Приглашаем посетить сайт

Б. Томашевский. Пушкин и Лафонтен. Примечания

Часть: 1 2 3 4 5 6 7
Примечания

Сноски

1. Настоящая статья представляет собою главу из книги „Пушкин и французы“.

2. Эту дату Н. О. Лернер („Труды и дни Пушкина“, 1910, стр. 37) считает датой дарения. Это неверно, так как ясный смысл надписи показывает, что подарена была книга при отправлении в лицей, т. е. всего вероятнее в 1811 г. летом. В глазах Ольги Сергеевны басни Лафонтена были специфически детской книгой, и непонятно дарение этой книги брату после окончания им лицея. Кстати, заголовок „Fables choisies mises en vers par M. De La Fontaine“ не свидетельствует о том, что в издание вошли только избранные басни: так называется сборник Лафонтена в его оригинальных изданиях.

3. Мнение Пушкина о том, что Богданович в „Душеньке“ превзошел Лафонтена, не является оригинальным: в этом отразились взгляды Карамзина в известной статье его о Богдановиче (1803 г.), впоследствии прилагавшейся к бекетовским изданиям сочинений Богдановича (1809—1818 гг.). Митрополит Евгений („Словарь светских писателей“, 1805) так резюмировал статью Карамзина: „Г. Карамзин в 10 нумере «Вестника Европы», 1803 г., сделал сравнение сей поэмы с лафонтеновою и почти во всех местах показал преимущество русской“. Вот собственные слова Карамзина: повесть Лафонтена „служила образцом для русской «Душеньки», но Богданович, не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем и рвет на лугах цветы, которые укрылись от французского поэта. Скажем без аллегорий, что лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а Душенька во многих местах приятнее и живее, и вообще превосходнее тем, что писана стихами“. „Богданович писал стихами, и мы все читали его; Лафонтен прозою; и роман его едва ли известен одному из пяти французов, охотников для чтения“.

Вслед за Карамзиным и Дмитриевым, Батюшков неоднократно превозносил достоинства „Душеньки“. „Душенька“ Богдановича постоянно упоминалась и Пушкиным. Белинский еще отметил перенесение стихов „Душеньки“ в первую главу „Евгения Онегина“:

Гонясь за нею, волны там
Толкают в ревности друг друга,
Чтоб вырвавшись скорей из круга
Смиренно пасть к ее ногам.
                                                   
(Ср. Е. О., гл. I, стр. XXXIII.) 

Кстати, стихи эти цитируются в статье Карамзина, который, сравнивая их с подлинником Лафонтена, замечает: „французские стихи хороши, но русские еще игривее и живей“. „Так стихотворцы с талантом подражают. Богданович не думал о словах Лафонтена, а видел перед собою шествие Венеры и писал картину с натуры“. Пушкин соединил еще один раз имя Психеи с именем Богдановича (а не Лафонтена) в иронических замечаниях к своей пародической оде Хвостову в 1825 г. („Псиша во образе Богдановича ему завидует“).

4. Басни Жуковского в свое время имели успех. Так, „Житель Бутырской Стороны“, увековечивший себя первым отзывом о „Руслане и Людмиле“, писал в этом отзыве: „Басни его (Жуковского) смело можно поставить выше басен многих последователей нашего Русского Флориана“. „Русский Флориан“ — это, понятно, Дмитриев.

5. „Мои желания — клочек земли, где бы поместился садик; вблизи — ручей и рощица. Боги превзошли мои желания“ — „В горах, в моем владении, вдали от города, чем я займусь, как не сатирами и моей музой“. „О деревня, когда я увижу тебя, когда же, проводя часы те над старыми книгами, то во сне, то в бездействии, я забуду про беспокойствие моей жизни...“

6. Ср. этот же мотив в „Дон Кихоте“, в речи героя о золотом веке. Пушкин читал, вероятно, „Дон-Кихота“ во французском переводе Флориана. Там соответствующее место читается: ... „les funestes mots du tien et du mien étaient ignorés; dans ce saint temps d’innocence tous les mortels naissaient avec un droit égal à tous les biens de la terre...“ (Première partie, chap. XI).

7. Панкратий Сумароков, переделавший басню Лафонтена в „Поэму“ „Амур лишенный зрения“, передает эти стихи словами Зевеса:

Но вот что бедному Дурачеству сказал:
                      Скотина!
За то, что ослепил Кипридина ты сына,
           Который мой любимый внук,
Достоин ты ребром повешен быть на крюк;
           Но я свой гнев смягчаю,
И вот какую казнь тебе определяю:
С сего часа всегда с Эротом ты ходи;
Куда б он ни пошел, везде его веди.
Вот что на веки я тебе повелеваю! — 

Эту же басню перевел Д. Хвостов: „Любовь и дурачество“ („Избранные притчи“, 1802, кн. III, 15, стр. 129). Перевод Хвостова кончается следующими стихами:

Юпитер приказал дурачеству водить
                  Слепого Купидона
         Для сохранения закона,
Мы видим вместе век и встарь и вновь
                  С дурачеством любовь. 

8. Л. Н. Майков в своем комментарии к этому стихотворению (Пушкин, Сочинения, изд. Акад. Наук, т. I, 1900 г., стр. 245—250), указывая на отсутствие античных источников стихотворения, цитирует как предполагаемый источник отрывок из поэмы Башомона, из которого, впрочем, не видно, чем в этой поэме мог воспользоваться Пушкин. В изд. Венгерова (ч. I, стр. 316) комментатор, оспаривая указание Майкова, приводит две строчки из сказки Вольтера „Le Cadenas“, еще менее убедительные (комментарий подписан Б. Л., т. е. Блок и Лернер; данное сравнение принадлежит Лернеру; см. соч. Блока, т. 11, 1934, стр. 313 и 472). Не лучше ли признать, что тема „Амура и Гименея“ принадлежит всецело Пушкину, но при разработке ее он отправляется несомненно от басни Лафонтена, на которую комментатор не указывает.

9. Этот „Пильпай“ упоминается и в русской литературе:

С Эротами играя
Философ и пиит
Близ Федра и Пильпая
Там Дмитриев сидит.
                         (Батюшков, „Мои Пенаты“). 

источником множества аналогичных тем, проникавших в разное время с востока в Европу. В древнерусской письменности известна была греческая версия этой книги под названием „Стефанит и Ихнилат“. См. „Книга Калила и Димны“, перевод Аттая и Рябинина, 1889.

Французский перевод „Livre des lumières ou la conduite des Roys composé par le sage Pilpay, Indien“ появился в 1644 г. Первое издание Лафонтена относится к апрелю 1668 г.

10. Габриас — искажение имени „Бабриас“. Речь идет о довольно популярной обработке древних греческих басен, сделанных в IX в. грамматиком Игнатием Магистром. В этой переделке басни сокращены до четверостиший. Существует издание 1660 г. „Gabrias graeci Tetrasticha“. Следую указаниям, имеющимся в работе C. A. Walckenaer’a, приложенной к изданию сочинений Лафонтена 1827 г., „Essai sur la Fable et les Fabulistes avant la Fontaine“. См. „Библиотека Пушкина“, № 1062. Подлинные тексты этих басен разысканы только в 1840 г., причем в найденной рукописи имя автора названо Balebrias.

11. В „Orlando furioso“ (1503—1525) таково описание острова Альцины (песнь VI), куда перенесен гиппогрифом Рожер:

XX. 

Culte pianure e delicati colli
Chiare aque, ombrose ripe e prati molli, 

XXI. 

     Vaghi boschetti di soave allori,
Di palme e d’amenissime mortelle,
Cedri ed aranci ch’avean frutti e fiori
Contesti in varie forme e tutte belle,
Facean riparo ai fervidi calori
De’giorni estivi con lor spesse ombrelle;
E tra quei rami con sicuri voli
Cantando se ne giano i rosignuoli. 

XXII. 

     Tra le purpuree rose e i bianchi gigli,
Che tepida aura freschi ognora serba,
Sicuri si vedean lepri e conigli,
E cervi con la fronte alta e superba,
Senza temer ch’alcun gli uccida o pigli,
Pascano o stiansi ruminando l’erba:
Saltando i daini e i carpi isnelli e destri,
Che sono in copia in quei lochi campestri. 

XXIV. 

     E quivi appresso, ove surgea una fonte
Cinta di cedri cedri e di feconde palme,
Pose lo scudo... 

покрытых плодами и цветами, поднимали свои густые головки, протягивали ветви. В этих постоянно свежих уголках соловей, перелетая с ветки на ветку, издавал свои мелодические звуки. Среди алых роз и ослепительных белизною лилий, ласкаемых зефиром, видны зайцы, кролики, олень с великолепною головою: мирно щиплет он цветущую траву... Поблизости течет ключ, берега которого увенчаны благоухающими кедрами и пальмами. Рожер кладет свой щит...“

В „Gerusalemme liberata“ (1574) в XVI песне находится описание садов Армиды, столь популярное в позднейшей литературе:


IX. 

     Poi che lasciar gli avviluppati calli,
In lieto aspetto il bel giardin s’aperse:
Aque stagnanti, mobili cristalli,
Fior varj e varie piante, erbe diverse,
Apriche colinette, ombrose valli,
Selve e spelonche in una vista offerse;
E, quel che ’l bello e ’l caro accresce all’opre,
L’arte che tutto fa, nulla si scopre. 

X. 

     Stimi (si misto il culto e col negletto)
Sol naturali e gli ornamenti e i siti.
Di natura arte par, che per diletto
L’imitatrice sua, scherzando, imiti.
L’aura, non ch’altro, e della maga effetto,
L’aura che rende gli alberi fioriti.
Co’ fiori eterni eterno il frutto dura;
E mentre spunta l’un, l’altro matura. 

XII. 

     Vezzosi augelli infra le verdi fronde
Temprano a prova lascivette note.
Mormora l’aura, e fa le foglie e l’onde
Garrir, che variamente ella percote. 

IX. 

Пройдя путей запутанных преграды
Вдруг видят сад неслыханных красот,
Гладь сонных вод, кристальных вод каскады,
Древа, цветы и травы всех пород,
Луга, холмы, леса полны прохлады,
Здесь светлый дол, а там тенистый грот,
Всё сад вмещал и — к большему там чуду —
Всё сотворив, искусство скрыто всюду. 

X. 

Искусство так с природою там слилось,
Что вкруг на всем природы там печать.
Мать всех искусств, сама природа, мнилось,
Искусству там хотела подражать.
По воле чар всё в том саду творилось:
Такую лил там воздух благодать,
Что всё цвело и зрело год там целый,
И рядом с зрелым зрелся плод неспелый. 

XII. 

Там сладостным вдруг пеньем оглашает
Наперерыв хор птичек целый бор,
И, шелестя листочками, вступает
Сам воздух там с волнами в разговор. 

„Сады Армиды“ упоминаются Лафонтеном, так что литературная зависимость его от Тассо несомненна. В свою очередь и Тассо, приписывая Армиде знание фессалийских наук, едва ли сам не заимствует описание у общего первоисточника — у Апулея (ср. „Превращения“, кн. II).

12. Ср. аналогичное описание из другого места „Руслана“:

Княжну невольно клонит сон,
И вдруг неведомая сила
Нежней, чем вешний ветерок,
Ее на воздух поднимает
Несет по воздуху в чертог,
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе грусти, ложе слез... 

13. Мотив похищения молодой жены с брачного ложа не редок в фантастических повествованиях. В связи с „Русланом и Людмилой“ цитировалась шестая строфа третьей песни „Оберона“. В более близком виде этот мотив находится в „Тысяче и одной ночи“, в переработке Галлана, в „Истории второго каллендера, царского сына“: „Я дочь царя (острова Черного дерева). Мой отец выбрал мне в мужья одного родственника царского происхождения; но в первую ночь свадьбы, среди празднеств двора и столицы царства острова Черного дерева, прежде чем меня вручили моему мужу, один дух меня похитил. В это мгновение я потеряла сознание и когда очнулась, то оказалась в этом дворце“. У Пушкина имеются следы знакомства с книгой Галлана. Так, в стих. „Блестит луна...“ (22 июля 1825) упоминается „Арап-евнух, гарема страж седой“ и его товарищ Мезрур. У Галлана фигурирует главный евнух Гарун-аль-Рашида негр Mesrour. Очевидно в данном случае заимствование имени. Ср. упоминание Гаруна-аль-Рашида в „Анджело“.

„Je crois que vous ne parûtes pas sous ces traits devant Psyché“ — „Oh! pour cela non, repartit le diable. J’empruntai ceux d’un petit marquis francais pour me faire aimer brusquement“. „Le Diable boiteux“ (Chap. II).

15. Параллель Людмила — Душенька настолько вошла в обиход, что иногда путали Пушкина с Богдановичем. В предсмертной комедии Н. Я. Соловьева, который был по профессии учителем, „Наследники“ (1897 г.), встречается такая реплика (картина 2-я, явление 7-е): Аливский. Напрасно. А вы как Душенька: такое сочинение есть, — она „подумала и стала кушать“. На самом деле в Душеньке имеются следующие стихи:

Когда же смерть ее отнюдь не хочет слушать,
            Хоть свет ей был постыл,
Потребно было ей, ко укрепленью сил
            Ломотик хлебца скушать. 

Сближать это место с „Русланом“, пожалуй, нет достаточных оснований. Обычное основание для таких сближений — общность рифм „Слушать — кушать“ вряд ли здесь может иметь место, так как эти два слова других рифм не имеют (см. напр. „Полный словарь русских рифм“ Н. Абрамова, 1912, стр. 130). Приведу еще несколько параллелей в характеристиках Психеи и Людмилы. У Лафонтена: „Psyché possédait tous les appats que l’imagination peut se figurer et ceux où l’imagination même en peut atteindre“. „Outre la beauté qu’elle possédait en un souverain degré de perfection, il ne lui manquait aucune des grâces nécessaires pour se faire aimer“. „La Fortune est femme et Psyché l’était aussi, c’est-à-dire incapable de démeurer en un même état“. Свои недостатки Психея определяет так: „Légèreté d’esprit, contradictions, opignatreteé“. Купидон говорит о ней: „ce n’était pas seulement son corps qui le rendait amoureux, c’était son esprit et son âme pardessus tout“. Особо отмечает Лафонтен своеобразную „новизну“ Психеи „comme on est toujours amoureux des choses nouvelles, chacun courait à cette nouvelle Vénus“.


Ах, как мила моя княжна
Мне нрав ее всего дороже,
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена... Так что же,
Еще милее тем она.
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить.... 

16. Так датировалась эта заметка в изданиях Ефремова и Морозова. У Венгерова она отнесена к 1826 г. (так же как и в IX т. академич. издания) вероятно потому, что в описании рукописей майковского собрания („Пушкин и его современники“, в. IV, стр. 26) указано, что она написана „не ранее 1826 г.“, так как на обороте листа имеется перечень стихотворений 1826 г. Соображения эти не достаточно основательны, так как перечень относится не к 1826 г., а к апрелю 1827 г. Но он органически не связан с заметкой и набросан много позднее. Водяной знак бумаги 1823 г. дает ранний предел рукописи. Датировать ее приходится по темам. Заключительные слова рукописи противоставляют народным явлениям западной литературы ненародные явления русской, основанные единственно на темах из отечественной истории. В начале примера цитируются слова „Ксении, рассуждающей о власти родительской“. Речь идет, понятно, об озеровской трагедии „Дмитрий Донской“.

M-me de Staël видела в этой трагедии „Единственную ситуацию, имеющую отношение к русским нравам: это ужас, внушаемый девушке страхом отцовского проклятия“ (из „Десятилетнего изгнания“. См. мою заметку „Пушкин и M-me de Staël“ („Пушкин и его современники“, в. XXXVIII). Очевидно это замечание вызвано чтением „Dix annees d’exil“, что дает дату 1825 г. Пушкин, отрицая заслуги Озерова, полемизирует об этом с Вяземским, начиная с 1823 г. (письмо 6 февраля). Ссылка на „народность“ находится в связи со спором Вяземского с Дмитриевым, а так же со статьей Вяземского „О новой пиитике басен“ (1825 г.), где говорится: „Многие с досадой жалуются, что у нас чужемыслие, чужеязычие господствуют в словесности, что у нас мало своего, мало русского: что никто не старается дать поэзии нашей направление народное“. „В других землях требовали и требуют, чтобы драматические писатели, творцы эпических поэм, почерпали предметы и вымыслы свои из отечественных источников“ (по поводу статьи в „Сыне Отечества“, 1825, № 3). Об этой статье упоминает Пушкин в письме Вяземскому в конце октября 1825 г. (акад. изд. № 214).

17. В письме Е. М. Хитрово от 11 декабря 1830 г. есть намек на одну басню Лафонтена: „Je tremble qu’ils (французы) ne mettent en tout cela la petulence de la victoire, et que Louis-Philippe ne soit pas trop roi-soliveau“. Здесь заимствование из басни „Les Grenouilles qui demandent un Roi“:

Впрочем это сочетание roi-soliveau — вошло в поговорку, как бы оторвавшись от своего литературного источника.

Наконец для полноты можно упомянуть устную цитату из басни „Le Bûcheron et Mercure“. В записной книжке князя Вяземского под 15 июня 1830 г. имеется такая запись: „Сегодня говорил мне Пушкин об актере Montalan: я применил к нему стих Лафонтена: Voilà tout mon talent, je ne sais s’il suffit“ (Вяземский, Старая записная книжка, 1884, стр. 122). У Лафонтена стих этот начинается: „C’est là tout mon talent“ и т. д. Данная басня не относится к числу часто цитируемых.

18. Встречается это же слово „concetti“ у Пушкина в „Заметке о Ромео и Джульетте“ в следующем контексте: „В ней («Ромео и Джульетта») отразилась Италия, современная поэту, с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеска и concetti“. Далее, итальянцы этой эпохи именуются „модным народом Европы, французами XVI века“. Очевидно, Пушкин имеет в виду Италию на пороге XVII в., действительно оказавшую сильное влияние на европейскую, в частности на французскую культуру, что выразилось, между прочим, в литературной деятельности Марини и во французском „маринизме“, не прошедшем бесследно и для Малерба. Творчество Марини и французских маринистов, действительно, характеризуется этим словом „concetti“, которое представляет собою особую технику словесного развития темы, обостренной каламбурными посылками, игрой слов, оттенков их значений, их звукового сходства. Итальянское влияние встретило реакцию в лице Буало и его школы, надолго дискредитировавшей „concetti“ как художественный прием. Этим объясняется почему до пушкинских годов слово это имело оттенок осуждения. Свое понимание термина „concetti“ Пушкин вынес, вероятно, из книги Sismondi „De la littérature du Midi de l’Europe“. В частности для разумения заметки о „Ромео и Джульетте“ необходимо иметь в виду следующее место Sismondi (из главы Seicentisti): „Les Scudéry, les Voiture, les Balzac, imitèrent se style précieux et affecté; il eut un moment de vogue: Boileau et Molière contribuèrent plus que personne à y faire renoncer les Francais. Ces reformateurs du goût, qui avaient vu les mauvais exemples venir de l’Italie en concurent un grand mépris pour la poésie italienne; ils ne virent plus que du clinquant dans son or le plus pur; ils firent adopter aux Francais le mot de concetti, pour indiquer les jeux d’esprit affectés, tandis que ce mot, qui signifie coceptions, idées, est toujours pris en bonne part dans la langue italienne“.

Следует вообще обратить внимание на цитируемую работу Сисмонди, являющуюся в ранние годы источником пушкинского знакомства с итальянской литературой. Отсюда именно Пушкин берет в 1820 г. эпиграф из Ипполита Пиндемонти (глава XXII) — цитата Сисмонди, состоит из тех же 5 стихов, что берет и Пушкин: „Oh felice chi mai non pose il piede...“

которую он, вообще, вероятно, никогда не видел. Опубликована она много позднее смерти Пушкина. Просто и Батюшков и Пушкин одинаково пользовались Сисмонди. В 1825 г. он просит брата (письмо 14 марта) среди прочих книг выслать „Littérature“ Sismondi. В том же году он пишет по поводу трагедии („Письмо Раевскому“): „Alfieri est profondément frappé du ridicule de l’aparte, il le supprime et là dessus allonge le monologue“.

Это замечание имеет несомненно источником следующую фразу Сисмонди: „Mais Alfieri en multipliant trop, peut-être, les soliloques s’est interdit sévèrement les à-parte“.

Несколько выше Сисмонди усматривает в „a parte“ niaiserie ridicule.

Едва ли не под влиянием Сисмонди находится выбор Пушкиным переведенного им эпизода из Ариосто: это первый из двух, цитируемых в качестве образца в XII главе „Литературы Южной Европы“.

Но любопытно совпадение, какое находим между характеристикой итальянского импровизатора, данной у Сисмонди, и соответствующими страницами „Египетских ночей“: „... celui qui est à peine digne d’être entendu quand il parle, devient fécond, entraînant, sublime quelquefois, dès qu’il s’abandonne à cette inspiration. Le talent d’improvisateur est un don de la nature, et un don qui n’est souvent point en rapport avec les autres facultés... Les sons appellent les sons correspondants, les rimes se rangent d’elles-mêmes à leur place, et l’âme ébranlée ne peut se faire entendre qu’en vers, comme une corde sonore lorsqu’elle est frappée se partage d’elle-même en parties harmoniques, et ne peut faire entendre que des accords. Un improvisateur demande un sujet, un theème à l’assemblée qui doit l’entendre: les sujets de la mythologie, ceux de la religion, l’histoire, et les événement du jour, lui sont, sans doute, plus souvant offerts que tous les autres... Après avoir recu son sujet, l’improvisateur reste un moment à méditer, pour le voir sous toutes ses faces et faire le plan du petit poème qu’il va composer. Il prépare ensuite les huit premiers vers, afin de se donner l’impulsion à lui-même en les récitant, et de se trouver par là dans cette disposition d’âme qui fait de lui un être nouveau. Après sept ou huit minutes, il est prêt, et il commence à chanter; et cette composition instantanée a souvent cinq ou six cents vers. Ses yeux s’égarent, son visage s’enflamme, il se débat avec l’esprit prophétique qui semble l’animer... Mais tous les improvisateurs ne chantent pas; quelques-uns des plus célèbres n’ont point de voix, et sont obligés de déclamer leurs vers aussi rapidement que s’ils les lisaient; d’ailleurs, les plus illustres se font un jeu de s’asservir aux règles de la versification la plus contrainte“.

21. Очевидно здесь Пушкин разумеет весьма популярную „Ode à Priape“, которая закрыла перед Пироном дверь Академии. Ода эта, которую невозможно цитировать, пользовалась известностью как классическое произведение жанра, „презревшего печать“. Она неоднократно переводилась на русский язык (переводы приписываются Баркову и Елагину). Эта ода до сих пор фигурирует в подпольных изданиях порнографической литературы.

22. „Дамочка наряжает горничной юношу, и тот является наниматься со скромным видом, опуская глаза“

Часть: 1 2 3 4 5 6 7