12. ВОПРОСЫ, ВОПРОСЫ...
Типологический аспект проблемы "высоцкого" барокко далеко не исчерпан представленными здесь размышлениями. Но если и то, что сказано, обладает хотя бы некоторой долей убедительности, то уже теперь становится трудно игнорировать другой - историко-генетический - вопрос: как такое могло случиться в нашей литературе и в наше время? Этот вопрос распадается на несколько более частных, но оттого не менее трудных вопросов, ответы на которые мы позволим себе наметить лишь в самом общем виде. Первый из них о месте и роли барокко в русской литературе - проблеме глобальной, дискутируемой на протяжение едва ли не всего ХХ века. И этот вопрос фактически состоит из двух: о том, насколько органично барокко для русской литературы в контексте ее предыдущего развития, и - об исторической продуктивности, то есть о влиянии его на последующую литературу. В зависимости от ответов на эти вопросы находится ответ на вопрос о месте и значении поэзии Высоцкого в литературе ХХ века.
Ответ на первые два вопроса можно встретить в одной фразе: "у русского барокко польские источники XVII века, оно начинается с Симеона Полоцкого, продолжено его ближайшими учениками и последователями"[217]. И все. Далее оно чем-то сменяется, например, классицизмом, который уже никак не барокко, а еще далее и вовсе...
Мы исходим из иной, более общей посылки. Нам представляется, что литература диахронно диалогична. Ее нельзя вдруг взять и заменить привезенной из-за границы, пусть даже и более прогрессивной и современной. То, что "сменяется", на самом деле не "уходит в историю", а остается тем или иным образом, пусть даже как нежеланная (в особенности, историкам) потенциальная возможность, в том, чем оно "сменяется". Слово, сказанное в семиосфере культуры, не глохнет насовсем. Кроме прочего это означает и то, что наше представление о художественном явлении прошлого зависит от того, как и в какой культурно-семиотической ситуации обнаруживается и выделяться этот художественно-исторический феномен. А это значит, что барокко, каким мы его сегодня знаем, к этому времени становится таким. Логика развития искусства между XVII и XX веками при этом, естественно, не может быть ни при чем. Поэтому постановка вопросов "Ломоносов и барокко", "Державин и барокко", "Лермонтов, Гоголь, Тютчев, Достоевский... и барокко", - на наш взгляд, отнюдь не праздная придумка (и уж точно - не наша!).
"барокко" мы понимаем явление не только историческое, а еще и - типологическое. Мы экстраполируем некоторые важные черты исторического явления в другие эпохи, чтобы выяснить судьбу и роль его аналога. И эта операция, на наш взгляд, допустима как в направлении будущих, так и в направлении прошедших эпох. Так, думается, что барокко в русской литературе вообще - не случайность. Уже во времена "плетения словес" ей были присущи такие качества, которые становятся по-новому актуальны в эпоху барокко.
А именно: "<...> стремление к абстрагированию, к эмоциональности, интерес к "филологической" стороне языка <...>"[218], "<...> и поэзия и "орнаментальная проза" стремятся создать некоторый "сверхсмысл""[219], "слово <...> легко выходит за границы, поставленные ему языковой нормой... Смысловая зыбкость, непроясненность <...> входит в художественную задачу текста"[220], "основа организации текста <...> - повтор и возникающие на его основе сквозная тема и лейтмотив"[221], "ассонансы, создающиеся в результате желания сопоставлять и противопоставлять, начинают нравиться и сами по себе и создаются для благозвучия, для особой музыкальности текста <...> созвучия приходят через довольно длинный отрывок текста, вступая в чередование с другими созвучиями и создавая его особую музыкальность"[222]. Наконец: "Принцип двойственности имеет мировоззренческое значение в стиле "плетения словес". Весь мир как бы двоится между добром и злом, небесным и земным, материальным и духовным. Поэтому бинарность играет роль не простого формально-стилистического приема - повтора, а противопоставления двух начал в мире"[223] и т. д. и т. п. Поистине, мы сейчас только что обо всем этом поговорили.
Наверное, пришедшее позже из Польши барокко ложилось в не такую уж неподготовленную почву, нечто похожее русская литература к этому времени уже пережила? Можно ли это ранее пережитое в каком-то смысле именовать "барокко"? Ответ на похожий вопрос дает Д. С. Лихачев в цитируемой "Поэтике": "В широком и узком значении одновременно мы употребляем много слов, в частности: "экспрессионизм", "символизм", даже "романтизм" и "классицизм". Мы можем говорить о классицизме романского искусства в противоположность романтизму готики, об экспрессионизме стиля конца XIV - XV вв., о символизме средневекового искусства и пр. Зачем отказываться от того, что уже вошло в терминологию, что облегчает характеристику явлений искусства?"[224]
Наверное, и своеобразие русского (т. е. из Польши, исторического) барокко сложилось не в полной независимости от опыта пережитого уже отечественного "барокко". И наверное, все это имело какое-то значение и тогда, когда уже не "ближайшие ученики и последователи" Симеона Полоцкого усваивали литературную науку завезенного под видом классицизма немецкого и голландского барокко, когда и закладывались основания новой русской литературы. И разве не имеет отношения к барокко "старик Державин", "заметивший" уже аж пушкинское поколение? И так далее.
"Гармоническая ясность" никогда не составляла в нашей литературе "эпохи". А вот барочная проблематичность бытия, озабоченность "последними" и "проклятыми" вопросами, разобщенностью между внешним и внутренним, видовым и родовым человеком, историческим и "общечеловеком" (Ф. М. Достоевский), - это все, напротив, не покидало ее никогда. В этой литературе Высоцкий совсем не выглядит маргиналом. Эпоха, в которую он жил среди нас, в который уж раз не располагала к "гармонической ясности". Его место и значение сказанного им в большом контексте русской литературы еще предстоит по-настоящему осмыслить.
"Парус" он точно учил в школе, а это пример поэтической эмблемы, даже если ему этого никто так и не объяснил (не тот ли это, кстати, "парус", который потом "порвали"?!). У него слух был абсолютный. А уж если про Гебу с громокипящим кубком прочитал... Какие еще нужны контакты и связи и с барокко какой эпохи?
Даже в собственной своей эпохе - "эпохе Высоцкого" - он не в одиночку представляет этот тип поэтического мышления. С ним рядом - другой не пущенный в официальную литературу поэт - Иосиф Бродский, чей авторитет уже и при жизни становился непререкаем и чья связь с барокко не только была очевидна ему самому и была предметом авторефлексии и историко-литературных размышлений[225], но уже успела привлечь и внимание литературоведов[226]. Их соседство в литературе искушает примерить к ним понятия "низового" и "высокого" барокко, что, разумеется, выглядит неоднозначно и требует размышлений.
оказалась так созвучна эпохе и так жадно востребована огромными массами людей? Почему, почему... Вопросы-то всё о нас, стоит только спросить о Высоцком. Он ведь и сам - эмблема.