3
Входивший в испанскую партию кардинал Монтальто, человек скромных дарований, но добрый, щедрый, с замашками большого вельможи, смертельно боялся, как бы кардинал Гримальди не вздумал предложить избрать папой своего закадычного друга, умнейшего доминиканца Фиоренцолу, чьи пороки были сродни порокам самого Гримальди. Мы решили, умело воспользовавшись опасениями Монтальто, неприметно склонить его в пользу Киджи. Старый кардинал Медичи, человек редкой кротости, каждый день с полудня томился, устав от затянувшегося конклава и от неистовства племянника своего, Джанкарло, который порой не щадил и собственного дядю. Я был в наилучших отношениях со стариком, так что кардинал Джанкарло даже ревновал его ко мне; старик удостоил меня своей дружбы в особенности потому, что, будучи по природе человеком искренним, оценил то, как я держал себя с ним. Я открыто говорил о своем к нему почтении и не упускал случая оказать ему все его знаки. Но не преминул, однако, рассказать ему о своих обязательствах в отношении кардинала Барберини и «Эскадрона». Откровенность моя ему понравилась, и дальнейшее показало, что она принесла мне более пользы, нежели могли принести любые ухищрения. Я усердно обхаживал его, чувствуя, что вскоре он смягчится в отношении кардинала Барберини, который был в ссоре со всем семейством Медичи, и поверит, что кардинал Киджи вовсе не столь опасен, сколь ему пытаются внушить. Как видите, мы приняли меры и в отношении Испании, и в отношении Тосканы, хотя последняя полагала, что мы бездействуем, ибо еще не пришла пора раскрыть наши карты. Не упускали мы из виду и Франции, чье противодействие Киджи было еще более гласным и решительным, нежели противодействие других. Племянник Сервьена, Лионн, всем и каждому аттестовал Киджи педантом, дивясь, как вообще тот мог оказаться среди претендентов на папский престол. Кардинал Гримальди, который не поладил с Киджи еще в ту пору, когда оба они исправляли должности при дворе папы, открыто твердил, что все его достоинства вымышленны. Кардинал д'Эсте, брат герцога Моденского, не мог не опасаться избрания человека, отличающегося бескорыстием и твердостью — двумя качествами, которых итальянские князья единственно боятся в папе.
Вы уже знаете, что у Киджи с Мазарини вышло в Германии даже личное столкновение, и потому мы сочли разумным смягчить вражду между ними, ибо французская сторона, хотя и слабая, быть может, могла стать нам помехой; я сказал «слабая» и «быть может», потому что французская партия и в самом деле не играла заметной роли в этом конклаве, так что мы могли рассчитывать, да и впрямь рассчитывали, что папу удастся избрать даже против ее воли. Дело было не в том, что партия эта насчитывала мало членов, — их было довольно, и притом людей даровитых. Ее духовный попечитель д'Эсте, терявший во мнении людей из-за непросвещенности своего ума и невнятицы своих речей, возмещал, однако, эти недостатки высоким происхождением, расточительностью и храбростью. Гримальди, который всегда славился своей энергией, к тому же выгодно отличался от других кардиналов французской партии, державшихся с неизменным подобострастием, величавой своей повадкой, что возвышало его над ними в глазах окружающих. Бики, ловкий и умелый в делах, по заслугам занимал в этой партии видное место. Кардинал Антонио славился своей щедростью, кардинал Орсини — своей родовитостью. В силу многочисленных этих обстоятельств французскую партию нельзя было не принимать в расчет. Но, несмотря на это, она едва не утратила свое значение, ибо ко всем перечисленным обстоятельствам примешивались другие, которые весьма ей вредили. Гримальди, ненавидевший Мазарини так же, как тот ненавидел его самого, пребывал в праздности, тем более что полагал, и притом справедливо, что Лионн, посвященный в тайны внешней политики двора, не доверяет ему их. Д'Эсте, который, несмотря на всю свою храбрость, трепетал от страха, ибо маркиз де Карасена в это самое время вторгся в герцогство Моденское со всей миланской армией [19], мешал Гримальди со всей решительностью действовать против Испании. Я уже говорил вам, что Медичи не порывали дружбы с Орсини. Антонио не отличался ни умом, ни энергией, и к тому же известно было, что в глубине души он почти уже уступил кардиналу Барберини, который отнюдь не пользовался благосклонностью французского двора. Лионн не мог полностью доверяться кардиналу Антонио, ибо не мог быть уверен, что Барберини, сегодня поддерживающий угодного Франции Сакетти, завтра не станет поддерживать кого-то другого, ей неугодного; по этой же причине Лионн не мог вполне положиться на кардинала д'Эсте, ибо было известно, что тот неизменно оказывает большое уважение кардиналу Барберини, как в силу давней их дружбы, так и потому, что герцогиня Моденская приходится тому племянницей. Кардинала Бики Мазарини не любил, считая, что тот слишком хитер и к тому же терпеть его не может, что было правдой. Все эти подробности рассеют ваше недоумение, почему партия, поддерживающая могущественный, благоденствующий трон, не имела того влияния, какое должна была бы иметь в подобных обстоятельствах. Недоумение ваше рассеется тем скорее, когда вы вспомните о главной пружине, что приводила в действие все прочие, столь плохо одна с другой согласные или, лучше сказать, столь сильно расстроенные пружины, какие я вам только что описал.
Лионн известен был в Риме как ничтожный секретаришка Мазарини. Во времена кардинала де Ришельё его знали здесь в качестве частного лица низкого разбора, да к тому еще записного игрока, состоящего притом в открытой связи с чужой женой. С тех пор он получил в Италии некую должность, имевшую касательство к делам Пармы [20]; должность эта была, однако, слишком мелкой, чтобы он мог единым духом вознестись с нее на должность в Риме, да и опыт у него был слишком скуден, чтобы стоило доверить ему руководить конклавом — без сомнения, самым мудреным из всех возможных дел. Но такого рода ошибки очень часто совершают державы процветающие, ибо бездарность лиц, ими употребляемых, часто выкупается почтением, которое внушает всем их повелитель. Ни одно королевство не полагалось так на это почтение, как Франция в пору правления кардинала Мазарини. Между тем подобная игра рискованна, и Франции пришлось в этом убедиться в обстоятельствах, о которых идет речь. Лионн не обладал ни достоинством, ни дарованиями, потребными для того, чтобы поддерживать в равновесии разладившиеся пружины. Мы поняли это очень скоро и использовали в своих целях.
Я, кажется, уже говорил вам, как, узнав о том, что Лионн не захотел выплатить кардиналу Орсини остаток пенсии, жалкие тысячу экю, я своевременно уведомил об этом кардинала Медичи, и тот успел перекупить Орсини за такую грошовую цену, что я, пожалуй, не стану называть ее, чтобы не посрамить чести пурпура. Далее вы увидите, что еще более ловко мы воспользовались неприязнью к Лионну кардинала Бики, чтобы еще сильнее разрознить ряды французской партии. Но хотя эта партия была более всех нам враждебна, не ее опасались мы более всего, и потому меры, взятые против нее, мы подчиняли действиям, какие предпринимали в отношении двух других противников, с чьей стороны справедливо полагали встретить сопротивление более упорное.
нему нерасположение. Я сказал «незаметно», и в этом и впрямь заключалась для нас самая главная трудность, ибо если бы у Барберини зародилось хоть малейшее подозрение насчет пусть даже отдаленной нашей надежды избрать Киджи, он ускользнул бы от нас, потому что, при всех неисчислимых своих достоинствах, человек этот склонен к самым неожиданным причудам и, конечно, не преминул бы вообразить, что мы обманываем его в отношении Сакетти. И вот тут мне представился случай восхититься прямодушием, прозорливостью и неутомимостью «Эскадрона», и в особенности кардинала Аццолини, который оказался самым из нас деятельным. Ни одного его поступка в отношении Барберини и Сакетти не осудила бы и самая строгая мораль. Уверенные в том, что все наши старания избрать Сакетти в конце концов все равно окажутся бесплодными, мы не упустили из виду ничего, что могло бы устранить противодействие Франции, Испании, Флоренции и даже самого Барберини избранию Киджи, когда настанет время его предложить. Понимая, что, если Барберини разгадает наш замысел, он перестанет нам доверять, мы так усердно и успешно скрывали наши намерения, что он узнал о них только от нас самих и тогда, когда мы посчитали нужным ему о них сообщить. Но поскольку мы нуждались в нем более, чем в ком-либо другом, ибо в нем мы черпали главную нашу силу, самым трудным для нас было, прежде чем приступить к дальнейшим действиям, устранить возможные помехи нашему замыслу со стороны собственной его партии.
Нам было известно, что старые кардиналы, ее составлявшие и, как и мы, понимавшие, что Сакетти не удастся посадить на папский престол, неустанно и всечасно занимались одним: внушали Барберини, что, если будущего папу изберут не из числа кардиналов, пользующихся его покровительством, это покроет его величайшим позором. Все старались его в этом убедить, и каждый имел в виду склонить его на свою сторону. Джинетти полагал, что давняя приверженность его к семье Барберини дает ему право быть предпочтенным другим. Чеккини не сомневался, что заслужил это предпочтение своими достоинствами. Рапаччоли, хотя ему был всего сорок один год или немногим более — в точности не помню, — воображал, что его благочестие, дарования и слабое здоровье могут, и притом без труда, доставить ему тиару; Фиоренцола тешился тем, что рисовало ему буйное воображение Гримальди, а тот по натуре своей охотно верил всему, чему хотел верить. Те, кому не приходилось участвовать в конклавах, и представить себе не могут, какими несбыточными надеждами ласкают себя люди, зарящиеся на папский престол, — недаром говорят о rabbia papale (одержимости тиарой, букв.: папское бешенство (ит.).).
Несбыточные эти надежды способны были, однако, разрушить наши планы, потому что ропот партии папы Урбана мог внушить Барберини опасение, что, если он изберет папу не из ее участников, он в один миг лишится всех своих приверженцев. Угроза эта, как видите, была весьма велика; но мы нашли средство против болезни там, где как раз и гнездилась зараза, ибо, соперничая между собой, кардиналы строили друг другу такие козни, что разгневали Барберини — им недостало осмотрительности, чтобы скрыть, как это сделали мы, нашу уверенность в том, что Сакетти избрать не удастся. Барберини решил, что они уверяют себя, будто Сакетти не может быть избран, для того лишь, чтобы поживиться самим. С первых дней конклава он увидел в них неблагодарных честолюбцев, вот почему, когда он сам понял, что кардинала Сакетти и впрямь не сделать папой, ему легче было отречься от собственной партии и прийти к выводу, что, предпочтя одного из своих приверженцев другим, он скорее озлобит их всех, нежели если объяснит им, что, склонившись на уговоры своих союзников, надумал перейти в другой лагерь. Никто из кардиналов партии Барберини и в самом деле не мог состязаться с Сакетти, который был и старше их всех годами, и в отличие от них воистину благовоспитан. Это вовсе не значит, что о нем нельзя было бы сказать, как о Гальбе: «Если бы он не стал императором, впору было вообразить, что он достоин им стать» [21]; впрочем, до этого дело не дошло. Приверженцы Барберини признали права Сакетти, но, поскольку они не верили в возможность его избрания, эта уступка лишь усилила яростную борьбу, которую они заранее вели между собой.
Старый Спада, многоопытный и многогрешный, ополчился на Рапаччоли и даже сочинил на него пасквиль, хуля соперника за то, что тот будто бы не прочь допустить дьявола к покаянию. Монтальто во всеуслышание объявил, что у него есть причины формально протестовать против избрания Фиоренцолы. Чези — я о нем уже говорил — довольно остроумно изобразил роскошный карнавал, который племянница кардинала Чеккини, прекрасная и кокетливая сеньора Васти, задаст публике, если дядю ее изберут папой. Все эти колкости и глупости, и впрямь недостойные конклава, пришлись решительно не по вкусу Барберини, человеку благочестивому и строгому, и, как вы увидите, отнюдь не повредили нашим планам.
— быть может, чуть меньше или чуть больше. Две трети его употреблены были на то, что я описал выше, ибо кардинал Барберини забрал себе в голову, что настойчивостью своей мы все-таки добьемся избрания Сакетти. Мы не могли его разуверить по причинам, какие я вам уже изъяснил, и, как знать, не затянулось ли бы дело на гораздо более долгий срок, если бы Сакетти, бывший свидетелем того, как его по четыре раза в день упорно предлагают избрать папой без всякой надежды на успех, сам не открыл глаза кардиналу Барберини. Удалось ему это не без труда. Наконец, он преуспел в своих стараниях, и тогда, соблюдая все предосторожности, чтобы Барберини не подумал, что мы причастны к поступку Сакетти, к которому мы и впрямь не имели отношения, мы обсудили с Барберини возможность избрания каждого из кардиналов его партии. Мы сразу увидели, что он смущен, и смущен недаром. Мы отнюдь не огорчились, ибо смущение его дало нам повод заговорить о представителях других партий и мало-помалу добраться до Киджи.
только одно сомнение — поскольку Киджи был в дружбе с иезуитами, Барберини опасался, как бы это не повредило учению Блаженного Августина [22], которое Барберини не столько знал, сколько чтил. Мне поручили объясниться на сей счет с Киджи, и я исполнил поручение, ни в чем не погрешив ни против своего долга, ни против совести Киджи, якобы весьма чувствительной. Поскольку во время долгих бесед, какие я имел с ним за время выборов, он совершенно меня раскусил, а это ему было нетрудно, потому что я от него не таился, он понял, что я не одобряю распрей, доходящих до личностей, и главным почитаю поиски истины. Он убедил меня, будто разделяет мои чувства, и я поверил, что, придерживаясь подобных правил, он способен водворить мир внутри Церкви [23]. Он и сам высказался в подобном духе гласно и разумно: когда Альбицци, получавший пенсион от иезуитов, накинулся с грубой бранью на крайности, как он выразился, суждений Блаженного Августина, Киджи, не колеблясь, взял слово и произнес речь в тоне, какого требует почтение к провозвестнику учения о благодати. Случай этот совершенно успокоил Барберини, успокоил более, чем все то, что я еще прежде ему говорил.
Едва он принял решение, мы начали строить здание из материалов, которые до сей поры только собирали. Действовали мы согласно заранее обдуманному плану, в котором каждому отведена была особенная роль. Мы изъясняли то, что до сей поры чаще всего старательно таили или на что иногда лишь осторожно намекали. Борромео и Аквавива свободнее прежнего заговорили с испанским послом. Аццолини с блеском развернулся в различных партиях. Я употребил всю силу убеждения в беседах с кардиналом-старейшиной[ 24]; он возымел ко мне доверие, поскольку желал смягчить Великого герцога с помощью братьев Барберини. Кардинал Барберини также заслужил безусловное его доверие, выразив готовность ему служить. Аццолини или Ломелини — не помню, который из двух, — проведал, что Бики, бывший свойственником Киджи, в глубине души совершенно ему сочувствует. Он ловко завязал с Бики переговоры, и тот, понимая, что Мазарини доверяет ему не настолько, чтобы, положившись только на его слова, содействовать избранию Киджи, решил убедить Мазарини с помощью Сакетти; а тот, как я уже, кажется, говорил, наскучив тем, что каждое утро и каждый вечер для него безуспешно стараются собрать голоса, отправил к Мазарини курьера, дабы уведомить Кардинала — Киджи все равно изберут папой, даже вопреки воле Франции, если она, как уверяют, вздумает возражать против его избрания; ибо едва имя Киджи было названо, все мелкие сошки во французской партии, действуя совершенно в национальном духе, объявили, что Король никогда этого не потерпит. Мазарини, однако, держался другого мнения и с тем же гонцом отправил письмо Лионну, приказав не отвергать Киджи [25]. Он поступил умно, ибо я уверен — если бы Франция отвергла Киджи, он был бы избран папой в три раза скорее, нежели это случилось. Венценосцам не следует в этих случаях злоупотреблять правом возражения: бывают конклавы, где протест может подействовать, бывают другие, когда он обречен на неуспех. Нынешний был из числа последних. Священная Коллегия была сильна и к тому же сознавала свою силу.
ему руку. Он все понял и, облобызав меня, сказал: «Ессо l'effetto de la buona vicinanza» (Вот плоды доброго соседства (ит.).). Я уже упоминал, что во время выборов сидел с ним рядом. Вслед за тем у него перебывала вся Священная Коллегия. В одиннадцать часов, когда все покинули его келью, он послал за мной — не могу вам описать, как милостиво он со мной обошелся. На другое утро мы явились за ним в его келью и сопроводили в избирательную капеллу, где он получил все голоса за исключением одного или, может быть, двух [26]. Подозрение пало на старика Спаду, Гримальди и Розетти — единственных, кто не одобрял, во всяком случае открыто, его избрания. Гримальди сказал мне, что я сделал выбор, в котором мне лично придется раскаяться — время показало, что он был прав. Я же приписал слова Гримальди его порокам, неприязнь Спады — свойственной ему зависти, а неприязнь Розетти — тому, что он боится строгости Киджи. Я и сегодня думаю, что не ошибся в своем суждении, хотя признаюсь, что и они не ошиблись в существе дела.