Приглашаем посетить сайт

И.О. Шайтанов, О.В. Афанасьева. Зарубежная литература 10—11 классы. Элективный курс.
Жанр басни. Лафонтен и русские баснописцы

Урок по классицистическому жанру

ЖАНР БАСНИ. ЛАФОНТЕН И РУССКИЕ БАСНОПИСЦЫ

Если заложить в компьютер сведения по всем жанрам, учтенным поэтикой классицизма, а также требования, предъявляемые ею к поэзии, и задать вопрос о том, какой жанр мог бы претендовать на популярность в XVII столетии, то басня оказалась бы в числе наиболее вероятных претендентов на успех.

Басне сопутствует почтенная древность, в рамках античности восходящая к Эзопу в Греции и Федру в Риме. Она наглядно сочетает поучение с развлекательностью.

По поводу античной басни см. главку «Превращения басни» в учебнике.

В школьной программе басня вытеснила ренессансную эмблему как раз в силу своей нравственной наставительности и большего разнообразия. По мере того как возрастал интерес к природе, она потеснила пастораль, поскольку в соответствии с поэтикой классицизма воспринимала природный мир очеловеченным, проникнутым нравственными понятиями и в то же время не чуждым естественной простоты. Можно еще добавить, что в своей речевой свободе басня, соединив повествование с диалогом, предвосхитила успех романа...

В совокупности всех этих достоинств XVII в. не унаследовал басню в готовом виде. Ее предстояло создать заново, что и совершил Жан де Лафонтен (1621—1695). Буало, писавший свое «Поэтическое искусство» до появления в свет лучших басен своего друга Лафонтена, даже не включил ее в свой жанровый перечень.

По своему характеру Лафонтен мало подходил на роль строгого морализатора. Под пером биографов он часто напоминает некоторых героев собственных басен, не слишком трудолюбивых, ценящих радости и наслаждения, но не заботящихся о завтрашнем дне... Да, стрекоза, или, если следовать Лафонтену, а не его переложению И. Крыловым и другими русскими баснописцами, кузнечик, но которому повезло в жизни, ибо вместо сурового муравья поэту встречались люди, готовые за его талант и добрый нрав не отказать ни в крове, ни в вознаграждении.

Первым покровителем Лафонтена стал знаменитый суперинтендант финансов Фуке. Он оценил остроумие еще никому не известного да мало что и написавшего поэта, который, однако, был уже не слишком молод. Лафонтен начал писать поздно. В своем родном городке в Шампани он получил неважное образование, но зато унаследовал от отца должность смотрителя вод и лесов. Замечательное занятие для будущего баснописца! Первая известность пришла к Лафонтену в 1654 г., когда он опубликовал перевод комедии Теренция «Евнух», и тогда же был представлен Фуке. Следующие шесть лет Лафонтен провел при нем в качестве пансионера, обязанного поставлять некоторое количество стихов, развлекающих и прославляющих патрона. Из написанного в это время выделяется поэма о сказочном поместье Фуке — «Сон в Во» (1658—1661). Все кончилось стремительно — падением суперинтенданта, которому Лафонтен в числе немногих сохранил верность и даже на какое-то время отправился в ссылку за свою элегию «К нимфам в Во» (1662).

Однако судьба была к нему благосклонна, а талант позволял с необычайной легкостью осваивать новые формы. Герцогиня Бульонская (племянница покойного кардинала Мазарини) попросила его написать для нее стихотворные сказки. И первый их том увидел свет в 1665 г., а жанр приобрел популярность. Характерно, что сказки и новеллы предшествуют басням, которым они передадут свою уже обретенную Лафонтеном технику легкого ведения рассказа в стихах. Как явствует из названия первого сборника, Лафонтен не мыслил басенный жанр своим созданием и выступал скорее как переводчик — «Басни Эзопа, переложенные в стихи» (1668, книги I—VI). В полной мере оригинальным творением был второй сборник — в 1678—1679 гг. (книги VII—XI; последняя, XII — 1694).

Эзоп, Лафонтен, Крылов

Многие басенные сюжеты, популярные в России благодаря И. Крылову, представляют собой переводы из первых книг Лафонтена и, таким образом, восходят к Эзопу: «Ворона и Лисица», «Дуб и трость», «Волк и Ягненок»...

Эзоповские иносказания Лафонтен нередко снабжал социальным адресом, переводя их из плана морали в план истории. Если в первых книгах он более метит в «сошку мелкую», подобную лягушке, которая захотела сравняться с волом, то впоследствии он все чаще рассуждает о слабостях сильных мира сего («Похороны львицы»). Герой одной из самых известных его поздних басен «Дунайский крестьянин» — варвар, решившийся сказать правду о римской тирании перед Сенатом. Что можно было ожидать? И здесь мы встречаемся с важнейшим показателем мастерства в басне — с остроумной неожиданностью концовки. Сенат не проклял смельчака, а восславил его, чтобы тут же предать забвению смысл его слов:

Сенат указ направил всем,
Да, всем ораторам такую речь навеки
Принять за образец и в памяти беречь.
Но Рим об этом человеке
Забыл, а с ним забыл и речь.

Перевод В. Левика 

во Франции, где еще знаменитый критик-романтик Ш. Сент-Бёв в 1829 г. провозгласил его величайшим лирическим поэтом: «Лафонтен вернул лирике ее изначальный характер, придав ей форму живого, хотя и сдержанного излияния; он очистил ее от всего банального и чувственного, причем в этом отношении ему, как и Петрарке, немалую службу сослужил Платон...»[1] Далее следует ссылка на финал прославленной басни «Два голубя» (Les deux pigeons).

Приведем всю последнюю строфу на языке оригинала; она вслед за иносказанием о расставшихся голубях представляет собой не сатирическое нравоучение, а лирический фрагмент на тему «С любимыми не расставайтесь»:

Amants, heureux amants, voulez-vous voyager?
      Que ce soir aux rives prochaines.
Soyez-vous l’un a l’autre un monde toujours beau,
      Toujours divers, toujours nouveau;
Tenez-vous lieu de tout, comptez pour rien de reste.
J’ai quelquefois aime: je n’aurais pas alors
      Contre le Louvre et ses tresors,
Contre le firmament et sa voute celeste,
      Change les bois, change les lieux
Honore par les pas, eclaire par les yeux
      De l’aimable et jeune bergere
      Pour qui, sous les fils de Cythere,
Je servis, engage par mes premiers serments.
Helas! quand reviendront de semblables moments?
Faut-il que tant d’objets si doux et si charmants
Me laissent vivre au gre de mon ame inquiete?
Ah! si mon c?ur osait encore se renflammer!
Ne sentirai-je plus de charme qui m’arrete?
      Ai-je passe le temps d’aimer? 

К предпоследней строке у Сент-Бёва дан такой комментарий: «...слово „charme“, употребленное... в переносном и метафизическом смысле, являет собой новый успех французской поэзии», развитый впоследствии романтиками. Говоря о «метафизичности» и платонизме Лафонтена, критик имеет в виду его способность обнаружить глубину простых слов, за внешним «обаянием» позволить ощутить очарование любви и красоты. В русской поэзии такая способность связывается прежде всего с именем Пушкина, высоко ценившего Лафонтена.

Басня «Два голубя» не раз переводилась на русский язык. Точнее всего оригиналу следовал Иван Дмитриев (1760—1837). Его многие современники считали наиболее близким из русских баснописцев Лафонтену и ставили выше И. Крылова. Крылов — поэт иного стиля. Классическим достоинствам стиха он предпочел обновление языка просторечной разговорностью и на этом пути стал великим национальным поэтом. Его совершенно не заинтересовали в финале басни «Два голубя» ни метафизика, ни «меланхолическая нежность», столь хвалимые Сент-Бёвом. Крылов до минимума свел лирическое объяснение, фактически сменив объект любви, ибо упоминание о милой и друге у него лишь повод сказать о родной земле:

       той земли не сыщете вы краше,
      Где ваша милая иль где живет ваш друг. 

Сравнивая Крылова с Лафонтеном, нельзя забывать о том, что они принадлежат не только разным национальным культурам, но и разным художественным эпохам. Одна ценила эстетические приличия и допускала естественность лишь настолько, насколько она удовлетворяла изящному вкусу. Другая эпоха с совершенно иной — романной — степенью свободы привыкла откликаться на голос современной реальности. Первой принадлежат Мольер и Лафонтен, второй — Грибоедов и Крылов. Ошибкой было бы полагать, что все преимущества на той или иной стороне. В каждом случае они свои.

«Лафонтен и Крылов, — скажет Пушкин, — представители духа обоих народов». Они представители разных культур и разных эпох. В искусстве классицизма низкое и грубое может появиться лишь оправданное иронией, назидательностью, в качестве почти фантастической экзотики.

Если встать на позицию классической поэтики, то изменение в басне, произведенное Крыловым, возвращает ее к состоянию низкого жанра, из которого ее вывел Лафонтен. Если полагать приближение к реальности единственной целью искусства, то мы утратим ощущение ценностей, сопутствующих классическому стилю. Мы лишим себя радости пережить его совершенство: строгую взвешенность языка, серьезность мысли, сдержанность эмоции. Страсть должна была держать себя в рамках эмоционального и эстетического приличия, однако рассудочность, холодность Буало считал недостатком в поэзии. Они несвойственны Лафонтену, в стихах которого более чем у кого-либо из поэтов его века (процитируем еще раз Сент-Бёва) «дают себя знать неуловимые томность и мечтательное сладострастие...».

Лафонтен знал, как выразить мысль и чувство как будто не только от собственного лица, но как бы существующие объективно, независимо от говорящего. Этого требовал хороший вкус. Но тот же вкус требовал, чтобы человек умел оставаться самим собой, не поддаваться поветриям моды и чужим мнениям. Эту мысль Лафонтен и выразил в одной из своих самых прославленных басен, развернутой им в небольшую поэму, — «Мельник, его сын и осел».

Чем объясняется популярность жанра басни в эпоху классицизма?

Лафонтен и Крылов (сравнительный анализ одной из басен).

Литература

Примечание

1 Сент-Бёв Ш. Литературные портреты: Критические очерки. — М., 1970. — С. 91.