекомендовала включить “Песнь Песней как поэзию” в программу изучения для детей в школе, что свидетельствует о том, что учителя лучше составляют программы, чем политики[143].
“Трудов” посвящены комментарию на псалом 43/42, и еще 28 — двум стихам, по одному из псалмов 106/105 и 144/143[145]. Самый длинный комментарий, который я встречал, это комментарий Джона Коллинджеса, опубликованный в 1676 и 1683 гг., но почти наверное составленный в 1640-х и 1650-х годах. Он насчитывает 1439 страниц примечаний к главам 1 и 2[146]. Коллинджес ранее опубликовал две проповеди на Песнь песней 8. 5[147]. Джон Мэйсон, которого мы встречали в ином контексте, опубликовал переложение Песни песней в 1683 г. вместе с несколькими псалмами[148].
“Переложении”, посвященном архиепископу Кентерберийскому, в 1679 г. осторожно рассматривал возможность того, что Песнь песней могла быть просто любовной поэмой, но в опровержение заявил, что евреи “не разрешали женскому полу... таких открытых выражений любви”[149]. Однако мсс Роу в переложении пятой главы Песни песней (1695) называла возлюбленного “сыном Венеры” и “богом любви”[150].
Библейские поэмы предлагали альтернативу всепроникающим классикам. Библия на родном языке открыла обыкновенным читателям новую неязыческую лирическую поэзию — лирику для простых людей, так же как и для королей, королев и героев. В сравнении с грубыми ломаными мираклями и пьесамимистериями здесь имелось для ученых и джентльменов нечто такое, чего не было в папистских странах. Люди использовали Библию для того, чтобы защитить гуманистические добродетели и воспитательную силу поэзии и музыки, цитируя притчи из Нового Завета, песни Давида и Соломона. Этим пользовались все от Сиднея до сэра Уильяма Дэвенанта, хотя последний пользовался небескорыстно, чтобы поддержать свой проект возрождения и очищения театра в 1650-х года-х[151]. Песнь песней — в отличие от псалмов — подвергалась ученым комментариям, показывающим, что поэма эта в действительности рассказывает о Христе и его Церкви, а совсем не о любовной истории. Она давала легкое приятное возбуждение самым преданным любителям аллегорий. И это была великолепная поэзия, которая для Милтона описывала брачную любовь, “сильнее, чем смерть”: “большие воды не могут потушить ее”[152].