2. НА УРОВНЕ ЗВУКА
Прежде всего обратим внимание на особое напряженное состояние языка, который силится выйти за пределы привычной ему коммуникативной функции, и на ту роль, которую начинает играть в поэтическом высказывании звукопись. Это не изобразительная звукопись и не всегда подражательная (как по большей части ее еще можно воспринять в стихотворении "Заповедник"). Это и не та звукопись, которая стремится передать физическое ощущение, как в стихе "Стропы рвут меня вверх, выстрел купола - стоп!", где переплетение опорных согласных вызывает почти мышечное ощущение "рвущих строп". И в "Заповеднике", и в "Затяжном прыжке" можно обнаружить следы другой звукописи - знаковой, производящей впечатление настойчивого стремления вложить в определенный фонетический набор максимальный объем смыслового содержания или, может быть, выжать из звукосочетания максимум того, что оно способно выразить. И главное - это чувство, что за звуковой тавтологией, за звуковыми инверсиями в соседних словах, за повторами в начале и по ходу стиха опорных рифмующихся звукосочетаний (обратимся, например, вновь к строкам, которые при любой попытке интерпретации оставляют впечатление недосказанности:
Час зачатья я помню неточно, -
за всем этим стоит не простая игра, но некая масса смысла, не высказанная непосредственно, но превышающая прямое значение сказанного, способная наращивать в нем свой удельный вес, становясь главным истоком и источником энергии для лирического сюжета и одновременно центром, к которому этот сюжет устремлен. Так, тема темного начала, тайны ночного часа зачатья, выпуская "однобокую" память в коридоры и подворотни истории, по ходу сюжета своим незримым, но ощутимым присутствием неизменно клонит траектории судеб все к той же грани, за которую памяти не дано проникнуть: к стенке, под танки, на ножи, к некрасивой смерти, вниз. Так центр тяготения является одновременно источником энергии и целью центростремительного движения.
Этой мыслью - о тяготении звукописи к некоему идеально-невыразимому смысловому центру - хотелось бы оттенить верное и принципиальное наблюдение Ю. В. Шатина: "... внешняя звуковая форма становится внутренней формой стихотворного слова, собственной этимологией поэтического языка, который воспроизводит генезис, нисколько не заботясь о точном соответствии генезису обыденного языка. От звука к внутренней форме, а от нее к сюжету и целому..."[153] Ведь именно из силового поля между звуком и взыскующим воплощения смыслом разворачивается сюжет, и логика его развертывания не собственно языковая (в лингво-семантическом понимании), а зачастую скорее музыкальная.
"Купола" (1, 502-503), в котором на фонетическом уровне разворачивается поистине симфоническая борьба за чистоту звука, возвещающего надежду на спасение и конечное торжество человека в его высшем предназначении, - в стихе "Залатаю золотыми я заплатами". Этот стих не только венчает певуче-сонорную, насквозь просвеченную гласными тему золотых куполов, колоколов и колоколен, прокалывающих синее небо, но захватывает в этом движении ввысь звук "З" в финале его трагически напряженной судьбы. Звукосочетания с "З" оказываются семантически очень емкими. Во-первых, они от начала до конца сопровождают тему души: от "как засмотрится мне... задышится" до "душу... залатаю" и, следовательно, тему индивидуального пути в мире. Во-вторых, они с самого начала связаны с темой вязкого предгрозового воздуха, которым трудно дышать, сквозь который трудно смотреть. Тема эта перемежается скоплениями глухих и взрывных согласных (-тр-, крут, -дгр-, крутд-) - знаками тяжкого земного пути, что на лексико-семантическом уровне опредмечивается в шестой строфе, где анафорическая рифма ("Грязью... Вязнут...") повторяет тему непролазной вязкости, усиленную здесь сочетаниями жирн, ржав, переходящими из предыдущей строфы ("ржаною"), - снова, кстати, емкий фонетический знак, в котором рядом с державно-зажравшейся ("чавкая") неподвижностью - подательница жизни земля ("родниковая") и тревожное ржание вязнущих лошадей:
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Но влекут меня сонной державою,
Но, в-третьих, звукосочетания с -з- ведут и тему сказки, загадки, тайного завета, наконец, и золота, заметного Богу, и связывают, таким образом, два звуковых пласта, соответствующих двум полюсам мира, придавая смысл и нацеленность движению по загаженой и загадочной стране. Эти пласты в последний раз со- и противопоставлены, но теперь уже строго разделены в заключительной апофеозной строфе, намечающей перспективу преодоления и избавления. При этом особую значимость приобретает окончательный переход звука -з- из глухо-взрывного фонетического ряда в сонорный:
Душу, сбитую утратами да тратами,
Залатаю золотыми я заплатами -
(обратим внимание на глухие звуки в этой строке: -п- стоит в такой позиции, где он усиливает звучание третьего -л-, а троекратное -т-, кажется, еще помнит времена, когда в фигуративных экспериментах экстремальных течений барокко оно получало эмблематический смысл напоминания о кресте - Т и t!)
Чтобы чаще Господь замечал!