ГЛАВА 3
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
3. 1. ВВЕДЕНИЕ
Античная и средневековая культуры противопоставляются прежде всего по мировоззренческим характеристикам. При этом на первый план выдвигается противостояние язычества и христианства.
— культура христианская, которая, отрицая языческое отношение к миру, тем не менее, унаследовала достижения античной культуры. Например, “основная философская контроверза средних веков мыслилась как противопоставление двух корифеев античной философии — Платона и Аристотеля. Величайший из отцов церкви Аврелий Августин пишет о связи христианского вероучения с платонизмом: “ Нет никого, кто бы к нам, христианам, был ближе платоников” (Августин Аврелий. О граде Божием, VIII, 5). В “Божественной комедии” Данте, суммирующей духовный опыт средних веков, вожатый автора— Вергилий, величайший поэт Древнего Рима” [73, 113]. Политеизму христианство противопоставляет монотеизм; натурализму, интересу к предметному миру — духовность, культивирование интроспекции; гедонизму (культу удовольствий) — аскетический идеал; познанию через наблюдение и логику— книжное знание, опирающееся на Библию и толкование ее авторитетами церкви [121].
С первого взгляда европейская средневековая культура впечатляет необычайной цельностью. Средневековая картина мира теоцентрична; средоточие всего — Бог. На смену античному пантеизму и космологизму, на смену античным богам, которые являются обобщением соответствующих областей одушевленной и неодушевленной природы, существуют вместе со своей областью мира и вместе с нею погибают, приходит религия абсолютного духа.
Если в центре античного мировоззрения находилась Вселенная, и человеку оставалось только искать свое место в ней, то христианство поставило верующего лицом к лицу с Богом — владыкой Вселенной. “Библейское Откровение... удостоверяет действительность Бога, стоящего вне мира и над ним” [35, 131].
Если богов античности мыслили в образе прекрасных людей, то христианский единый Бог трансцендентен, потусторонен (“Царство мое не от мира сего”, — говорит Иисус), и если его возможно сравнить с чем-либо зримым, то разве только со светом. “И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир” (Евангелие от Иоанна, гл. 1).
Вспомним оду “Бог” русского поэта Гаврилы Державина (1743–1816) [61]:
“Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать твоей...”
Один из отцов церкви Аврелий Августин писал в “Исповеди”, что доказательство бытия Божия каждый обретает в собственной душе. Пристально вглядываясь в глубины собственной души, средневековый человек обнаружил неповторимость и неисчерпаемость личности. Если в основе античного понимания культуры лежало признание безличностного абсолюта, которым был “божественный строй вещей”, то в средневековой культуре прослеживается постоянное стремление к самосовершенствованию и избавлению от греховности. “Чувство неуверенности — вот что влияло на умы и души людей средневековья и определяло их поведение. Неуверенность в материальной обеспеченности и неуверенность духовная... Эта лежащая в основе всего неуверенность в конечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в которой никому не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами, ни благоразумным поведением. Творимые дьяволом опасности погибели казались столь многочисленными, а шансы на спасение столь ничтожными, что страх неизбежно преобладал над надеждой” [82, 302].
горы и реки. Из благоговейного созерцания вырастала уверенность в том, что “из ничего ничего не происходит”. С потерей уверенности в прочности социоприродного порядка отбрасывается эта основная посылка античного самосознания и утверждается принцип сотворенности мира “из ничего”, “по божественной воле” (креационизм).
— горний и дольный. Человек принадлежит обоим мирам, и конфликт небесного и земного в нем обусловливает напряженный драматизм христианской культуры, отличающий ее от величавого спокойствия языческой классики.
В центре средневековой христианской культуры — Откровение, Слово Божие (прежде всего Библия). “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог” — так начинается Евангелие от Иоанна. Но слово по природе всегда отвлечение и обобщение, слово символично.
Символизм — фундаментальная черта средневекового мышления. Видимые вещи — это образы (символы, греч. symbolon — условный знак) вещей невидимых. Эта глава открывается иллюстрацией, воспроизводящей икону XII в. Если сравнить ее с иллюстрацией, помещенной в начале гл. 2 (античная скульптура), станет очевидным неправдоподобие иконописного лика. У людей не бывает таких больших глаз! Античное искусство стремится подражать природе, а для иконописца “задача изображения состоит в том, чтобы чувственно означить сверхчувственное” [58].
Для христианского искусства душа важнее тела. Глаза — зеркало души. Душу изобразить невозможно, а неправдоподобно огромные глаза придают облику одухотворенность, являются символом интенсивной духовной жизни.
неизменно, раз и навсегда; non est mutata fides (вера неизменна) (Августин); у божественной истины нет развития; речь может идти лишь о путях раскрытия смысла, заложенного в слове (экзегеза). С помощью многозначной системы символов, разработанной средневековыми теологами-схоластами, любое направление мысли вводилось в сферу христианских размышлений, в мир христианских образов и значений [119].
Средневековая культура философствования — это культура “христианского прозрения”, Откровения, озарения. Бог сообщает свои истины человеку через его душу и сердце, а не посредством разума, совсем не теми путями, которые использует новоевропейская наука [93, 24]. “Блаженны нищие духом, их же есть Царство Небесное”. Истины средневековой философии — это истины Откровения. “Умолкнут голоса человеческие и утихнут рассуждения человеческие; к непостижимому потянутся не как намеревающиеся постигнуть, но как собирающиеся приобщиться”, — писал Августин [8, 133]. Тертуллиан в трактате De corpore Christi (О теле Христовом) сформулировал парадоксы: “Сын Божий распят, нам не стыдно, ибо полагалось бы стыдиться. И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно. И после погребения Он воскрес; это несомненно, ибо невозможно” [130, 43]. Отсюда следует знаменитое утверждение Тертуллиана: сredo quia absurdum est (верую ибо нелепо). В самом деле, верить в доказуемое — излишне, не верить после доказательства — неразумно. Верить только и можно в невероятное, непостижимое, невозможное. Сила веры, таким образом, измеряется несоизмеримостью с разумом.
Теоцентризм отвергает верховенство законов Разума. Истина сердца значит для него больше, чем истины Разума. Он одинаково враждебно относится к античным и новоевропейским версиям рациоцентризма, преклонения перед диктатурой Разума. Впрочем, с принципом Тертуллиана вступает в противоречие другой: сredo ut intelligam (верую, чтобы понимать). Так заявил в конце XI в. архиепископ Кентерберийский Ансельм и попробовал логически доказать существование Бога. Проблема соотношения веры и разума — один из “вечных вопросов” христианства (см.: “Сумма теологии” Фомы Аквинского и математическое приложение, II).
Христианские теологи утверждали, что необходимо показывать не зримую красоту, а истинную красоту духа. Августин в письме к Небридию писал: “Из чего мы состоим? Из духа и тела. Что из них лучше? Конечно, дух... Следовательно, дух нужно любить больше, чем тело. В какой части духа находится... истина? В уме и интелекте. Что ему противится? Ощущение. Следовательно, нужно всеми силами противиться ощущениям? Да. Что делать, если чувственные предметы доставляют слишком много наслаждения? Нужно, чтобы они не доставляли его. Как это достигается? Привычкой к отсутствию их и привычкой стремиться к лучшему. Что, если умрет дух? Тогда умрет истина” (История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962. Т. 1. Античность. Средние века. Возрождение. С. 276).
“пространство” человеческого духа— вот главная цель христианского искусства. Она выражена знаменитой фразой Августина: “Не блуждай вне, но войди вовнутрь себя”.
“Подобно тому как христианский дух замыкается во внутренней жизни, так и здание становится внутри себя ограниченным со всех сторон местом для собрания христианской общины верующих, и для достижения ее внутренней собранности... Впечатление, которое искусство должно теперь вызывать, представляет собой в отличие от радостной, открытой ясности греческих храмов... впечатление покоя души, которая, будучи отрешена от внешней природы и от мирских дел вообще, концентрируется в себе” [38, III, 69]. Зримый образ античности — скульптура (изображение прекрасного человеческого тела), средневековья — архитектура. Скульптура и архитектура средних веков — “Библия в камне”. Христианское искусство символично; готический собор— модель Вселенной, местопребывание Бога, безмолвная речь, обращенная ко всем верующим.
Готический собор, устремленный ввысь, к небу, символизирует устремленность христианской души к Богу. По мнению А. Лосева, готика воплощает “порыв и взлет... верующей души, выходящей из дольнего мира в горний” [90, 186]. Исследователи полагают, что у готического собора был вдохновитель и теоретик — знаменитый мистик XII в. Бернар Клервоский (1090– 1153), яростный противник интеллектуализма в вопросах веры и обмирщения в религиозной жизни [101].
Высота античного храма соизмерима с человеческим ростом, главное в нем — не размеры, а совершенство пропорций. Башни готического собора достигают высоты в несколько десятков метров, и человек рядом с ними так же мал, как мал он в сравнении с Богом (вспомним, что человек античности мог быть “богоравным” — этот эпитет часто встречается у Гомера). “Готика оперирует величинами, исключающими всякое сравнение с человеком” (Вельфлин Г. Основные понятия истории искусств. СПб., 1994. С. 403). Вознесшийся над городом собор был столь обширным, что мог вместить все его население. Одна из максим великого немецкого поэта Гете гласит: “Античные храмы концентрируют бога в человеке, соборы средневековья возносятся к Богу всевышнему” (Гете И. В. Об искустве. М., 1975. С. 594).
“эпохой зрения”, то средневековье— “эпоха слуха”. В условиях неграмотности подавляющего большинства населения слово Божие могло быть воспринято только на слух, во время проповеди. “Осмелимся назвать средневекового человека слепым...” [116, 151] — так характеризует современный исследователь сам тип средневековой культуры. Cредневековье совершает великое открытие, сущность которого прекрасно сформулировал выдающийся французский писатель и философ XX в. Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944) в произведении “Маленький принц”: “Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь”.