С. М. Даниэль
ИСКУССТВО ВИДЕТЬ [58]
(фрагмент)
Задача изображения состоит в том, чтобы чувственно означить сверхчувственное. Изображение выступает в роли посредника, выводящего зрителя за пределы субъективной чувственности и от образов возводящего к первообразам. В длящемся на протяжении всей истории соперничестве слуха и зрения средневековье отдает предпочтение первому.
Слова. Если верно, что согласно представлениям этой эпохи, мир есть книга, начертанная рукой Всевышнего, то нельзя забывать и о том, что слова писаных благовествований обретали смысл для огромного неграмотного большинства, лишь становясь произносимыми и слышимыми.
Для характеристики зрительского коллектива средних веков вполне применимо слово “аудитория”, ибо зритель не столько созерцает, сколько внемлет. Образы и образцы такого зрителя мы находим в самих изображениях, прежде всего в тех, что воплощают иконографическую формулу “передачи благой вести”, отмеченную двумя специфическими жестами: рука “говорящая” и рука “слушающая”. “При этом передающий и принимающий необязательно должны были находиться в пределах единой композиции. Поскольку духовная истина незрима и неощутима, сообщение ее не требует непосредственного контакта — это как бы вещание в эфир, которое может быть принято не только теми, кому оно непосредственно направлено, но и всяким, кто хочет услышать: “Имеющий ухо да слышит!” (Иоанн Богослов). Иными словами, сообщение это, транслируемое через изображение, направлено потенциально безграничной аудитории.
В данной связи полезно отметить сравнения иконописца со священником, которые встречаются в русских иконописных “под-линниках” (то есть специальных руководствах для иконописцев); иконописец подобен священнику, божественным словом оживляющему плоть. Отсюда следует и запрет на злоупотребление способностью “оживления плоти”, дабы изображение не перешло в чуждую, чисто чувственную сферу восприятия. Кроме того, важно отметить сходство в отношении к иконе и к священной книге: так, например, лобызание иконы подобно целованию Евангелия.
Из всего сказанного следует, что истолкование средневекового изображения с позиций чисто зрительных может сильно исказить действительное положение вещей; визуальный опыт — лишь один из компонентов средневековой изобразительности, притом далеко не главный. Данные зрительного опыта (как и чувственного опыта в целом) использовались средневековым живописцем постольку, поскольку они соответствовали воплощению умопостигаемых образов; иными словами, эти данные служили лишь строительным материалом. Поэтому всякая попытка переложить средневековое изображение на чисто визуальный лад оборачивается противоречием самому духу этой культуры, как если бы мы, скажем, задались целью представить ангела в натуральную величину (!). В этом отношении античность и средневековье расходятся принципиально.