ГАМЛЕТ
(фрагменты)
Акт III. Cцена 1.
Гамлет
Быть или не быть— таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством? Умереть, уснуть —
И только; и сказать, что сном кончаешь
Тоску и тысячу природных мук,
Наследье плоти, — как такой развязки
Не жаждать? Умереть, уснуть. — Уснуть!
И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся в смертном сне,
Когда мы сбросим этот бренный шум, —
Вот что сбивает нас; вот где причина
Того, что бедствия так долговечны;
Кто снес бы плети и глумленье века,
Гнет сильного, насмешку гордеца,
Боль пре′зренной любви, судей медливость,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Когда б он сам мог дать себе расчет
Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,
Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
Когда бы страх чего-то после смерти —
Безвестный край, откуда нет возврата
Земным скитальцам, — волю не смущал,
Внушая нам терпеть невзгоды наши
И не спешить к другим, от нас сокрытым?
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия...
Акт IV. Сцена 7.
Королева
Идет за горем горе по пятам,
Спеша на смену. — Утонула ваша
Сестра, Лаэрт.
Лаэрт
Как! Утонула? Где?
Королева
Есть ива над потоком, что склоняет
Туда она пришла, сплетя в гирлянды
Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, —
У вольных пастухов грубей их кличка,
Для скромных дев они — персты умерших;
Она старалась по ветвям развесить
Свои венки; коварный сук сломался,
И травы и она сама упали
В рыдающий поток. Ее одежды,
Раскинувшись, несли ее, как нимфу;
Она меж тем обрывки песен пела,
Как если бы не чуяла беды
Или была созданием, рожденным
В стихии вод; так длиться не могло,
И одеянья, тяжело упившись,
Несчастную от звуков увлекли
В трясину смерти.
Лаэрт
Значит, утонула!
Королева
Да, утонула, утонула.
Лаэрт
Офелия, тебе довольно влаги,
И слезы я сдержу; однако все же
Мы таковы: природа чтит обычай
Опять мужчиной. — Государь, прощайте. 195
Я полон жгучих слов, но плач мой глупый
Их погасил.
(Уходит)
Король
Идем за ним, Гертруда.
С каким трудом я укротил в нем ярость!
Теперь, боюсь, она возникнет вновь.
Идем за ним.
(Уходят)
Акт V. Cцена 1.
Кладбище
Входят два могильщика с заступами и прочим.
Первый могильщик
Разве такую можно погребать христианским погребением, которая самочинно ищет своего же спасения?
Второй могильщик
Я тебе говорю, что можно: и потому копай ей могилу живее.
Следователь рассматривал и признал христианское погребение.
Первый могильщик
Как же это может быть, если она утопилась не в самозащите?
Второй могильщик
Да так уж признали.
Требуется необходимое нападение, иначе нельзя. Ибо в этом
вся суть: ежели я топлюсь умышленно, то это доказывает дей-
ствие, а всякое действие имеет три статьи: действие, поступок и
совершение; отсюда эрго1: она утопилась умышленно.
Второй могильщик
Нет, ты послушай, господин копатель...
Погоди. Вот здесь тебе вода. Хорошо. Вот здесь тебе человек.
Хорошо. Ежели человек идет к этой воде и топится, то хочет не
хочет, а он идет; заметь себе это. Но ежели вода идет к нему и
топит его, то он не топится. Отсюда эрго: кто неповинен в своей
Второй могильщик
И это такой закон?
Первый могильщик
Вот именно; уголовный закон.
Хочешь знать правду? Не будь она знатная дама, ее бы не
хоронили христианским погребением.
Первый могильщик
То-то оно и есть, и очень жаль, что знатные люди имеют на
христиане. — Ну-ка, мой заступ. Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики; они продолжают ремесло
Адама.
Перевод М. Лозинского
Сопоставьте особенности художественного метода Шекспира с идеями Галилея (см. Математическое приложение, III). В знаменитом монологе третьего акта Гамлет размышляет о самоубийстве. Отношение к этой проблеме очень различно у разных мыслителей: представители стоицизма — одной из важнейших философско-этических традиций европейской философии и культуры, берущей начало в античности, — признают самоубийство (совершенное в тягостных и безвыходных обстоятельствах, нарушающих покой души, например, при наличии неустранимых телесных страданий) не только дозволенным, но и добродетельным поступком, а христианские мыслители однозначно квалифицируют его как смертный грех (в дантовом аду самоубийцы казнятся в одном из самых глубоких кругов). Один из выдающихся писателей и философов XX в. Альбер Камю (1913–1960) писал о том, что проблема самоубийства — единственная по-настоящему серьезная философская проблема.