Генрих Четвертый
Родись этот государь королем Франции и царствуй он в мирное время, ему, должно быть, никогда не стать бы столь знаменитым: он погряз бы в сластолюбивых утехах, ибо не раз, невзирая на все препятствия, в погоне за удовольствиями забрасывал самые важные дела. (Я не стану ссылаться здесь на некую рукопись, озаглавленную «Любовные проказы Алькандра» (т. е. Генриха IV), ключ к которой мне известен, ибо в сих «Любовных проказах», она предстанет перед читателем вся целиком. [2])
После битвы при Кутра [3], вместо того чтобы воспользоваться своим преимуществом, он предается шалостям с графиней де Гиш и показывает ей захваченные у врага знамена. Во время осады Амьена он волочится за г-жою де Бофор, немало не тревожась тем, что Кардинал Австрийский (Кардинал Австрийский, впоследствии герцог Альберт.) подступает к городу, спеша на выручку к осажденным. (Сигонь написал по этому случаю такую эпиграмму:
Я Генриха пою отвагу: Сумев Испанца в дрожь вогнать, Он нынче от попа дал тягу) [4]
Он был не слишком щедр и не очень-то умел быть благодарным. Он никогда никого не хвалил, а сам хвастался как гасконец. Зато не упомнить государя более милостивого, который бы больше любил свой народ; впрочем, он неустанно заботился и о благе государства. Во многих обстоятельствах он доказал, что у него живой ум и что он понимает шутку.
Но вернемся к его любовным шалостям. Ежели, как утверждали некоторые, Себастьен Заме и в самом деле отравил г-жу де Бофор, он несомненно оказал этим немалую услугу Генриху IV, ибо сей славный государь намеревался совершить величайшее из всех возможных безумств; и более того, он уже был на него готов. (Причины этого можно найти в мемуарах г-на де Сюлли.) Покойного Принца собирались объявить незаконным сыном [5]. Граф Суассонский делался кардиналом, в ему давали ренту в триста тысяч экю различными бенефициями. Принц Конти был в ту пору женат на старухе, (Г-же де Монтафье, матери покойной графини.) которая не могла иметь детей. Маршал де Бирон собирался жениться на той дочери г-жи д'Эстре, которая впоследствии стала г-жой де Санзе. Г-ну д'Эстре (Первый, кто носил это имя, Генерал-инспектор артиллерии (в ту пору это не было должностью королевского сановника), был славный малый, который преуспел. Он родился на пикардской границе; звали его по-пикардски Ла-Коссе (вместо Ла-Шоссе), и происходил он в какой-то мере из dubia nobilitatis [6]. Но потом стал называть себя г-ном д'Эстре и утверждать, что происходит из знатного фландрского рода. Его сын благодаря покровительству г-жи де Бофор был тоже Генерал-инспектор артиллерии. Я слышал, будто он был латником в роте г-на де Рюбампре и что он спас жизнь своему капитану, это помогло ему продвинуться. Его звали Длинный Жан де Ла-Коссе.) пришлось признать эту дочь; она родилась в браке, но г-н д'Эстре к тому времени уже лет пять-шесть не жил с женою: та ушла к маркизу д'Аллегру и была убита вместе с ним в Иссуаре местными жителями, которые взбунтовались и перешли на сторону Лиги [7]. Маркиз и его любовница держали руку Короля: и он, и она были заколоты и выброшены из окна.
Эта г-жа д'Эстре, в девичестве Ла-Бурдэзьер, происходила из рода, который, пожалуй, был самым плодовитым во Франции по части женщин не строгого поведения; (Одна из дам Ла-Бурдэзьер похвалялась, что спала с папой Климентом VII в Ницце, с императором Карлом V в бытность его во Франции и с королем Франциском I.) их можно насчитать двадцать пять, а то и двадцать шесть, монахинь и замужних, причем все они открыто принимали поклонение мужчин. Оттого-то про герб семейства Ла-Бурдэзьер и стали говорить «виково семя», ибо в гербе этом, по забавному совпадению, есть рука, сеющая вику. Насчет их герба было написано такое четверостишие:
Благословенна будь рука, Что вику сеять не устала, Даруя нам, щедра, легка, В посеве сем и шлюх немало [8].
Вот что мне привелось слышать от людей, хорошо осведомленных или полагавших себя таковыми. Некая бедная женщина, жительница Буржа, вдова прокурора или нотариуса, купила у старьевщика потертую куртку, за подкладкой которой нашла бумагу, где говорилось: «В подвале такого-то дома, на глубине шести футов под землею, в таком-то месте (оно было точно указано) зарыто столько-то золота в кувшинах» и т. д. По тем временам (добрых сто пятьдесят лет назад) сумма была весьма значительной. Вдова эта, зная, что генеральный наместник города тоже вдов и бездетен, рассказала ему про клад, но дом не назвала и предложила, коли он согласен на ней жениться, раскрыть ему тайну до конца. Тот согласился, клад разыскали; генеральный наместник города сдержал слово и женился на вдове. Его звали Бабу. Он купил поместье Ла-Бурдэзьер. Это, как я полагаю, был дед матери маршала д'Эстре.
У г-жи д'Эстре было шесть дочерей и два сына: старший был убит при осаде Лаона; младший, по воле родителей ставший священником, получил Лионский епископат и сан кардинала, это ныне здравствующий маршал д'Эстре. Его кузен де Сурди добился кардинальской шляпы. Шесть дочерей г-жи д'Эстре — это г-жа де Бофор, воспитанница г-жи де Сурди, тоже из рода Ла-Бурдэзьер; г-жа де Виллар, о которой речь впереди; г-жа де Нан; графиня де Санзе; аббатиса де Мобюиссон и г-жа де Баланьи. Эта последняя — Делия из «Астреи» [9]. Она была несколько кривобока, зато любвеобильна необычайно. Это она родила покойному г-ну д'Эпернону дочь, ставшую впоследствии настоятельницей монастыря Сент-Клосин-де-Мец. Этих шесть дочерей и их брата прозвали «семью смертными грехами».
Г-жа де Невик, дама остроумная и запросто бывавшая у г-жи де Бар, написала на смерть г-жи де Бофор такую эпиграмму:
Я вижу явь страшнее снов: Ведомы пастырским ублюдком,* Шесть смертных, но живых грехов Идут к погосту строем жутким И, голося «за упокой», Оплакивают грех седьмой.
* (Это — Баланьи, сын Монлюка, епископа Валанского. Он привел пятьсот всадников и восемьсот пехотинцев, набранных на свои средства, в распоряжение Генриха IV, когда тот не знал, как устоять против Великого командора Кастильского [10] и г-на де Майенна, которые подходили, чтобы заставить Короля снять осаду с Лаона. Эта услуга была Генриху IV столь отрадна, что он сделал Баланьи маршалом Франции и выдал за него сестру г-жи де Бофор. Этот Баланьи был князем де Камбре; он овладел городом Камбре, примкнув к герцогу Алансонскому...)
Генрих IV, как поговаривают, был у герцогини не первым, и по этой то причине он и не назвал г-на де Вандома старшего Александром, опасаясь, как бы его не стали титуловать Александром «Великим», ибо Великим или Главным называли г-на де Бельгарда, который, по-видимому, опередил Короля. Раз десять Король приказывал его убить, (Как-то г-н де Прален, капитан Лейб-гвардии, впоследствии маршал Франции во время Регентства, дабы помешать Королю жениться на г-же де Бофор, предложил ему застать Бельгарда с нею в постели. И вот однажды в Фонтенбло он будит Короля среди ночи; но когда они уже готовы были войти в апартаменты герцогини, Король сказал: «Ах! как бы это ее не рассердило!». Маршал де Прален рассказывал это одному дворянину, а тот — мне.) но потом спохватывался, вспомнив, что сам же отбил у него возлюбленную; ибо Генрих III, увидев, как г-н Бельгард танцует с м-ль д'Эстре, сказал: «Не иначе как они любовники». (Г-жа де Бофор жила вблизи Лувра. Говорили: «Капитанова девка у замковых ворот». Это стало пословицей.)
У Генриха IV было великое множество любовниц; но в постели он бывал не слишком расторопен, а потому всегда носил рога. Острили, что его и на раз едва хватает. Г-жа де Вернёй назвала его однажды «Капитан Хочет, да не Может», а в другой раз — ибо Королю доставалось от нее нещадно — она ему заявила, пусть, мол, радуется, что он Король, не то его вообще нельзя было бы выносить, до того разит от него падалью.
Покойный Король [11], желая прикинуться шутником, говаривал: «Это я в батюшку пошел: потом воняю».
Как-то Генриху IV доставили некую Фанюш, которую ему выдали за девственницу. Найдя дорожку достаточно проторенной, он принялся насвистывать. «Что это значит?» — спросила она. «А это я зову тех, — ответил он, — кто прошел здесь до меня». — «Жмите, жмите и нагоните»,— откликнулась Фанюш.
Генрих Третий поступил с одной знаменитой куртизанкой куда хуже. Он провел с нею ночь; на следующий день она, напустив на себя важный вид, рассказывала всем и каждому, что провела ночь с богами. «А что, — спросил ее кто-то, — боги в этом деле лучше смертных?». — «Они лучше платят, — ответила она, — но, пожалуй, только это и умеют. Приходится терпеть: тысяча двести экю золотом на земле не валяются». Король, узнав про то, отправил к ней двенадцать Швейцарцев, имевших при себе по пять су на брата. «На сей раз — сказал он, — пусть похваляется, что ее изрядно утешили, но мало заплатили».
Полагаю, никто не одобрял поведения Генриха IV в отношении его жены, покойной Королевы-матери [12], когда дело шло о его любовницах; ведь поселять г-жу де Вернёй у самого Лувра (В замке Ла-Форс. Это можно прочесть в рукописи «Любовные проказы Алькандра».) и мириться с тем, что Двор из-за нее чуть ли не делится на два лагеря, было, по правде говоря, не политично и не слишком пристойно. Г-жа де Вернёй была дочерью г-на д'Антрага, женатого на Мари Туше, дочке Орлеанского булочника, но которая зато была любовницей Карла IX. (Матерью покойного герцога Ангулемского Старшего.) Г-жа де Вернёй была умна, но и горда; она не питала никакого почтения ни к Королеве, ни к Королю; говоря с последним о Королеве, она называла ее «Ваша толстая баржа» и как-то на вопрос Короля, что бы она делала, если бы оказалась в порту Нюлли в тот день, когда Королева едва там не утонула [13], ответила: «Я бы стала кричать: Королева идет ко дну!».........
у нее стояла миска с едой. Она до того растолстела, что стала просто безобразна. Но ум никогда ее не покидал. Ее мало кто навещал. Детей у нее отняли; ее дочь воспитывалась вместе с королевскими дочерьми.
Покойная Королева-мать со своей стороны не очень-то старалась ладить со своим супругом, она придиралась к нему по любому поводу. Однажды, когда он велел выпороть дофина, она воскликнула: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили!».
— Что до моих ублюдков, — отвечал он, — мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака; а вот его-то уж никто не выпорет».
Я слышал, будто Король дважды собственноручно высек дофина: один раз, когда тот возымел отвращение к некоему придворному, да такое, что в угоду ему пришлось выстрелить в этого дворянина из незаряженного пистолета для виду, словно его убивают; в другой раз за то, что дофин размозжил головку воробью; и поскольку Королева-мать рассердилась, Король сказал ей: «Сударыня, молите бога, чтобы я еще пожил; если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами».
Кое-кто подозревал что Королева-мать причастна к смерти Короля: потому-то, мол, никто не видел показаний Равайака. Достоверно известно, что Король, когда Кончини (впоследствии маршал д'Анкр) отправился навстречу ему в Монсо, сказал: «Умри я, этот человек погубит мое государство».
Рассказывали только, будто Равайак так объяснял свое поведение: он де, понимая, что Король затевает большую войну и государство от этого пострадает, решил оказать великую услугу отечеству, избавив его от государя, который не желает сохранить в стране мир и к тому же не является добрым католиком. (Те, кто хотел докопаться до причин смерти Короля, говорят, будто допрос Равайаку чинил президент Жанен в качестве государственного советника (он был председателем парламента в Гренобле) и Королева-мать избрала его как «своего человека». Говорили также, будто Коман упорствовала до самой смерти.)
У этого Равайака борода была рыжая, а волосы чуть-чуть золотистые. В общем-то он был бездельник, который обращал на себя внимание лишь тем, что одевался скорее на фламандский манер, нежели на французский. Сбоку у него вечно болталась шпага; нрава он был унылого, но как собеседник приятен.
Генрих IV, как я уже говорил, отличался живым умом и добросердечием. Приведу несколько примеров.
В Ларошели среди простонародия прошел слух про некоего свечного мастера; он, мол, что называется, «охулки на руку не положит»: так обычно говорят про тех, кто ловко умеет вести свои дела. Генрих, бывший в ту. пору лишь королем Наваррским, послал кого-то среди ночи купить свечу. Мастер встал с постели и продал свечу. «Видите, — сказал наутро Король, — этот человек охулки на руку не кладет. Он не упустит случая заработать, а это — верное средство разбогатеть».
Какой-то представитель Третьего сословия, опустившись на колени, дабы обратиться к Королю с речью, наткнулся на острый камень, причинивший ему столь сильную боль, что он крикнул: «Ядрена вошь!». Король, рассмеявшись, сказал ему: «Отменно! Вот самое лучшее, что вы могли сказать. Не нужно никаких речей; вы только испортите начало».
выпили, тогда вас можно было бы еще оправдать».
Раз Королю сообщили, что герцог де Гиз [15], ныне покойный, любит г-жу де Верней; он на это и ухом не повел и лишь заметил: «Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху: и без того у них много чего отняли».
Проезжая как-то через деревню, где ему пришлось остановиться, чтобы пообедать, Король велел позвать какого-нибудь местного жителя, который слыл первым острословом. Ему сказали, что есть де такой, по прозвищу Забавник. «Так ступайте за ним!». Когда крестьянин пришел, Король велел ему сесть напротив себя, по другую сторону стола, за которым обедал. «Как тебя звать?» — спрашивает Король. «Да меня, государь, Забавником кличут». — «А далеко ли от бабника до забавника?». — «Да меж ними, государь, только стол стоит», — отвечает крестьянин. «Черт подери!—рассмеялся Король. — Вот уж не думал найти в такой маленькой деревушке такого большого острослова».
Когда он пожаловал цепь г-ну Ла-Вьевилю, отцу того самого де Ла-Вьевиля, который дважды был суперинтендантом [16], тот, как это полагается, сказал ему: Domine, non sum dignum [17]. «Я это знаю, — отвечал Король, — да меня племянник просил». Племянник этот был г-н де Невер, впоследствии герцог Мантуанский, у которого Ла-Вьевиль, незнатный дворянин, был дворецким. Ла-Вьевиль рассказывал об этом сам, опасаясь, быть может, как бы этого не сделал кто-нибудь другой, ибо был отнюдь не глуп и слыл любителем острых шуток.
Рассказывают, будто он посмеялся над неким удальцом, близким ко Двору, и этот удалец послал ему вызов на дуэль; тот, кто передал вызов Ла-Вьевилю, добавил, что поединок назначен назавтра, в шесть часов утра. «В шесть? — переспросил Ла-Вьевиль. — Да я и по собственным делам так рано не встаю, стану я подниматься с петухами ради вашего приятеля». Так посланец от него ни с чем и ушел. Ла-Вьевиль тотчас же отправился в Лувр и первым рассказал там обо всем; и, поскольку шутники были на его стороне, тот удалец остался в дураках.
Король вместе с г-ном де Бельгардом, маршалом де Роклором и другими часто обедал у Заме (Когда нотариус осведомился у Заме о его почетном звании, тот сказал ему: «Пишите: сеньер, владелец миллиона восьмисот тысяч экю».) и в других кабачках. Когда очередь дошла до Маршала, тот заявил Королю, что не знает, где его угощать, разве только в кабачке «Трех Мавров». Король отправился туда. У сотрапезников его был один паж на двоих, а у Короля свой собственный. «Потому что мой камер-паж, — сказал он, — никому не станет прислуживать, кроме меня». Этим пажом был г-н де Ракан, оставивший нам прекрасные стихи.
Жители Эрнесе, в Шампани, поднесли Королю вина, уверив его, что лучшего нет во всем королевстве и что они готовы подтвердить свои слова ad poenam libris. «Мне доводилось слышать: ad poenam libri» [19], — сказал Король. — «Не мудрено, государь, — отвечал тот, кто держал речь, — от нашего вина такие “S” порой выписываешь».
Однажды Король отправился к принцессе де Конде, вдове принца де Конде Горбатого; там он обнаружил лютню, на обратной стороне которой было начертано двустишие:
В разлуке с ним томлюсь душой: Мечтаю об одном — о смерти.
Вы тетушке моей не верьте: У ней в мечтах весь род мужской.
Дама эта была весьма любвеобильна. Она происходила из рода Лонгвиль.
Незадолго до сдачи Парижа, в то время как Король мучился бессонницей, оттого что никак не мог решиться порвать со своею верою, Крийон сказал ему: «Право же, государь, просто смешно ломать себе голову над тем, принимать ли веру, которая принесет вам власть!». А ведь Крийон был добрый христианин — однажды, молясь перед распятием, он вдруг возгласил: «О господи! будь я в ту пору там, никогда бы тебя не распяли!». Мне сдается даже, он обнажил при этом оружие, подобно Хлодвигу [20] и его дружине во время проповеди святого Реми. Тот же Крийон, когда его стали обучать танцам, в ответ на слова: «Склонитесь, отступите»,— воскликнул: «Отнюдь! Крийон ни перед кем не склонялся и никогда не отступал». Можно ли вообразить себе более истинного гасконца? Будучи полковником Гвардейского полка, он отказался убить г-на де Гиза. Когда же г-н де Гиз младший, в бытность свою губернатором Прованса, вздумал поднять гарнизон Марселя по ложной тревоге и, явившись к Крийону, вскричал: «Враги напали на город!», — Крийон, не дрогнув, сказал: «Вперед! Умрем храбрецами!». Потом де Гиз признался ему, что пошел на хитрость, дабы посмотреть, правда ли Крийон никогда ничего не боится. «Молодой человек, — резко ответил ему Крийон, — окажись вы свидетелем малейшей моей слабости, я бы вас заколол».
Когда г-н дю Перрон, тогдашний епископ в Эвре, наставляя короля, заговорил о Чистилище, Генрих IV сказал ему: «Оставим это, не отбивайте хлеб у монахов».
было не привлекли к суду инквизиции, но, узнав, у кого он служит, не посмели.
В ту пору в Париж приехал Арлекин [21] со своей труппой; явившись на поклон к Королю, он, отличаясь необыкновенной бойкостью, выбрал время, когда Его Величество поднялся с трона, тотчас же уселся на его место и, обращаясь к Королю, как если бы тот был Арлекином, сказал: «Итак, Арлекин, вы прибыли сюда со своей труппой, дабы поразвлечь меня. Я очень рад; обещаю вам свое покровительство: назначаю вам такое-то содержание» и т. д. Король ни в чем ему не прекословил, но под конец сказал: «Ну, хватит! довольно вы играли мою роль, теперь дайте мне сыграть ее самому».
Попутно мне вспомнился один рассказ из английской жизни. Милорд Монтэгю был недостаточно вознагражден за свои услуги королем Иаковом; и вот однажды, когда некий шотландский дворянин, коему Король под разными предлогами отказывал в аудиенции, явился просить его о награде, Монтэгю сказал Королю: «Государь, на сей раз вам от него не уйти. Человек этот вас не знает, на мне ваш орден [22]; я притворюсь Королем, а вы станете позади меня». Шотландец излагает свое прошение; Монтэгю ему отвечает: «Вам не следует удивляться, что я ничего для вас не сделал, ведь я ничего не сделал еще и для Монтэгю, который оказал мне столько услуг». Король Иаков шутку понимает и потому говорит: «Отойдите-ка в сторонку, хватит вам играть».
Генрих IV отлично понимал, что разрушать старый Париж означало бы, как говорится, назло самому же себе нос откусить; и в этом он был мудрее своего предшественника [23], который говаривал, что у Парижа слишком большая голова и ее нужно бы отрубить. Генрих IV пожелал все же, по понятным причинам, иметь какой-нибудь выход из города, дабы можно было покидать Париж незаметно; с этой целью он велел пристроить к Лувру галерею, которой в первоначальном плане не было, чтобы попадать через нее в Тюильри, вошедший в городскую ограду всего двадцать—двадцать пять лет назад. Г-н де Невер в это время строил для себя Неверский дворец. Генрих IV находил его чересчур пышным, чтобы выситься напротив Лувра, и однажды, беседуя с г-ном де Невером и указывая ему на это здание, сказал: «Племянник, я переселюсь к тебе, когда твой дом будет закончен». Упомянутые слова Короля, а быть может, и недостаток денежных средств привели к тому, что строить дом перестали.
Однажды, обнаружив у себя много седых волос, Король воскликнул: «Право же, я поседел от торжественных речей, что произносились в мою честь со дня моего восшествия на престол».
случилось?» — спрашивает Его Величество. «Герцогиню, давно уже ждут, государь». — «Ну, что ж, — отвечает Король, — пусть себе попоют, ежели им скучно». Д'Обиньи, в восторге от того, что может подшутить над Королем, передает его слова собравшимся, а их довольно много, и все они начинают громко петь. «Что это?» — недоумевает Король. Ему объясняют. «Бог ты мой! — обращается он к сестре, — ступай же скорее туда, и пусть они немедленно замолчат».
Как-то, застав свою сестру, будущую г-жу де Бар, в задумчивой позе, Король спросил ее: «С чего это, сестрица, вы вздумали грустить? Нам по всему подобало бы воздать хвалу господу богу: дела у нас идут как нельзя лучше».— «У вас-то да, — отвечает она, — у вас все очень мило, а вот у меня милого нет как нет» [24].
Однажды она велела поставить балет, в котором каждая фигура изображала букву имени Короля. «Ну как, Ваше Величество, — спросила она потом, — вы заметили, что все эти фигуры составляют буквы вашего имени?». — «Ах, сестрица, — отвечал Король, — либо вы плохо пишете, либо мы не умеем читать: никто не заметил того, о чем вы говорите».
В тот день, когда Генрих IV вступил в Париж, он отправился к своей тетке де Монпансье и попросил подать ему варенья. «Не иначе, — сказала она, — как вы спрашиваете его ради насмешки. Думаете, небось, что оно у меня все вышло». — «Да нет, — отвечал Король, — я попросту есть хочу». Она велела принести горшок абрикосового варенья и, положивши Королю, хотела, как полагалось, отведать первая. Король остановил ее и сказал: «Опомнитесь, тетушка!». — «Как? — воскликнула она, — мало я, по-вашему, натворила? Неужто вы меня не подозреваете?». — «Да ничуть не подозреваю, тетушка». — «А! — отозвалась она, — придется, видно, мне стать вашей служанкой!». И в самом деле, с тех пор она преданно служила ему.
При всей храбрости Короля говорят, будто стоило сказать ему: «Враги идут!», — как с ним приключалась медвежья болезнь и он, желая обратить это в шутку, объявлял: «Пойду-ка, постараюсь хорошенько для них!».
По натуре своей он был вороват и не мог не взять того, что попадалось ему под руку, но взятое возвращал. Он говаривал, что, не будь он Королем, его бы повесили.
Что до его внешности, представительностью он не отличался. Г-жа де Симье, которая привыкла видеть Генриха III, увидев Генриха IV, сказала: «Я видела Короля, но не видела Его Величества».
В Фонтенбло остался заметный след доброты этого Государя. В одном из садов можно увидеть дом, который как бы уходит в глубь сада и образует выступ. Частный владелец так и не пожелал продать этот дом Королю; и, хотя Король готов был дать за дом гораздо больше, чем он того стоил, принуждать владельца к продаже силою ему не хотелось.
Когда Король видел какой-нибудь обветшалый дом, он говорил: «Это, должно быть, принадлежит мне или церкви».
2 «История любовных проказ Алькандра», где под вымышленным именем главного героя выведен король Генрих IV, в течение долгого времени ходила в рукописи. Впервые она была издана в 1651 или 1652 г. с пометкой «Кельн». В одном из примечаний к этой рукописи говорится, что некоторые приписывают ее Марии-Луизе Лотарингской, принцессе де Конти, другие же считают ее автором маркизу де Муи дез Юрсен, что, по мнению А. Адана, комментатора французского издания Таллемана де Рео, более вероятно.
3 Сражение при Кутра было выиграно Генрихом IV (в ту пору королем Наварры) 20 октября 1587 г. Протестантская армия под его командованием одержала первую крупную победу над католическими войсками.
4 Осада Амьена длилась с июня по сентябрь 1597 г. Говоря о попытке кардинала Австрийского выручить осажденный Амьен, Таллеман ошибается, ибо на самом деле речь идет о взятии войсками кардинала в 1596 г. города Кале, за год до падения Амьена.
5 Имеется в виду Анри II, принц де Конде.
7 Речь идет о так называемой Священной Лиге, созданной во Франции в 1576 г. герцогом Генрихом де Гизом как оплот католицизма в его борьбе с протестантами. Возникшая на почве непримиримых религиозных разногласий, Лига вскоре сделалась могущественной политической партией, которая поставила себе целью низложить короля Генриха III и возвести при поддержке Испании на французский престол Генриха де Гиза, привлекшего на свою сторону многих приверженцев. Опасаясь его возрастающего влияния, Генрих III приказал убить герцога (1588). После смерти своего вождя Лига, которая к тому же дискредитировала себя тайным союзом с Испанией, быстро утратила свое былое могущество и окончательно распалась в 1593 г., в начале царствования Генриха IV.
8 Перевод А. А. Энгельке.
9 Делия — одна из героинь «Астреи», пасторального романа писателя Оноре д'Юрфе, действие которого происходит в VII в. на берегах Линьона, небольшого ручья во французской провинции Лионе. В нем повествуется о любви пастушка Селадона к пастушке Астрее.
10 Здесь имеется в виду осада Лаона войсками Генриха IV в 1594 г. Таллеман ошибается: на выручку осажденного Лаона шел не Великий командор Кастильский, а граф Мансфельд, губернатор Авенский и Люксембургский.
12 Покойная королева-мать — т. е. Мария Медичи, мать Людовика XIII.
13 Случай этот произошел в Нейи (у Таллемана — Нюлли) 9 июня 1606 г.
14 Сарданапал — легендарный царь Ассирии, предававшийся различным излишествам, в частности непомерному чревоугодию.
Вителлий — римский император (15—69 н. э.), правивший всего восемь месяцев в 69 г. Известен распутством и жестокостью.
Гизы — боковая ветвь Лотарингского герцогского дома, получившая в 1333 г. во владение поместье Гиз и впоследствии разделившаяся на линии Гизов и Эльбефов. Гизы принадлежали к одному из наиболее знатных родов Франции и были связаны кровными узами с рядом владетельных домов феодальной Европы. Наиболее известные в XVI—XVII столетиях представители этого рода приведены в указателе имен.
16 Суперинтендант — во Франции XIII—XV вв. должностное лицо, стоявшее во главе управления той или иной областью государственных дел и наделенное широкими полномочиями. Суперинтендант финансов (или просто — суперинтендант) — главный управляющий королевской казной.
17 Государь, я недостоин (лат.).
18 Эта Судебная палата была создана в декабре 1607 г.
20 Хлодвиг (465 или 466—511), из рода Меровингов, — с 481 г. король франков.. Объединил под своим владычеством почти всю Галлию.
21 Речь идет об известном в начале XVII в. итальянском актере Тристане Мартинелли, который приезжал со своей труппой во Францию в царствование Генриха IV.
22 Имеется в виду Орден Подвязки — высший орден Британского королевства.
23 Предшественником Генриха IV был Генрих III Валуа.
за Генриха Лотарингского, герцога де Бара.
25 Сражение при Фонтэн-Франсэз было выиграно Генрихом IV 6 июня 1595 г. Эта победа довершила разгром сторонников Лиги.