М. Монтень1
ОПЫТЫ [98]
(фрагмент)
Книга третья. Глава 2
Другие творят человека; я же только рассказываю о нем и изображаю личность, отнюдь не являющуюся перлом творения, и будь у меня возможность вылепить ее заново, я бы создал ее, говоря по правде, совсем иною. Но дело сделано, и теперь поздно думать об этом. Штрихи моего наброска нисколько не искажают истины, хотя они все время меняются, и эти изменения необычайно разнообразны. Весь мир — это вечные качели. Все, что он в себе заключает, непрерывно качается: земля, скалистые горы Кавказа, египетские пирамиды, — и качается все это вместе со всем остальным, а также и само по себе. Даже устойчивость— и она не что иное, как ослабленное и замедленное качание. Я не в силах закрепить изображаемый мною предмет. Он бредет наугад и пошатываясь, хмельной от рождения, ибо таким он создан природою. Я беру его таким, каков он предо мной в то мгновение, когда занимает меня. И я не рисую его пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении, и не в движении от возраста к возрасту или, как говорят в народе, от семилетия к семилетию, но от одного дня к другому, от минуты к минуте. Нужно помнить о том, что мое повествование относится к определенному часу. Я могу вскоре перемениться, и не только непроизвольно, но и намеренно. Эти мои писания — не более чем протокол, регистрирующий всевозможные проносящиеся вереницей явления и неопределенные, а иногда и противоречащие друг другу фантазии, то ли потому, что я сам становлюсь другим, то ли потому, что постигаю предметы при других обстоятельствах и с других точек зрения. Вот и получается, что иногда я противоречу себе самому, но истине, как говорил Демад, я не противоречу никогда. Если б моя душа могла обрести устойчивость, попытки мои не были бы столь робкими и я был бы решительнее, но она все еще пребывает в учении и еще не прошла положенного ей искуса.
Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска, что, впрочем, одно и то же. Вся моральная философия может быть с таким же успехом приложена к жизни повседневной и простой, как и к жизни более содержательной и богатой событиями: у каждого человека есть все, что свойственно всему роду людскому.
Авторы, говоря о себе, сообщают читателям только о том, что отмечает их печатью особенности и необычности; что до меня, то я первый повествую о своей сущности в целом, как о Мишеле де Монтене, а не как о филологе, поэте или юристе.
Если людям не нравится, что я слишком много говорю о себе, то мне не нравится, что они занимаются не только собой. Но разумно ли, что при сугубо частном образе жизни я притязаю на общественную известность? И разумно ли преподно- сить миру, где форма и мастерство так почитаемы и всесильны, сырые и нехитрые продукты природы, и природы к тому же изрядно хилой? Сочинять книги без знаний и мастерства не означает ли то же самое, что класть крепостную стену без камней, или что-либо в этом же роде? Воображение музыканта направляется предписаниями искусства, мое— прихотью случая.
я — свой, и в этом смысле я самый ученый человек изо всех живущих на свете; во-вторых, никто никогда не проникал так глубоко в свою тему, никто так подробно и тщательно не исследовал всех ее частностей и существующих между ними связей и никто не достигал с большей полнотой и завершенностью цели, которую ставил себе, работая. Чтобы справиться с нею, мне потребна только правдивость; а она налицо, и притом самая искренняя и полная, какая только возможна. Я говорю правду не всегда до конца, но настолько, насколько осмеливаюсь, а с возрастом я становлюсь смелее, ибо обычай, кажется, предоставляет старикам боўльшую свободу болтать и, не впадая в нескромность, говорить о себе. Здесь не может произойти то, что происходит, как я вижу, довольно часто, а именно, что сочинитель и его труд несоразмерны друг другу: как это человек, столь разумный в речах, написал столь нелепое сочинение? Или каким образом столь ученые сочинения вышли из-под пера человека, столь немощного в речах?
Если у кого-нибудь речь обыденна, а сочинения примечательны — это значит, что дарования его там, откуда он их заимствует, а не в нем самом. Сведущий человек не бывает равно сведущ во всем, но способный — способен во всем, даже пребывая в невежестве.
— моя книга и я.
В других случаях можно хвалить или, наоборот, порицать работу независимо от работника; здесь — это исключено: кто касается одной, тот касается и другого.
***
Гуманизм есть культ творческой индивидуальности. Творческая деятельность человека приводит не только к созданию им произведения искусства, но одновременно позволяет ему сотворить самого себя.
“ты сам, свободный и славный мастер… сформируешь себя в образе, который ты предпочтешь”, — пишет Пико делла Мирандола (см. подгл. 4. 4)) (французский писатель и философ XVII в. Сент-Эвремон утверждает: “Счастливый человек — это виртуоз, который не просто проживает свою жизнь, но создает ее, как художник создает произведение искусства”).
“Божественной комедии” Данте, которую поэт и переводчик М. Лозинский назвал “повестью великого гордеца о самом себе”. Стихотворения, обессмертившие Петрарку, тоже повествуют о нем самом — о его счастье, страданиях, любви. Это же единство бросается в глаза в “Опытах” одного из наиболее выдающихся мыслителей Северного Возрождения француза Мишеля де Монтеня. В самом начале своей книги, в обращении “К читателю” он пишет: “… содержание моей книги — я сам…”. Итак, Монтень считает себя вправе написать целую книгу о себе самом. Более того: он полагает, что любой человек представляет достаточный повод и материал для целой моральной философии, а раз так, то точное и правдивое исследование самого себя любым человеком оправдано уже без всяких дальнейших объяснений (вспомните о том, что, начертанные на стене храма Аполлона в Дельфах слова — познай самого себя — были девизом Сократа. Они принадлежат античной мудрости, которую Монтень возрождает. Правда, и средневековье тоже проповедовало самопознание, но понимало его как путь к Богу). Самопознание даже необходимо, потому что это единственный путь, по которому, согласно Монтеню, может двигаться наука о человеке как моральном существе (8, 312).
В другом месте этой же главы “О раскаянии” читаем: “Только Вам одному известно, подлы ли Вы и жестокосердны, или честны и благочестивы; другие Вас вовсе не видят; они составляют себе о Вас представление на основании туманных догадок, они видят не столько Вашу природу, сколько Ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим. Tuo tibi iudicio est utendum. (Тебе надлежит руководствоваться собственным разумом. — А. П.). Книга Монтеня вообще изобилует цитатами из античных авторов; в этом месте он цитирует Цицерона (Тускуланские беседы, II, 26)). У этого образа мыслей — большое будущее. Двести лет спустя, в 1784 году, великий философ И. Кант охарактеризует Просвещение в очень похожих выражениях (см. завершение подгл. 5. 1).
Монтень пишет об изменчивости человека. Его внимательный читатель Блез Паскаль согласится с ним: “Суть человеческого естества — в движении. Полный покой означает смерть”
1 Мишель де Монтень (1533–1592) — французский философ и писатель. Был советником парламента в Бордо, мэром этого города, депутатом Генеральных штатов. Основное произведение, написанное в 70-х годах XVI в. (на французском языке),— “Опыты”. Идеи “Опытов” оказали огромное влияние на передовую мысль Франции и Европы XVI–XVIII вв.