***
Большое место в поэзии Геррика уделено любви, любовным песням, посвящённым его выдуманным возлюбленным: Юлии, Коринне, Люсии, Электре, Мирре, Сапфо, Эноне, Дианиме, Антее и другим милым дамам, чьи имена взяты из греко-римской литературы подобно «Селии» Бена Джонсона, восходящей к «песням» Катулла и «одам» Горация. Необыкновенно широк диапазон чувств, с которыми Геррик обращается к прелестным девушкам, или утончённым дамам. Элементы эротического наслаждения полуобнажёнными прелестями довольно часто встречаются в творчестве Геррика, хотя исследователями воспринимаются эти эскапады Геррика по- разному.
Так Мойра Бэкер в статье «Женское тело в любовной поэзии 16-17 веков»(Moira P. Baker "`The Uncanny Stranger on Display': The Female Body in Sixteenth- and Seventeenth-Century Love Poetry," South Atlantic Review 56 (1991) становится на позицию крайнего феминизма, и считает герриковское «фрагментирование» женского тела, как, например, в стихотворении «К Дианиме (III)», когда поэт просит возлюбленную показывать ему постепенно каждую часть своих прелестей, «культурным угнетением женщин». В стихотворениях, посвящённых Юлии, очень много прелестных миниатюр, где Геррик любуется грудями или сосками Юлии, её нижней юбкой, её ножками, изнывает от страсти, видя её купающейся, любуется её голосом, «волосами, покрытыми росой». И каждый раз Геррик находит новые образы, свежие метафоры, прекрасные строки, чтобы изобразить эти прелести.
На перси Юлии Открой мне перси, Юлия моя, И, чистоты небесной не тая, Мне разреши устами к ним прильнуть, Восхитив непорочный млечный путь. (Перевод С. Шестакова)
не полностью обнажёнными, но именно частично одетыми. Как, например, Антею - «в постели под прозрачной лёгкой тканью», или Юлию, скрывающей под батистом свой румянец стыда, или Люсию, которая, замочив платье в утренней траве, обнажила свои стройные ножки.
Эти естественные для любого мужчины желания могут показаться современным фрейдистски настроенным исследователям неким вуайеризмом, или склонностью к мастурбационным фантазиям, инфантильностью и самовлюблённостью. (Fraser, Russell, Herrick among the Goths. Sewanee Review, Winter 97, Vol. 105 Issue 1, p53, 25p). Однако эротика Геррика не является какой-то необычной, но вполне объясняется традиционной ренессансной эротикой. Описание купающейся девушки в стихотворении «Купание красотки» Энтони Манди, к примеру, мало чем отличается от эротических картин герриковской «Юлии, купающейся в реке». С другой стороны вполне можно понять сорокалетнего мужчину, хотя и священника, который бросил весёлую жизнь Лондона (вино, девушки, приятные беседы, чтение стихов с друзьями) и уехал в глушь Дэвона, где одни только «дикари». Геррик, можно сказать, похож на бога, который полон мечтаний, и для которого его любовницы также реальны, как реально было облако для Иксиона, в которое превратилась преследуемая им Гера. Фактически это был только дым, сгусток его воспоминаний о прежней жизни. Потому Геррик и называет всё это «грёзой», когда в своих видениях занимается любовью с нереальными женщинами. В одном из своих стихотворений «К Электре: Грёза» Геррик был как никогда близок к сути своих эротических фантазий:
Я видел нас в одной из грёз В постели из душистых роз: С тобою, ласковый мой друг, Делил я сладостный досуг; Но вздох услышал твой – и в нём: «За грех ночной так стыдно днём». Я целовал тебя; та ночь – Свидетель: ты была не прочь. Ах, сладко мне от грёз пустых, - Хочу ещё ночей таких! (Пер. С. Шестакова)
И всё же эротика Геррика возвышенна, ибо преобразована необыкновенно тонкими и обаятельными метафорами в изящнейший стих, доставляющий наслаждение своей красотой, и тончайше завуалированным содержанием. Даже в стихотворении «К соскам Юлии», где поэт невозмутимо сравнивает их с ягодами, фруктами, драгоценными камнями, мы не находим никакой непристойности, вроде той, когда читатели подмигивают друг другу, или подталкивают локтем с ухмылкой, мол, смотри, о чём здесь пишут. Сутью этого стихотворения Геррика не являются соски Юлии, не является эротическое любование телом, отнюдь нет. Главное в его стихах – это баловство, изящная шалость, роскошь его фантазий и богатство метафор.
Рональд Берман, в частности проницательно указывает, что читатель XX-ого столетия часто неправильно воспринимает чувственные стихотворения Геррика как простой эротизм, а не как сложную символическую структуру. "Во всех «Гесперидах», - пишет он, - существует сильная интеллектуальная оппозиция или напряженность между чувственной жизнью и христианским представлением о той жизни... [Геррика] ... всегда интересовала эта игра ценностей между любовью земной и любовью небесной.(Berman, Ronald. "Herrick’s Secular Poetry." English Studies LII (1971): 20-29. Rpt. in Ben Jonson and the Cavalier Poets. Hugh Maclean, Ed.. New York: W. W. Norton & Co., 1974. 529-539.)
«Лоза» Геррик отнюдь не вульгарен, когда в подробностях изображает, как его мужское достоинство превращается в лозу и устремляется к его милой Люсии, обвивая её бедра, талию, и проникая, наконец, в интимное место любимой.
Когда ж проник я, дерзкий плут, В места, что девы берегут, - Таких блаженств я там вкусил!.. Но пробудил меня сей пыл, И – ах! – нашёл я орган свой Стволом скорее, чем лозой. (Перевод С. Шестакова)
Во-первых, это снова был сон, фантазия, грёза, во-вторых, сравнение с лозой своего достоинства – это обращение к античным вакханалиям, когда напоённая вином свита Диониса-Вакха, сатиры и менады, занималась любовными играми на природе. Лоза, обвивающая Люсию, сделала её похожей на Вакха, обычно увитого листьями и гроздьями винограда, и здесь мотив вина, который проходит также через всё творчество Геррика имеет не менее важный аспект, чем просто эротическая миниатюра.
Герриковские возлюбленные нам кажутся не совсем живыми, хотя это не куклы и не марионетки, которых он двигает за верёвочки. Интересен здесь подход Гуиббори, который считает, что многочисленные возлюбленные поэта подобны зрелым, сочным фруктам без единого пятнышка. Они напоминают произведения искусства, прелестные статуэтки, или картины, или ювелирные изделия, интерес Геррика к которым скорее эстетический, чем эротический. (Guibbory, Achsah. "’No Lust There’s Like to Poetry’: Herrick’s Passion for Poetry." ‘Trust to Good Verses’: Herrick Tercentenary Essays. Eds. Roger B. Rollin and J. Max Patrick. Pittsburg: U. of Pittsburg, 1978. 79-88.)
Красота женщин Геррика является особой красотой, такой, которую предпочитает поэт в своём знаменитом стихотворении «Лилии в хрустале». Здесь есть красота, но красота, преобразованная искусством. Основной принцип восприятия прекрасного, высказанный поэтом, состоит в том, что любой предмет более привлекателен не своём в чистом виде, не тогда, когда мы видим его ничем не прикрытым, таким, каким он есть на самом деле, а наоборот. Для Геррика розы более красивы, когда мы их видим сквозь полупрозрачный батист, а лилии - через прозрачность хрустальной вазы. Блеск янтаря привлекает нас, когда проходит сквозь слой воды, так же как в стеклянном стакане прельщают нас вишни и виноград. И в заключение Геррик говорит о женщинах:
(Пер. А. Лукьянова)
Именно эта полупрозрачность мира вещей, созданная поэтическим мастерством Геррика с его тончайшими и изящными описаниями, привлекает нас к его женским образам не своей откровенной эротикой, но скрытой под покровом искусства чувственностью. Подлинная красота находится всегда в окружении других оттенков, или когда она затуманена или завуалирована. Ювелирное прошлое Геррика наложило отпечаток на его творчество. Богатейшие россыпи драгоценных камней мы видим в стихотворении «К Юлии». Здесь и золото, и алмазы, жемчуга и рубины, и не только те, что надеты на Юлии. Её груди, её бёдра - это не менее драгоценные «сапфир, а чуть пониже – хризолит». И, наконец, самое сокровенное в женщине - топаз, опал и халцедон, о которых никто не скажет, что познал их.
Поэт обращается к своим возлюбленным по разным поводам, часто прикидываясь старым, седым и неспособным к чувственной любви. Обижается на своих «распутниц», предрекая им старение и неизбежные морщины. Геррик хочет, чтобы его Юлия, или Антея, или Перилла похоронили его, забальзамировав по языческому обряду, молились о нём, рассыпая цветы на его могиле. «Возвышенное и земное» идут рука об руку в его любовных песнях. То Геррик несколько грубовато смеётся над дамой, которая медлит отдаться ему, то поэт заявляет, что девиц он-де постоянно будет иметь, или соблазнит, или просто купит. И будет «топтать их как петушок», и вообще, гордо заявляет перед всем миром в стихотворении «Поэт любит девушек, но не брачные узы»:
И кто ж так будет плох, Что, не ценя свободы, Имея двух иль трёх, Жене отдаст все годы? (Пер. А. Лукьянова)
Холостяком поэт прожил всю жизнь, холостяком хочет оставаться и дальше. Эти провинциальные дамы, его прихожанки, женщины без особых манер, безвкусно одетые, грубо нарумяненные и набелённые, с искусственными буклями, накладными грудями и т. д. может быть и подтолкнули его к написанию таких стихотворений как «О некоторых женщинах» или «Женщины не обижаются». Геррик создаёт, лепит образ женщины, как мастер шьёт театральную куклу. Женщина у поэта - « заплат различных тьма», «жгут волос и лоскутки, хлама всякого клочки». Зная жизнь своих прихожанок, часто совершая обряд исповеди, как священник, Геррик знал всю их подноготную. Потому и писал он, что шёлк с батистом нужен женщинам, чтобы обмануть мужчин, привлечь их к себе всякими ложными ухищрениями. Ложные улыбки, ложные взгляды, вставные зубы, банальные мысли, полные обмана - таковы были реальные дамы, окружавшие Геррика. Но женщины его фантазий, его выдуманные возлюбленные – они, являясь созданием его мастерства, всегда были прелестны, нежны, томны и изящны.
«К Антее, завладевшей им безраздельно». Всё стихотворение – это сгусток высоких чувств, выражение бесконечной преданности своей любимой. Его поэтические чувства становятся напряжёнными и духовными; огонь любви захватывает его сердце, и Геррик как поэт возвышается до уровня Катулла или Бёрнса. (The Cambridge History of English and American Literature An Encyclopedia in Eighteen Volumes, vol. VII, Chapter I. Cavalier Lyrists. § 6. Hesperides.)
Велишь мне жить, - я буду жить Как протестант простой; Велишь любить, - из сердца нить Соединит с тобой. Любовь – то море, то причал, То буря, то покой… Любовь, которой мир не знал, Я разделю с тобой. Прикажешь сердцу не стучать, - Его прервётся бой; Поставь на нём тоски печать, - Всем сердцем я с тобой. Велишь заплакать, - я навзрыд Заплачу… И, слепой, Слезами сердца, что болит, Поплачу над тобой. Велишь, - в отчаянье впаду Под тисом, сам не свой; Велишь мне смерть принять, - сойду В могилу за тобой. Ты – жизнь моя, любовь моя… И сердцем, и душой, - Живым ли, мёртвым буду я, - Но навсегда – с тобой! (Пер. С. Шестакова)
В этом стихотворении, похожем на молитву, обращение к Антее также страстно, как обращения к божеству. А в одном из своих коротких стихотворений Геррик прямо говорит, что среди всех Божьих созданий «нет лучше женщин существа». Не меньшим по силе и красоте гимном любви является другое стихотворение Геррика «Коринна идёт на праздник Мая», в котором лучше всего проявился поэтический гений поэта, как и в стихотворении «К Филлис, люби и живи со мной». Мы находим в нём то мечтательное чувство любви, которой преобладало в Геррике больше, чем бурная чувственность. В этих стихотворениях много душевного тепла, заключённого в совершенном художественном изображении идиллических картин природы, которые мы встречаем в английской поэзии лишь после «Пастушеского календаря» Спенсера. Народные обряды, связанные с празднованием майских праздников, различные коляды, моррис-танцы на селе – всё это нашло своё отражение в творчестве поэта. Христианство поневоле приняло эти народные традиции, не разрешая их официально, но и не запрещая их. В «Коринне» Геррика звучит мотив активного пользования телесными радостями, традиционного «carpe diem», наслаждения теми короткими моментами полной свободы, как духовной, так и телесной.
Приглашая Коринну на это праздник чувственности, Геррик укоряет её за медлительность, за то, что она ещё в постели, когда великий бог Аполлон, принёс на крыльях первые лучи света, когда природа проснулась, и многие юноши и девушки уже успели заняться любовными играми на природе.
в замках скрипели, выдавая Ночные тайны в этот праздник Мая. (Пер. А. Лукьянова)
«Мы не грешим, усладу получая». Чувственная любовь не противопоставлена христианству, он даже просит Коринну помолиться, хотя и недолго перед совершением любовного обряда. Расписывая своей возлюбленной все прелести это празднования, Геррик говорит в конце, что жизнь коротка, что когда молодость пройдёт, то ничто уже не порадует нас, и дни, предназначенные для любви, рассеются как «туман, как капельки дождя».
Пока мы не угасли, дорогая, Давай быстрей пойдём на праздник Мая.
Геррик даже говорит, что воздержание от этого языческого обряда есть «грех» - понятие вообще то христианское. Именно по этой причине мы ясно видим здесь столкновение языческого и христианского представлений о мире и морали. (H. R. Swardson. «Herrick and the Ceremony of Mirth»,Source: Poetry and the Fountain of Light: Observations on the Conflict between Christian and Classical Traditions in Seventeenth-Century Poetry, University of Missouri Press, 1962, pp. 40-63 ). Языческое празднование, которое является греховным, фактически не считается таковым, и все юноши и девушки, совершающие любовные забавы, в конце концов обручаются и находят себе для венчания священника.