Дж. Реале, Д. Антисери
ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ
ОТ ИСТОКОВ ДО НАШИХ ДНЕЙ [109]
ДВИЖЕНИЕ РОМАНТИЗМА И ЕГО ПРЕДСТАВИТЕЛИ
Первая ласточка романтизма: “Буря и натиск”
Разлом, произошедший на рубеже XVIII и XIX веков, был столь радикален, что ему трудно отыскать аналогию. В 1789 г. разразилась Великая французская революция, вызвавшая небывалый энтузиазм европейских интеллектуалов, однако ее финал подействовал отрезвляюще. В 1792 г. во Франции монархия пала и была провозглашена республика. В июне 1793 г. король приговорен к смертной казни, а в августе все узнали, что такое террор: сотни неповинных голов на жертвенном алтаре революции. Гильотина (древнее приспособление для смертной казни, усовершенствованное медиком Гийотеном (Гильотеном), членом Учредительного собрания) — зловещий символ этой лихой поры — поставила крест на филантропических и пацифистских иллюзиях просветительского века. Восхождение Наполеона на пик славы в 1804 г., провозглашение империи, военные походы, погрузившие Европу в пороховой дым и скрежет железа, перевернули старый континент, результатом чего стал новый деспотизм — живой укор просвещенному, “иллюминированному” разуму. Но еще ранее, в 1770–1780 гг., куль- турные “грозы” прогремели над Германией, заявив о необходимости переосмысления некоторых итогов. Артподготовка 70-х годов прошла под девизом “Sturm und Drang” — “Буря и натиск”. Это название одной из драм Фридриха Максимилиана Клингера (1752–1831) использовал А. Шлегель в качестве наименования целого движения. (Имелась в виду “буря чувств”, лавинообразный поток страстей: ведь и Клингер сначала назвал свою драму “Wirrwarr” — “Суматоха”.) Романтизм заново открыл природу как всемогущую животворящую силу на пороге нового столетия.
— все это вошло в моду романтического века. На движение немало повлияли и английские поэты, например Джеймс Макферсон (1738–1796), который опубликовал “Отрывки старинных стихотворений”, приписав их легендарному бар- ду Оссиану. Через Лессинга немцы ближе узнали Шекспира. Руссо с его новым чувством природы, политическими и педагогическими идеями был столь же в моде, как и поэт Фридрих Готлиб Клопшток (1724–1803). Но не Клингер и не Ленц (оба, кстати говоря, скончавшиеся в России) составили славу романтизма. Его символами стали Гете, Шиллер, Якоби, Гердер. О романтизме заговорили с появлением Гете в Страсбурге и позже во Франкфурте, с его переездом в Веймар (1775) движение пошло на спад.
От классицизма к романтизму
“Бури и натиска” иногда называют революцией на немецкий манер, репетицией Великой французской революции. Другие ученые, напротив, видят в нем реакцию, предвосхитившую эту революцию, своего рода аллергию на крайности Просвещения, завершением которого и стала революция. Так или иначе, ясно, что это была прелюдия к романтизму. “Штурмерцы” сумели выразить дух целого народа, состояние немецкой души в час исторического перелома. Гердер, Шиллер, Гете, Якоби— все они прошли через “Sturm”, который был воплощением безоглядной молодости. Классицизм — уже остепененная зрелость немецкой души. “Sturm” — это юность Гердера и Гете, символ молодости нации, преодоление кризиса имело не только персональный, но и социальный контекст. Здесь классицизм выступает как корректив по отношению к движению “Штурма и натиска”, однако нельзя не видеть в нем существенный компонент и диалектический полюс романтизма.
Культ классики вовсе не чужд Просвещению, но ему явно недоставало жизни и души, что заметил уже Иоганн Винкельман (1717–1768) всвоих работах об античном искусстве, призывая преодолеть пассивное воспроизведение древних идеалов классицистами. “Для нас есть единственный путь стать великими и, если возможно, неподражаемыми — это подражать древним”. Поэтому естественно для Винкельмана, что такая “имитация” ведет не просто к природе, но и выводит за ее пределы, к Идее чистой красоты, творимой разумом, — это и есть истинная возвышенная природа. Если художник взял за основание греческий канон красоты, он непременно найдет себя на пути подражания природе. Понятия цельности и безупречности естества в античном понимании очищают идею природной сущности. Узнав красоту нашей натуры, он не замедлит связать ее с совершенно прекрасным. С помощью утонченных форм, в нем присутствующих, художник станет правилом самому себе. Такова точка зрения Винкельмана. Мы подошли к романтическому неоклассицизму. Возрождение классики в немецком духе и от немецкого же духа, благодати вечной молодости природы и духа — этим вдохновлялись лучшие писатели. От механической имитации греческого искусства к прорыву в новое, гениальное, питаемое греческим духом, — такова, по мнению известного историка немецкой литературы Л. Миттнера, органическая эволюция немецкого духа. Излить натуру в форму, а жизнь— в искусство, не повторяя, а обновляя греческие образцы, стало целью неоклассицизма. Лучшие представители “Sturm” классическим идеалом называли меру, предельность, равновесие. Именно этот, на первый взгляд странный, союз безмерной стихии и “предела” произвел на свет романтизм. И в философии мы видим новое обращение к классике: Шлейермахер не только перевел платоновские диалоги, но сделал их частью философского дискурса. Шеллинг уверенно использовал платоновскую теорию Идей и понятие мировой души. Да и гегелевская система появилась на свет после нового прочтения классики, осознания смысла “диалектики” и роли спекулятивного элемента (фрагменты из Гераклита Гегель широко использует в своей “Логике”)
“имитация” ведет не просто к природе, но и выводит за ее пределы, к Идее чистой красоты, творимой разумом, — это и есть истин-ная возвышенная природа. Если художник взял за основание греческий канон красоты, он непременно найдет себя на пути подражания природе. Понятия цельности и безупречности естества в античном понимании очищают идею природной сущности. Узнав красоту нашей натуры, он не замедлит связать ее с совершенно прекрасным. С помощью утонченных форм, в нем присутствующих, художник станет правилом самому себе. Такова точка зрения Винкельмана. Мы подошли к романтическому неоклассицизму. Возрождение классики в немецком духе и от немецкого же духа, благодати вечной молодости природы и духа — этим вдохновлялись лучшие писатели. От механической имитации греческого искусства к прорыву в новое, гениальное, питаемое греческим духом, — такова, по мнению известного историка немецкой литературы Л. Миттнера, органическая эволюция немецкого духа. Излить натуру в форму, а жизнь— в искусство, не повторяя, а обновляя греческие образцы, стало целью неоклассицизма. Лучшие представители “Sturm” классическим идеалом называли меру, предельность, равновесие. Именно этот, на первый взгляд странный, союз безмерной стихии и “предела” произвел на свет романтизм. И в философии мы видим новое обращение к классике: Шлейермахер не только перевел платоновские диалоги, но сделал их частью философского дискурса. Шеллинг уверенно использовал платоновскую теорию Идей и понятие мировой души. Да и гегелевская система появилась на свет после нового прочтения классики, осознания смысла “диалектики” и роли спекулятивного элемента (фрагменты из Гераклита Гегель широко использует в своей “Логике”).
Неоднозначность феномена романтизма
и его основные характеристики
— пытаться определить, что такое романтизм. Кто-то насчитал свыше 150 дефиниций, мы же напомним, что даже Ф. Шлегель, основатель кружка романтиков, отказался отправить почтой свое определение слова “романтик”, ввиду того что ему не хватило и 125 листов. Оставив парадоксы, наметим лишь перспективы, открывающие некоторые существенные черты этого феномена:
2) хронологические и географические рамки феномена;
3) романтизм как психологическое и моральное явление;
4) концептуальное наполнение, свойственное романтизму;
6) наконец, романтическая философия.
1. Слово “романтик” имеет богатую историю. А. С. Ваugh, историк английской литературы, пишет, что прилагательное “романтический” появилось в Англии около середины XVII века для обозначения чего-то экстравагантного, фантастического и нереального (как в рыцарских романах, например). Столетием позже им стали называть ситуации особо приятные, описываемые в “романтической” поэзии и прозе уже в нашем смысле слова. Постепенно его начали употреблять в значении оживления инстинктов или эмоций, не до конца задавленных рационализмом. Ф. Шлегель связывал романтизм с эпическим, средневековым, психологическим и автобиографическим романом. Для него современная форма искусства, взятая в его органическом развитии от средневековья до наших дней, обладала особой сутью, красотой и правдой, отличной от греческой.
2. С историографической и географической точек зрения, романтизм — это не только поэзия и философия, но и музыка, и изобразительные искусства, бурным расцветом которых отмечены конец XVII и первая половина XVIII веков. Движение распространилось во Франции, Италии, Испании, Англии, Германии, приобретя национальные черты в каждой из этих стран.
покоя, ведут к конфликту с реальностью, от которой романтический герой бежит. ... скорее сам факт чувственности в своей незамысловатой простоте приведен в измерение крайней восприимчивости и раздраженности. “В романтической чувственности доминирует болезненная любовь к неразрешимости и двусмысленности, непреходящей безысходности, самолюбование в страданиях” (L. Mittner), “Sehnsucht” — “ностальгия, желание вернуться к некоему состоянию покоя и счастья, когда-то знакомому, но утраченному; это вместе с тем и желание, никогда не достигающее цели: “Sucht”, “страсть” (болезненная страсть) + “Sehnen”, тосковать, стремиться (желать) — недостижимое желание, цель которого неопределенна. Желать все и ничего, в одно и то же время: “Sucht” близко к “Suchen”, что значит “искать”. Получается “желать желания”, быть ненасытным в самом желании, которое становится самоцелью.
“Streben”, “вечный порыв”, ведь человеческий опыт не знает ничего бесконечного. По этой причине гетевский Фауст спасен, ибо всю свою жизнь он растратил в подобном “Streben”. И философия, и поэзия согласны в том, что бесконечное— смысл и исток всего конечного. Философия доказывает эту связь, поэзия реализует ее. Природу начинают толковать как жизнь, непрерывно творящую, и смерть — лишь средство иметь больше жизни. Природа— гигантский организм наподобие человеческого, подвижная игра сил: ее мощь божественна. Шеллинг заявлял, что природа — окаменевший разум, дух, делающийся видимым. Мы можем узнать здесь и античный “фюзис”, и ренессансную “натуру”. Пантеистически звучат сентенции о чувстве бытия как органическом моменте тотальности. Быть единым со всем, — говорил Гельдерлин, — значит жить среди богов, пребывать со всем, что жило, испытывая счастливое самозабвение. Гений и художественное творение подняты до степени высшего выражения Истины и Абсолюта. У самой природы, полагал Новалис, есть художнический инстинкт, нельзя поэтому разделить натуру и искусство. Без гениальности существование прекратилось бы, во всем нужен гений. Поэзия зализывает раны, нанесенные интеллектом. Поэт лучше ученого понимает природу. Гений, по мнению Новалиса, — это все: магический кристалл, философский камень духа, он может и должен стать всем.
5. Для романтиков характерен порыв к свободе. Быть всем, быть безусловно— это мастерство. Мастер — властелин бытия, его свобода — фермент сознания, индивидуальности, святой и неприкосновенной. Каждое движение мастера — откровение высшего мира, слова Божьего. И Фихте, и Гегель позже начнутс того же тезиса. Религия подвергнута романтиками переоценке. В отличие от просветителей, они увидели в ней мост от конечного к бесконечному. Почти все представители романтизма прошли через религиозный кризис той или иной степени интенсивности: Шлегель, Новалис, Якоби, Шлейермахер, Фихте, Шеллинг.
6. По поводу философии романтизма сказано немало вздора, однако мы напомним одно суждение Б. Кроче: “Философский романтизм поднял знамя того, что иногда называют не совсем точно интуицией и фантазией, в пику холодному разуму, абстрактному интеллекту”. Несомненно, обречены философские системы, пренебрегающие интуитивным, как бесплодны и те, что игнорируют логические формы и элементарный порядок мышления. Заметим, что еще задолго до романтизма Вико внятно высказался в защиту интуитивного начала против крайностей картезианского интеллектуализма; идеализм в этом смысле всегда романтичен.