Феноменология человеческой жизни в трактовке строптивого писателя Бальтасара Грасиана.
Было это в те времена, когда Старый и Новый Свет склонились к стопам католического испанского короля Филиппа IV. Где-то в океанских просторах затерялся остров Святой Елены, находящийся на пути из Старого Света в Новый и являющийся пристанищем для непоседливой Европы и даровой гостиницей для католических флотов, идущих с Востока.
Там-то, борясь с волнами, цеплялся за доску человек. В последний момент уже у берега он был спасен неожиданно появившимся юношей.
Спасенным оказался старик. Он пылкими словами благодарил юношу, но тот, не отвечая, только улыбался. Тогда старик стал обращаться к нему на разных языках. Однако все было тщетно: юноша, видимо, ничего не понимал, и только строил разные гримасы.
Зная, что разговор – кратчайший путь к знанию, наш мореплаватель начал учить дикого юношу говорить и вскоре в этом весьма преуспел. Начали с имен. Моряк назвал свое имя – Критило, которое свидетельствовало о его рассудительности, ибо было образовано от греческого слова, означающего «сужу», «думаю». А юношу он нарек Андренио, от греческого – «муж».
Постепенно юноша начал выговаривать слова, спрашивать и отвечать, делать попытки рассуждать, помогая себе жестами. Когда он научился связно говорить и овладел изрядным запасом слов, то поведал следующее:
– Я не знаю, ни кто я, ни кто дал мне жизнь. Ты, Критило, – первый человек, увиденный мною. Мне пищу доставляла самка дикого зверя. Поэтому я считал матерью ту, которая кормила меня сосцами. Зверь среди зверей, я рос вместе с ее детенышами, в которых видел своих братьев и сестер. Но вот я достиг в своем возрасте некоторого рубежа, и тут меня объял необычайный порыв к знанию, а ум озарили новые и отчетливые мысли. Тогда я начал размышлять о себе и познавать себя. «Раз я живу, чувствую и мыслю, стало быть, существую, – говорил я себе. – Но если я существую, то кто же я? Кто дал мне жизнь? Зачем? Таков ли я, как эти звери? Нет, я замечаю явные различия между ними и мной».
По словам Андренио, когда он, насытившись плодами природы, садился на скалу и созерцал дивную гармонию вселенной, его приводила в изумление эта странная гармония противоречивых начал.
– Да, это верно, – сказал Критило, – вся наша вселенная сложена из противоположностей. У каждой вещи есть свой противник. Всякое действие встречает противодействие. Из природы борьба противоположностей переходит в область морали. Что до общественного состояния, тут богатые противостоят бедным. Но чему дивиться, если внутри самого человека сталкиваются противоположные начала.
– Что ты говоришь?! – воскликнул юноша. – Неужто человек воюет с самим собой?
– О да, ведь он, хоть и мал, подобен миру, а потому весь состоит из противоречий.
– Но больше всего меня изумляет то, – промолвил Андренио, – что Творец, столь очевидно являющийся нам в своих творениях, скрыт в себе.
– В человеке весьма естественно влечение к Богу как к своему началу и концу. Всякая вещь в природе имеет смысл, всякое влечение – цель. Если растение стремится к солнцу, а человек – к Богу, стало быть, Бог существует. Бог бесконечен во всевозможных своих творения. Поэтому ограничивать его бытие, место и время никто не может. Мы не видим его, но познаем.
Затем от вещей философских собеседники перешли к рассмотрению вещей повседневных, обыденных. Однако их беседа была прервана неожиданным появлением на горизонте кораблей.
Вскоре корабли приблизились к берегу. Были спущены паруса и брошены якоря. К берегу пристали первые шлюпки.
На все вопросы моряков Критило и Андренио, заранее сговорившись, отвечали, что они – мореплаватели с другой флотилии, беспечно уснувшие на острове в то время, когда их суда отчаливали. Моряки посочувствовали им и предложили взять к себе на борт.
Запасшись дровами, пищей и водой, через несколько дней флотилия подняла паруса и взяла курс на Испанию.
Плавание было долгим, но коротать время обоим помогало повествование Критило о его бедствиях.
Случилось так, что родители Критило, оба из знатных испанских семейств, отплыли в Индию, где отцу будущего ребенка была пожалована высокая должность в городе Гоа, находящемся на побережье Аравийского моря.
Португальцы, испанца, англичане, французы, голландцы – все стремились в Индию, подстегиваемые алчностью и меркантильностью. Первыми туда ринулись португальцы по пути, проложенному Васко да Гама, который в 1497–1499 годах совершил плавание из Лиссабона в Индию вокруг Африки и обратно, а в 1502–1503 годах и в 1524 году совершил еще два плавания в Индию.
В восточных морях португальцы превзошли мусульман как в искусстве ведения боя, так и в кораблевождении. Их корабли были построены во многих отношениях совершеннее арабских.
Парализуя арабскую торговлю в Индийском океане, Португалия тем самым наносила сильный удар по Оттоманской империи, большая часть доходов которой была связана с монополией на торговлю пряностями.
Преодолевая противодействие арабов и других мусульманских купцов, португальцы быстро расширили сферу своего влияния. Кочин, их первая база и центр торговли перцем, стал штаб-квартирой первого вице-короля Индии Франсишку д’Алмейды, который стремился добиться господства португальцев в торговле на Малабарском берегу. Однако д’Алмейда выступал против распространения португальского влияния на Красном море и Малаккском проливе, так как считал, что подобная экспансия ослабила бы позиции португальцев, распылив их военные силы. Его же преемник Афонсо д’Албукерки придерживался иной точки зрения, полагая, что подобные ограниченные цели не позволят добиться торговой гегемонии Португалии в Индийском океане. Поэтому необходимо захватить главные стратегические пункты и развивать торговлю таким образом, чтобы доходы от нее могли покрывать издержки на содержание военных сил португальцев.
С захватом Гоа д’Албукерки приобрел желанный центр, позволявший контролировать всю индийскую торговлю. Однако мусульманские корабли все еще продолжали закупать товары в Бенгалии, Бирме, на Суматре, на Островах Пряностей, в Сиаме, Китае и Малакке, находившейся под властью мусульманского правителя. Поскольку Малакка была центром распространения ислама в Индонезии, то д’Албукерка полагал, что захват Малакки позволит выполнить, помимо всего прочего, обязательство, которое булла папы Александра VI налагала на Португалию (захват новооткрытых территорий и обращение в «истинную веру» нехристианских народов).
Таким образом, завоевание португальцами Малакки в 1511 году было одним из наиболее важных составных частей обширного стратегического замысла.
Как же развивались события дальше?
В течение примерно 150 лет своего господства в Индии португальцы создавали своеобразную торговую империю, владея всего лишь несколькими факториями на западном побережье Индии. И хотя так называемая Португальская империя в Индии исчезла после проникновения в Индию других морских держав, все же португальцы оставили вполне определенный след в культурной жизни Южноазиатского субконтинента. Так, например, они сыграли значительную роль в развитии образования благодаря введению книгопечатания и созданию семинарий для подготовки индийских католических священников в Вераполи и в Гоа. К тому же португальцы превратили Индию в самую католическую страну на Востоке, исключая Филиппины. Именно благодаря их деятельности католическая церковь в Индии имеет сегодня столько последователей, сколько не имеют все другие христианские церкви и секты, вместе взятые. Однако насаждение католицизма теми безжалостными и бесчеловечными методами, которыми пользовались португальцы, обернулось для них весьма негативными последствиями. Разрушая индусские и мусульманские храмы, поощряя деятельность инквизиторов и осуществляя жестокие религиозные гонения, португальцы настроили против себя все слои индийского общества. Поэтому они не могли найти никакой поддержки в Индии после того, как, втянувшись в войну на стороне Испании, потерпели в XVI веке поражение сначала от голландцев, а затем от англичан. В результате сокрушительного поражения ее флот утратил свое господство в районе Восточных морей.
Испанский король Филипп II, присоединив Португалию к Испании (с 1578 года по 1640 год Португалия вместе со своими заморскими владениями, включая Гоа, была присоединена к Испании), тем самым фактически дал возможность врагам Испании вторгнуться в Португальскую империю.
Итак, возвращаясь к печальному повествованию Критило, должен сообщить читателю, что родился он в открытом море, средь ужаса и тревог, причиненных свирепой бурей.
В Гоа отец Критило быстро нажил большое состояние.
К сожалению, родители больше пеклись о телесном здоровье своего чада, чем о его духе. Поэтому в юношестве Критило швырялся деньгами, не считая их. Теряя деньги, он терял и совесть, чему помогали дурные друзья, льстецы и прихлебатели. Разумеется, отец весьма огорчался поведением сына, пророчил ему беду, но тот пропускал мимо ушей родительские упреки.
Однажды Критило до безумия увлекся знатной дамой, которая от природы была одарена многими достоинствами – красотой, молодостью, умом. Однако насколько ее родители желали Критило в зятья, настолько другая сторона не желала видеть в ней невестку. Дело дошло до того, что родители Критило попытались сосватать ему другую невесту, но их сын был слеп, глух и ни о чем другом не мечтал, кроме любимой Фелисинды (основа имени – прилагательное feliz, происходящее от латинского слова «felix» – «блаженный»).
Эти и другие огорчения свели отца Критило в могилу. Вскоре за ним последовала и мать. Сын же быстро утешился надеждой получить долгожданную супругу.
Случай, а вернее, злой рок пожелал, чтобы в дни траура скончался брат Фелисинды. Теперь единственной наследницей родового майората (от лат. major – старший; система наследования, при которой все имущество переходит нераздельно к старшему в роде или к старшему из сыновей, дочерей умершего; имение, имущество, переходящее к старшему в роде или к старшему из сыновей, дочерей) стала Фелисинда. Богатство удвоило ее прелесть, и все вдруг разом заговорили о ней, пророча самых завидных столичных женихов.
Родители и родственники Фелисинды, заносясь высоко, первыми охладели к намерениям Критило. Их холод вскоре перешел в явную вражду, но чувства Критило и Фелисинды от этого разгорелись еще больше.
Неожиданно у Критило появился опасный соперник в лице племянника вице-короля, человека молодого и богатого. А надо вам знать, что в те времена и в тех краях угождать вице-королю считалось святым долгом.
Короче, завязалась большая и грязная интрига против Критило, закончившаяся дуэлью.
Клинки скрестились. Соперник Критило с пронзенным сердцем упал на землю, а победитель попал в тюрьму, где его заковали в цепи.
– ставлю вне, отделяю; запрещение или ограничение, налагаемое властью на пользование или распоряжение каким-либо имуществом), было учинено сущее разграбление дома Критило. Уцелело лишь немного драгоценностей, хранившихся в казне одного монастыря. И все бы еще не беда, не будь последнего удара, сокрушившего Критило в конец. Родители Фелисинды решили вернуться в Испанию. Обратив свое имущество в золото и серебро, они со всеми домочадцами и челядью погрузились на первый же отплывающий в Испанию корабль, увозя Фелисинду и… младенца, которого она носила в своем лоне и отцом которого был Критило.
Флот, в составе которого находился корабль с Фелисиндой, поднял паруса и ушел в море, а Критило утонул в море слез, оставшись навеки заточенным в тюрьме, нищий и всеми забытый.
Увидев, что живые друзья его покинули, Критило обратился к мертвым друзьям, начав читать мудрые книги, учиться и воспитывать в себе личность. Особенно усердно он занимался моральной философией, читая Платона, Сенеку и других мыслителей древности.
Сменялась годы и вице-короли, но не менялась злоба врагов Кратило. Целую вечность он терпел и страдал, пока из Испании не пришел приказ, тайно исходатайствованный Фелисиндой, переправить туда дело заключенного и самого заключенного. Новый вице-король, не столь враждебный к узнику, отправил его с первым же уходившим в Испанию флотом.
Критило был так счастлив, что морские опасности казались ему детской забавой. Вскоре он сблизился с капитаном, который, как оказалось, может служить наглядным образцом чудовищного коварства и злодейства. Будучи родственником того вице-короля, племянника которого Критило насадил на шпагу, и страшно алчным человеком, он, выполняя тайный приказ, во время прогулки столкнул Критило в море. Вот при каких обстоятельствах Критило оказался на острове.
Остаток плавания оба путешественника провели в полезных занятиях. Кроме приятных бесед, Критило сообщил своему молодому спутнику много знаний о мире, познакомил с науками, возвышающими и обогащающими дух: занимательная история, космография, астрономия и совершенно необходимая для воспитания личности моральная философия. С особым усердием Андренио изучал языки: латинский, испанский, французский, итальянский.
– Вот мы и прибыли в большой мир людей, – сказал Критило неопытному Андренио, когда оба сошли на испанскую землю. – Вскоре ты увидишь, как трудно в этом мире стать личностью.
Они двинулись по дороге, ведущей в Мадрид, это великое торжище жизни человеческой.
Когда путешественники вошли в Мадрид, то обнаружили, что в городе нет ни одного человека.
– Что это значит? – удивленно спросил юноша. – Куда подевались люди?
Ответ был получен от странного существа, получеловека-полуконя. Увидев его, Критило обрадовался, тогда как Андренио испуганно спросил:
– Что это за нелепое чудище?
– Не бойся, – успокоил его Критило. – Это – больше человек, чем сами люди. Он наставник царей и царь наставников. Это – премудрый Хирон, сын Сатурна, посетившего в облике коня нимфу Филиру.
С этими словами Критило подошел к кентавру и поприветствовал его. Тот ответил вдвойне учтиво. Тогда Критило сказал ему, что он и его спутник ищут людей, но ни одного человека так и не обнаружили.
– Ничуть не удивляюсь, – промолвил кентавр. – В наш век настоящий человек в диковинку. Не трудитесь зря, этот век не для выдающихся людей. Но скажите, где вы искали их?
– Конечно же, не под землей, – ответил Критило.
– А напрасно, – усмехнулся кентавр. – На земле их нет. Они давно сменили квартиру. Одни прахом лежат в земле, а другие парят в воздухе. Понастроили себе воздушных замков и заперлись наглухо там, не желая расставаться со своими химерами. А есть и такие, которые, ползая в пыли, уверяют, будто головою упираются в звезды.
Сказав это, кентавр повел путешественников показывать город. Дорога было очень неровная, особенно рядом с домами богачей и аристократов, поскольку у дверей сановитых и богатых людей высились большие блестящие кучи.
– У, сколько золота! – удивился Андренио.
А кентавр ему:
– Помни – не все то золото, что блестит.
Подошли они поближе и увидели, что все это – куча позолоченного дерьма и мусора. А у дверей домов людей бедных и сирых зияли глубокие ямы.
– Странное дело, – сказал Андренио, – какой же это порядок! Разве не лучше сбрасывать этот позолоченный мусор в ямы бедняков? Тогда бы почва выровнялась, не стало бы ям и ухабов.
– Да, так и следовало бы сделать, чтобы все стало гладко, – согласился кентавр. – Но разве в мире что-нибудь идет гладко? Правда, некоторые философы утверждают, что в природе не может быть пустоты. Но в мире людей эта вопиющая нелепость имеет место, опровергая философские суждения. Неравенство – главный принцип мира людей.
Вскоре путники вышли на одну из городских площадей, где наконец-то увидели людей. Правда, эти люди вели себя очень удивительно. Некоторые головой тыкались в грязь, а некоторые, опрокинувшись на спину, с важным видом сучили ногами.
Критило расхохотался. Усмехнулся и кентавр, сказав при этом:
– Считайте, что видите сон наяву. О, какой превосходный художник Босх! Теперь мне понятны его химеры. Вы видите людей, которые ничего не знают и не смыслят, но любят всеми управлять. Мир, у которого не поймешь, где голова, а где ноги, – поистине можно назвать безголовым.
– А кто такой Босх? – полюбопытствовал Андренио.
И вот что он узнал.
Иероним Босх – выдающийся голландский художник, предположительно родившийся в 1450 году. Точная дата его рождения неизвестна.
Прадедом Иеронима был торговец пушниной и домовладелец ван Акен, который в конце XIV века поселился в голландском городе Хертогенбосе. Его потомки стали купцами, ремесленниками и художниками. Художниками были дед, отец, двое дядей и два брата Иеронима.
В 1478 году Босх женился на богатой патрицианке Алейд ван Мерверме, семья которой принадлежала к верхушке городской аристократии.
Состоял членом религиозного «Братства Богородицы». Расписывал городской собор св. Иоанна. В конце жизни получил заказы от бургундского двора, что было весьма почетно и свидетельствовало о высоком авторитете художника.
Умер в 1516 году.
Спустя много лет его назовут «почетным профессором кошмаров», так как персонажи картин голландского художника подчас устрашают зрителя совмещением в одном образе человеческого и звериного, живого и мертвого, но вместе с тем и забавляют своей пародийностью. Иными словами говоря, в своем творчестве Босх причудливо соединяет черты средневековой фантастики, фольклорные мотивы, элементы сатиры, гротескового реализма.
Предлагаемая художником трактовка традиционных религиозных сюжетов часто выходит за рамки католической ортодоксии и может восприниматься даже как еретическая. И тем не менее через полстолетия после смерти художника самый свирепый гонитель религиозных ересей испанский король Филипп II коллекционировал лучшие его произведения. Более того, этот «наикатоличнейший из монархов» поместил в своей спальне в Эскориале картину Босха «Семь смертных грехов».
– Наверное, мир в прошлом был устроен иначе, – задумчиво произнес Андренио, выслушав информацию о Босхе.
– Такой же был, как и ныне, – отрезал кентавр.
– Неужто люди никогда не пытались навести в мире порядок? – продолжал допытываться наш неофит.
Кентавр стукнул копытом и, взглянув иронично на любознательного молодого человека, сказал:
– Отчего же? Дураки каждый день пытаются перелицевать мир.
– Тогда лучше возвратиться в мою пещеру к диким зверям, ибо, как я вижу, другого выхода нет.
– Я тебе укажу истинный путь, – торжественно заверил юношу кентавр.
Сказав это, он вывел путешественников из Мадрида и указал прямой путь для последующих странствий, а сам ушел помогать другим, заметив на прощание:
– На мир надо смотреть не так и не туда, как и куда смотрит большинство людей. Вопреки всем смотрите на изнанку того, чем мир представляется. Ведь в этом мире все шиворот-навыворот, а потому, кто смотрит на изнанку, тот видит правильно и понимает, что на самом деле истинная реальность противоположна видимости. Если, скажем, видишь человека, кичащегося ученостью, то знай, что, как правило, это невежда и мыльный пузырь. Помните, богач всегда беднее истинными благами, а красноречивый болтун никогда не скажет ничего путного.
Оживленно беседуя, друзья двигались вперед по пыльной дороге. Но вдруг их беседа была прервана появлением кареты, в котором ехало чудище, вернее, много чудищ в одном теле. Карета остановилась, и из нее вышло это чудище, низко кланяясь и рассыпаясь в любезностях. Подойдя к путникам, оно передало им приглашение от своего великого владыки остановиться в его дворце на день-другой. Поблагодарив за милость, наши друзья осведомились, кто же он, этот владетельный государь, который, их не зная и им неизвестный, оказывает такую любезность.
– О, это могучий государь! – воскликнуло чудище. – Власть его простирается на весь земной круг. В его королевстве каждому укажут кратчайший путь к богатству и почету, откроют искусство привлекать сердца и приобретать друзей, а главное, научат показывать видимость, ибо это – наивысшее из искусств.
При этих словах у Андренио разгорелись глаза. Он уже не мог дождаться часа, когда окажется при дворе столь удивительного короля, и тут же влез в карету, потянув Критило за руку. Но у того ноги словно свинцом налились. Он еще раз осведомился об имени государя.
– Имен у него много, – восхищенно ответило чудище, принимая облик министра. – Однако настоящее имя его мало кому известно. Он не любит показываться на людях и кого попало к себе не допускает.
Критило не заметил, как очутился в карете, которая вскоре съехала с прямого пути на извилистый. Обратив на это внимание, Критило стал браниться, но вернуться назад было уже нелегко. Поэтому он шепнул Андренио, чтобы тот был начеку.
Через некоторое время карета подъехала к большому фонтану для утоления великой жажды. Андренио, не долго думая, бросился к воде. Но не успел он сделать глоток, как Критило его остановил.
– Стой, погоди! Сперва проверь – вода ли это.
– А что же это может быть? – удивился юноша.
– Например, отрава.
– Но я вижу, это – вода, чистая-пречистая.
– Вот это и хуже всего. Пусть она чиста и прозрачна, а все же не верь глазам своим, ибо видимость обманчива.
– Разреши хоть пригубить, – взмолился Андренио. – Я умираю от жажды.
– Пригубишь, себя погубишь. Верь мне и всегда полагайся на мою опытность – чужой урок должен идти впрок умным людям. Только дураки им пренебрегают. Примечай, что сделает эта вода с теми, кто сейчас подходит к фонтану.
Тут к фонтану подошла большая толпа путников, томимых жаждой. Но они не сразу припали к источнику. Сперва стали умываться, смачивать глаза. Неслыханно! Едва вода коснулась их глаз, как зрачки, прежде чистые и ясные, превратились в стеклянные. Глаза же у тех, кто испил воды, начали видеть все не только в ином цвете, но и в иной форме. Одним все казалось розовым и величественным. Другим все виделось в черном цвете и ничтожно маленьким, незначительным. Были и такие, которые всюду видели только самих себя.
Одну лишь каплю проглотил бедный Андренио, ибо Критило заставил его выплеснуть остальное из кружки, и то так изменился, что стал неустойчив в добродетели.
– Ну, что ты об этом скажешь? – спросил Критило.
– Неиссякаемый источник обманов и лжи.
– А каково бы тебе пришлось, напейся ты вволю? Думаешь, такая уж малость – иметь ясные глаза и правдивый язык.
–
Вот какая оказия, – вздохнул Андренио. – Кто бы подумал, что такая чистая вода…
– В ней-то черти и водятся.
Критило хотел было поворотить назад, но Андренио, уже тронутый заразой, не согласился, а многоликое чудище, убеждая ехать дальше, говорило:
– Смелей! Лучше глупцом быть вместе со всеми, чем мудрецом в одиночку.
В конце концов все сели в карету и поехали.
Вдали показался большой и красивый город. К нему со всех сторон валили несметные толпы, вздымая густые тучи пыли, слепившие глаза.
Подъехав ближе, путники убедились, что в городе лишь снаружи порядок, а внутри сплошной хаос.
Андренио храбро направился в город, но Критило окриком остановил его и сказал:
– Сперва пошире раскрой глаза и гляди в оба. При каждом шаге примечай, куда ставишь ногу, и старайся стоять твердо. Будут с тобой говорить – не верь. Будут просить – не давай. Будут приказывать – не делай. Запомнил урок?
Андренио кивнул, и они вошли в город. Пройдя по улицам Лицемерия, Тщеславия и Притворства, путешественники подошли к главной площади, посреди которой стоял дворец, огромный и весь какой-то перекошенный. Здесь проживал тот великий и скрытный государь, о котором говорило чудище. В эти дни он тешился празднествами, устроенными, чтобы морочить народ, не давая времени подумать о вещах важных.
На площади как раз показывали фокусы и потрясающую ловкость рук.
Под гул толпы на высокий помост взобрался шарлатан-обманщик, одна из ловких проделок которого заключалась в следующем: он предлагал желающим раскрыть пошире рот, убеждая, что будет потчевать изысканными лакомствами. Ротозеи послушно раскрывали пасти, глотали предлагаемое лакомство и тут же, к великому своему конфузу и веселью окружающих, с ревом начинали блевать, извергая мерзость, выдаваемую за лакомство.
Андренио, прийдя в неописуемый восторг, начал превозносить хитрость и ловкость шарлатана.
– Молчи, глупец! – прикрикнул на него Критило. – Ты еще не научился отличать ложное от истинного.
– Что с тобой? – продолжая смеяться, спросил Андренио. – Неужто тебе нравится всегда идти всем наперекор? Люди веселятся, а ты грустишь.
– Скажи мне, тебе нравится, когда над тобой потешаются? – ответил вопросом на вопрос умудренный жизнь Критило.
– Нет, конечно. Но я здесь, рядом с тобой, а глупцы вон там, они упрямо лезут на помост в объятья шарлатана. Есть между нами разница?
– Великое заблуждение! – с гневом воскликнул Критило. – Знай же несчастный: жизнь больше напоминает трагедию, чем комедию. Мир нас постоянно обманывает. Жизнь нам лжет на каждом шагу. Фортуна регулярно надувает. А мы, словно актеры в грошовом театре, старательно играем свои роли, не желая ничего замечать. Давай же вернемся на наш прямой путь, а здесь, как я погляжу, ждать нечего, кроме лжи и обмана.
Однако Андренио был околдован суетой города и решил побывать в королевском дворце.
Во дворце юноша был весьма радушно принят: его осыпали милостями, посулили славу и богатство.
Каждый день наш простофиля хлопотал о том, чтобы увидеть короля, но в ответ ему твердили: «Как-нибудь вечерком, в сумерках».
А вечер тот все не наступал, хотя сумерки были постоянно.
Тем временем Критило беспрестанно размышлял о том, как излечить друга и покинуть город, в который всех впускали, но никого не выпускали. И тут он прослышал об одной королеве по имени Артемия (имя, образованное от латинского ars или испанского el arte – «искусство, наука»), чьи владения соседствовали с владениями короля, которого так упорно хотел лицезреть Андренио. Эта королева покровительствовала наукам и искусствам, на почве чего она враждовала с королем-соседом. Народная молва называла ее великой волшебницей и приписывала ей способность из скотов делать вполне разумных людей.
Поскольку Андренио отказывался следовать за Критило, тот решил бежать один. Оказалось, что это не так трудно, как он воображал.
Очутившись на свободе, Критило пустился в путь ко дворцу Артемии.
И вот показался красивый дворец, у входа которого стояли королевские слуги, представляющие прикладные искусства и свободные науки, преподаваемые в европейских университетах. Эти слуги провели Критило в залу, где восседала премудрая Артемия в окружении выдающихся мужей. Как раз в это время она была занята превращением в личности нескольких остолопов.
Критило поприветствовал королеву, а затем поведал о том, что случилось с его другом.
– Довольно, – мягко перебила его Артемия. – Мне все понятно. Твой друг остался в столице моего злейшего врага короля Фальшемира.
После этого королева велела позвать одного из главных министров. Ему и было поручено дело, волновавшее Критило. Вручив министру зеркало чистейшего стекла, королева объяснила, как оно действует и как с ним следует обращаться.
Министр расторопно взялся за дело. Прежде всего он вырядился в ливрею, какую носили слуги Фальшемира, а затем, не мешкая, отправился исполнять приказ королевы.
В столице короля Фальшемира министр отыскал Андренио, расположил его к себе, после чего сказал:
– Будь уверен, ты никогда не сумеешь увидеть короля, тем паче поговорить с ним. Ведь существование Фальшемира зиждется на том, что его никто не видит. Но мы кое-что можем сделать. Что дашь, если я покажу его тебе нынче вечером?
– В таком случае я выполню любую твою просьбу.
Встретившись в назначенное время, они пошли в противоположную от королевского дворца сторону, что очень удивило Андренио. Он хотел было вернуться, подумав, что его обманывают. Но старик удержал его, сказав:
– Там, где нельзя увидеть лицом к лицу, необходимо идти в обход. Взойдем на этот холм, и я уверен, ты многое для себя откроешь.
Они взобрались на холм как раз напротив окон Фальшемира.
– мутные стекла.
– Нет, так дело не пойдет, – сказал мудрый старик. – Надо действовать наоборот и повернуться спиной, ибо на все дела и делишки этого мира следует смотреть с изнанки.
Тут он вытащил из-за пазухи зеркало и сделал так, чтобы в нем отражались окна дворца.
– Смотри в зеркало, Андренио, – сказал мудрец.
И здесь случилось невероятное! Андренио вдруг испугался, задрожал и чуть не упал в обморок.
– Что ты видишь?
– Вижу чудище, страшнее которого отродясь не видал! Убери зеркало, не то я умру от страха!
– Нет, всмотрись внимательно в это лицо и хорошенько запомни его фальшивую суть.
– Довольно! Больше не выдержу!
– Согласен, довольно. Этого-то я и хотел.
– Кто же он, сей венценосный страхолюд?
– Это сам Обман. А теперь я хочу, чтобы ты познакомился со всей его семейкой.
С этими словами старик слегка повернул зеркало, и там появилось чудище в лице коварного вида старухи.
– Кто эта мегера? – испуганно спросил Андренио.
– Его мать по имени Ложь, которая командует и распоряжается им.
Затем старик повернул зеркало в другую сторону.
– Смотри, мой юный друг. Вот это – Невежество, бабушка Обмана. Рядом находится Злоба, королевская супруга, а также родные и двоюродные братья Обмана: Мошенничество, Надувательство и Плутовство. Ну, Андренио, теперь ты доволен?
– Не то, чтобы доволен, но кое-что прозрел. Пойдем отсюда.
Они быстрым шагом вышли из города, ловко обойдя стражу. Через несколько часов пути вдали засияли чертоги Артемии.
Гостей встретили с радостью.
Тем временем обманутый обманщик, то есть король Фальшемир, начал строить козни. Обозлясь, что у него из-под носа увели заблудшего юношу, он замыслил страшную месть. На помощь была призвана Зависть, особа, способная на любую подлость. Этой даме король поведал свою обиду и повелел посеять среди черни королевы Артемии семена раздора.
Отправившись в королевство Артемии, Зависть стала осторожно подпускать шпильки клеветы против благородной королевы. Она нашептывала всем, что Артемия исказила человеческую натуру, лишила ее простоты, подменила манерностью естественную красоту. И так сумела Зависть разжечь страсти черни, что вскоре поднялся бунт. Чернь окружила дворец Артемии с криками: «Смерть колдунье!»
Испугавшись этого бунта, кое-кто из друзей изменил ей. Но Артемия себе не изменила и надумала победить грубую силу хитростью.
– Клянусь! – воскликнула королева. – Раз чернь называет меня ведьмой и колдуньей, я нынче же устрою им страшную кару!
И поделом им, ибо на подлый люд суровость действует сильнее, чем мягкость и уступчивость.
Королева, произнеся могучее заклятие, окутала солнце темными тучами. Похолодев от ужаса, бунтовщики больше не пытались поджигать дворец. Более того, они все ударились в трусливое бегство, каким обычно кончаются все мятежи.
Андренио был страшно напуган столь великим чудом. Он и впрямь поверил, что волшебной силе Артемии подчиняются светила. Однако Критило просветил его, растолковав, что солнечное затмение было естественным следствием вращения небесных тел, встречу которых в этот час предвидели королева и, воспользовавшись астрономическими знаниями, представила естественное явление как искусственно вызванное.
Распрощавшись с королевой, наши путники направились искать Фелисинду.
На дороге странствий Андренио был поражен стрелой Амура, но вместо настоящей любви ему была предложена очередная фальшивка в виде девицы по имени Фальсирена.
активном участии Филиппа II, а также Аранхуэс, летнюю резиденцию испанских королей вблизи Мадрида, славившуюся своими роскошными садами. Тогда Критило решил самостоятельно полюбоваться красотами Эскориала и Аранхуэса.
Что касается Эскориала, то история его возведения такова. После битвы при Сан-Квентино в 1557 году, закончившейся разгромом французских войск, Филипп II поклялся выстроить монастырь, посвященный святому Лаврентию – испанцу по рождению. Впоследствии Филипп II несколько расширил первоначальный замысел и предпринял строительство гигантского комплекса, в которой монастырские помещения сочетались с гробницей Габсбургской династии и с личной королевской резиденцией.
Исполнителем королевского замысла и автором проекта стал известный архитектор, философ и математик Хуан Баутиста де Толедо, учившийся в Риме и Неаполе у прославленных мастеров итальянского Возрождения и участвовавший в постройке собора св. Петра в Риме под руководством Микеланджело. Этот талантливый испанский архитектор был известен также сооружением укрепленного замка Сан-Эразмо и прокладкой в Неаполе новой улицы, пересекающей старые кварталы города. В 1559 году по распоряжению короля он был вызван в Испанию, где работал на перестройке дворца Аранхуэс. Ему принадлежит также сооружение церкви Эль-реаль де Мансанарес.
После долгих и тщательных поисков подходящего места для постройки с учетом хорошего климата, близости к Мадриду, наличия воды и строительного камня комиссия выбрала один из участков Мадридского плоскогорья, у подножья южного склона горного хребта Сьерра Гуадаррама, вблизи селения Эль Эскориал. Этим названием селение было обязано грудам шлака из старинных копей – по-испански el escoria.
Закладка первого камня сооружения, сопровождавшаяся торжественной церемонией, состоялась в апреле 1563 года, а в мае 1567 года Хуан Баутиста де Толедо умер. Его преемником был назначен не менее талантливый архитектор Хуан де Эррера, которому удалось целиком построить одно из величайших сооружений Испании. Строительство Эскориала в основном было окончено в 1584 году.
архитектурных форм. Своеобразие общего облика Эскориала усиливают его высокие шиферные крыши – отзвук фландрских строительных приемов.
Оба чуда испанской архитектуры повергли Критило в восхищение, навсегда запечатлевшемся в его душе.
В Мадрид он возвратился очень довольный увиденным. Но когда подошел к дому красотки, тот оказался заперт крепче, чем королевская казна. Слуга начал нетерпеливо колотить молотком в дверь, и каждый его удар отдавался тревожным эхом в сердце Критило.
Рассерженные громким стуком соседи сказали:
– Не мучьте себя и не терзайте нас. Здесь никто не живет.
– Но разве здесь не живет знатная дама, которую я несколько дней назад оставил в добром здравии и хорошем настроении? – испуганно спросил Критило.
– Это не знатная дама, а самая настоящая плутовка, которая творила прегнусные дела и превращала людей в скотов, – ответил один из соседей. – Чтобы ее не изобличили, она часто меняет места и дома проживания, а также имена. Найти ее невозможно.
Печально простясь с соседями, Критило направился в гостиницу.
Без устали он бродил по городу, расспрашивая встречных, но никто не мог сказать ему ничего путного. Ломая голову, как найти Андренио, Критило прямо с ума сходил. Наконец, решил снова обратиться за советом к Артемии.
Покинув Мадрид нищим и обманутым, Критило отправился на поиски Артемии. Пройдя всего немного, он встретил человека, обладавшего шестью чувствами: на одно больше, чем у обычных людей. Оказалось, это шестое чувство обостряет все прочие, а также учит изыскивать и придумывать разные хитроумные уловки, дает советы, помогает угадывать будущее. Имя этому чувству Нужда. Нужда изобретательна, изворотлива, хитра, деятельна, прозорлива. Именно она прибавляет человеку ума, когда ему приходится туго.
– нуждающийся), Критило сказал:
– Как я рад, что встретился с тобой! Давай объединимся, чтобы отыскать совместными усилиями моего заблудшего друга.
И Критило рассказал о беде, постигшей его в столице.
– Охотно помогу тебе, – сказав Эхенио, внимательно выслушав Критило.
Сперва они отправились на поиски по театрам, где ломают комедию, затем по рыночным площадям, где надувают дураков и ротозеев, наведались на скотные дворы и в собачьи брехальни. Ходили они, бродили, вконец устали, но ничего не нашли, что могло бы их навести на след Андренио. И тогда Эхенио сказал:
– Пойдем-ка в тот дом, откуда он пропал. Может там среди мусора и найдем кое-что полезное для нашего поиска.
И они пошли.
Приходят. Начинают искать. Вдруг Эхенио замечает, что из большой кучи любострастного мусора валит густой дым.
– Ага! – радостно воскликнул Эхенио. – Нет дыма без огня.
Раскидав мусор, они обнаружили дверь, ведущую в жуткое подземелье. Не без труда отворили ее и увидели множество распростертых на полу бездушных тел. Большинство едва-едва подавало признаки жизни. Посреди них лежал Андренио.
из стены.
– Что это за рука? – спросил Критило.
– Рука палача, – ответил Эхенио. – Эта рука душит и приканчивает.
Он немного отвел в сторону руку палача, и тотчас тела на полу зашевелились.
– Пока она испускает свет, – промолвил Эхенио, – им не пробудиться.
Вместе с другими, жестоко раненными любовью, поднялся и Андренио. Узнав Критило, он, слегка пошатываясь, направился к нему.
– Ну, что скажешь? – спросил Критило. – Хорошо тебя отделала бессовестная шлюха? Без денег, без здоровья, без чести и совести оставила. Теперь будешь знать, какова она, любовь шлюхи.
Тут Критило и Эхенио наперебой стали ее проклинать.
– Молчите! – вскричал Андренио. – Хоть и причинила она мне столько зла, я не в силах ее возненавидеть или забыть.
– Стоп! – сказал Эхенио. – Пошли отсюда, да поживей. От этого безумства нет лекарства.
Все вышли на свет уразумения, никем не узнанные, но себя познавшие.
Вместе с Эхенио двое наших странников отправились на Торжище Мира, или Торжище Вселенной, куда потоками стекался народ. Одни шли продавать, другие покупать, а третьи просто поглазеть.
Едва только наша дружная тройка появилась на Торжище, как к ним подошли два маклера-краснобая, назвавшиеся философами из двух совершенно разных школ. Один философ сказал:
– Идите на мою сторону рынка. Здесь вы найдете все необходимое, чтобы стать личностью.
– В мире есть два пристанища – одно из них Честь, другое Польза. В первом вы найдете только ветер и дым, а во втором – золото и серебро. Вот и судите, за кем лучше пойти.
Друзья заспорили, в какую сторону податься. Но тут подошел к ним человек достойного вида, держащий в руках слиток золота, и сказал:
– Я оценщик чистопробности личности. Для многих людей пробный камень – золото. К чьим рукам оно липнет, те люди не настоящие, а фальшивые. Хотите проверить?
С этими словами он взял Андренио за руку и заставил его потереть пальцами золото.
– Смотри, юноша, – промолвил оценщик, – к твоим рукам золото прилипло. Значит, ты непорядочный. Тебе надо идти в ту сторону рынка, где царствуют золото и серебро.
Затем, проделав то же самое с рукой Критило, он сказал:
– А вот этот не таков. К его рукам ничего не прилипло. Он – личность. Пусть же идет в стан Честности.
– Ну нет, – возразил Критило, – чтобы и он стал таким, как я, надобно ему идти со мной.
И они двинулись мимо богатых лавок, стоявших по правую руку. Видят на одной вывеску с надписью: «Здесь продается самое лучшее и самое худшее». Войдя внутрь, увидели, что там торгуют языками: самые лучшие – те, которые молчат и держатся за зубами. Торговец за прилавком знаками призывал помалкивать и товар свой отнюдь не расхваливал.
– Что он продает? – поинтересовался Андренио.
Продавец мигом приложил ему палец к губам.
– Во те на! – изумился Андренио. – Как же узнать, чем здесь торгуют?
– Наверное, – прошептал Эхенио, – он продает Молчание.
–
– кивнул Критило. – Я думаю, что его берут дурные люди: молчат бесчестные, скрывают прелюбодеи, убийцы воды в рот набрали…
Эхенио возразил:
– Мир ныне так испорчен, что те, кому надо бы помалкивать, больше всех болтают, подлостями своими бахвалятся. Порой грабители шумят больше всех.
– Кто же в таком случае покупатели? – спросил Андренио.
– Те, – сказал Критило, – кто молча бросают в тебя камни, кто все делают молчком да тишком, кто о делишках своих помалкивают.
«истинную Испанию».
В пути Критило в очередной раз потерял своего молодого друга, который помчался по тропе, ведущей в царство Глупости. Огорченного путника попытался утешить повстречавшийся на дороге карлик, который сказал:
– Раз юноша направился в царство Глупости, то наверняка оказался во дворце Счастья. Глупцы попадают туда чаще, чем умные люди. Будь уверен, мы найдем его в завидной должности.
Тут к ним подошел солдат-новобранец. Такие всегда куда-то торопятся.
Бравый солдатик спросил, правильно ли он идет к Удаче.
– Смотря какую ищешь, – ответил карлик, – мнимую или истинную.
– Да неужто бывает мнимая Удача?
– Вот еще! – воскликнул карлик. – Конечно же, существует Удача мнимая и даже лицемерная! В наши дни ее хоть отбавляй. Тебе кажется, что ухватил Судьбу за хвост, а на самом-то деле попал в ее ловко расставленные сети и в результате потерял свою самостоятельность.
По дороге к путникам присоединились искатель выгодных должностей и студент, одержимый духом противоречия. Слово за слово, взялись они оба подтрунивать над карликом.
– А ты, пигмей, чего ищешь? – спросил студент, высокомерно улыбаясь.
– Хочу стать великаном, – робко ответил карлик.
– Дерзкое желание! – расхохотался придворный искатель должностей. – Разве это возможно?
– Вполне, лишь бы захотела Фортуна. Коль она помогает, пигмеи становятся гигантами, а коли нет, гиганты – пигмеями. Все зависит от ее желаний.
– Черт побери! – взревел солдат. – Хочет она или не хочет, а придется ей выдать мне что положено.
– Не так громко, сеньор солдат, – иронично усмехнулся студент. – Сбавьте тон.
– А таков уж мой тон. Нельзя робеть перед Фортуной. Ей надо показывать зубы. Клянусь и божусь, что мы с ней на кулаки пойдем, а придется ей меня осчастливить, хоть лопни!
– Кажется, я ее вижу, – неожиданно выпалил карлик. – Да вот беда, она меня не замечает, ибо я слишком мал.
– Как ей тебя увидеть, если она слепа, – изрек придворный карьерист.
– Что за новость? – удивился Критило. – С каких это пор она ослепла?
– Да об этом все в столице знают, – отрубил карьерист.
– Как же она может распределять блага? – полюбопытствовал студент.
– Как? Вслепую. Говорят еще, что она спятила.
– Отчего же спятила? – подал голос солдатик.
– Разное рассказывают. Самое правдоподобное – ее опоила зельем Злоба.
Тут взорам путников открылся странного рода дворец: с одной стороны здание как здание, а с другой – какая-то претенциозная громадина без фундамента. И во всем этом немыслимо противоречивом здании только и было, что огромная лестница. Это и был дворец Фортуны.
– Славный щелчок дала толстяку Фортуна! – рассмеялся студент.
Рядом с нижней ступенькой лестницы стоял первый министр Фортуны, чванливый Фавор (лат. favor – благосклонность, расположение), который во всем руководствовался лишь своими капризами и прескверным вкусом.
Нашим путникам пришлось худо, ибо Критило был совершенно неизвестен Фавору, придворный карьерист – слишком известен, а студент и солдат не вызвали у него никаких симпатий. Повезло только карлику: он прикинулся родичем Фортуны и вмиг очутился наверху.
Вдруг на вершине показался Андренио, который, идя торной дорожкой, раньше своего наставника взобрался наверх и теперь был человеком достаточно влиятельным. Он сразу узнал Критило, хотя с такой высоты многие перестают узнавать не только друзей, но и самых ближайших родственников. Андренио тотчас подал Критило руку и поднял его наверх, а уж вдвоем они помогли подняться наверх и остальным.
утверждениям она была не слепа. Лик ее был исполнен спокойной важности.
– Подойдите поближе и расскажите, что вас смущает, – сказала она. – Не бойтесь говорить правду. Я люблю смелых.
Но от смущения друзья онемели. Только солдат, отважный до наглости, громко отчеканил:
– Великая владычица, все люди ропщут на тебя и на твои дела. Говорю тебе об этом напрямик.
– Да, я знаю это, – кивнула головой Фортуна. – Но почему же? Что люди говорят?
– Во-первых, говорят, что ты слепа; во-вторых, что глупа; в-третьих, что безумна; в-четвертых…
– Постой, постой, довольно! – перебила его владычица смертных. – Меня обвиняют в том, что я благоволю подлецам. Утверждаю, что люди сами дурны и дурно поступают, а потом все сваливают на меня. Поверьте, зло коренится в самих людях, а не во мне. Я дочь хороших родителей и достаточно хорошо воспитана, чтобы заниматься всякими пакостями и подлостями или содействовать их осуществлению. Поэтому пусть люди разберутся сами с собой и помогут добрым и честным. Ничего иного я не желаю.
Все признали ее правоту. Только солдат снова стал роптать:
– Нет, многое все же зависит не от людей, а от тебя, моя госпожа.
– Люди дурно обо мне говорят не потому, что так думают, но дабы внушить дурные мысли черни и в страхе держать гордецов. В одном признаюсь вам: истинные мудрецы сильнее самой Судьбы.
Вдруг поднялся страшный шум. Это Время, Смерть, Забвенье, Немилость, Лесть затеяли потасовку, а потом кулаками стали разгонять толпу собравшихся наверху. Кубарем покатились вниз искатели Счастья и прочие искатели.
Критило и Андренио едва не сверглись вниз. От падения их спасла любезная служанка Фортуны по имени Удача, которая, схватив обоих за волосы, удержала на волосок от гибели. Потом она кликнула Случай и велела ему опустить подъемный мост, по которому переправила двух наших друзей с вершины дворца Фортуны на вершину дворца Добродетели.
Наши странники по миру, путники по жизни, так долго бродили по свету, что голова Андренио начала белеть, а лебяжий пух Критило редеть. Однажды они поглядели на себя и увидели, что не так-то много осталось им мотаться по свету. За прошедшие годы Критило лишь укрепился в стойкости, многое прозрев. Что же касается Андренио, то им все больше овладевала меланхолия.
острову.
Остров был окружен неприступными утесами. У его берегов часто терпели крушение суда, о чем свидетельствовали их обломки. Многие, проплыв свой путь с попутным ветром Славы и Фортуны, находили здесь свою могилу, разбившись о подводные рифы и камни острова. Однако нашим странникам повезло, и они на своей утлой шлюпке достигли гавани. Тут-то их ждало самое трудное, ибо путь к лестнице, вырубленной в скале, преграждали бронзовые ворота, замкнутые на прочные замки. К тому же всех прибывающих на остров проверяли грозные и неподкупные охранники, требуя назвать имя и сказать пароль, как это делается в неприступных цитаделях. Кое-кто из хитрецов пытался присвоить себе славные имена, но это не помогало. Их изобличали и выводили на чистую воду, где и топили с большим позором.
Одни за другим появлялись претенденты на вход в царство Бессмертия. Стражи требовали у них грамоты, подписанные Усердным Трудом, заверенные Героическим Мужеством, припечатанные Добродетелью.
Взяв грамоты наших странников, грозный страж принялся внимательно их изучать. На них он увидел подписи Философии, Разума, Бдительности, Твердости, Проницательности, Знания, Благоразумия, Мужества, Добродетели, Правды, Прозрения, Славы, Жизни и Смерти. От такого количества подписей лицо его вытянулось, брови округлились, и, сделав шаг в сторону, он торжественно распахнул перед странниками по жизни триумфальные ворота в обитель Вечности.
Таково краткое содержание монументального философского романа «Критикон» выдающегося испанского писателя XVII века Бальтасара Грасиана, оказавшего сильное влияние как на современников писателя, так и на последующие поколения.
Три брата и сестра Бальтасара приняли монашество. Духовная карьера ожидала и Бальтасара. Это было обычным явлением не только для тогдашней Испании, а и для многих западноевропейских стран, поскольку лица духовного звания были представителями в целом довольно благополучного второго сословия и могли обеспечить себе сносный образ жизни. К тому же духовное образование не только не препятствовало приобщению к различным наукам, но даже поощряло подобное приобщение. Часто богословские факультеты служили первой и совершенно необходимой ступенькой для вхождения в мир философии, науки и литературы.
После начального образования в толедской иезуитской коллегии, а затем в сарагосской коллегии Бальтасар становится в Таррагоне послушником иезуитского ордена.
С 1619 по 1623 год Бальтасар изучает философию в родном городе Калатаюде, а с 1623 года – теологию в Сарагосе.
Духовная карьера молодого Грасиана складывалась успешно. Его назначают помощником ректора сарагосской коллегии. Затем он становится преподавателем латинской грамматики в Калатаюде. После Калатаюды ведет курс моральной теологии в каталонской Лериде. И вот наступает очередь иезуитской соперницы Сорбонны – престижной и широко известной коллегии Гандии (Валенсия), где Грасиан читает курс философии в период 1633–1636 годов.
«тяжелый характер». По этим и другим причинам срок послушничества и положенная по уставу тщательная проверка «чистоты крови» Грасиана надолго затягиваются. Лишь в 1635 году совершается, наконец-то, торжество «принятия четырех обетов» (бедности, целомудрия, смирения и абсолютного послушания).
Начало литературного творчества Грасиана датируется 1636 годом, когда он переезжает в Уэску, на должность проповедника и исповедника местной иезуитской коллегии.
Уэска – один из культурных центров Арагона. Этот город уже одной своей культурной атмосферой предрасполагает к более напряженной интеллектуальной деятельности.
Грасиану повезло трижды. Во-первых, переезд из захолустья в Уэску. Во-вторых, в лице ректора коллегии Франсиско Франко он обрел влиятельного покровителя по службе. В-третьих, он познакомился и близко сошелся с просвещенным вельможей Винсенсио Ластаносом, который стал достойным ценителем его литературных талантов.
Ластанос – владелец богатой усадьбы с большим садом, зверинцем и обширной библиотекой. Он не чужд литературного творчества. Любит коллекционировать предметы старины, что отражается в его сочинении по нумизматике. В доме вельможи собирается светски образованное общество Уэски. Естественно, в этих условиях перед провинциалом Грасианом открываются более широкие культурные горизонты.
«Герой». Это сочинение было хорошо встречено в Испании и в ряде европейских стран, о чем свидетельствуют многочисленные прижизненные переиздания «Героя». Однако издание трактата было самовольным, то есть было вопреки запрету для членов иезуитского ордена печатать что-либо без предварительного одобрения начальства. Понимая свою вину перед орденом, Грасиан жертвует авторским тщеславием и приписывает сочинение двоюродному брату-однофамильцу Лоренсо Грасиану.
Однако наш строптивец усугубляет свою «вину» тем, что своевольно отпускает грехи одному недостаточно благочестивому священнику и – о, ужас! – берет на воспитание незаконнорожденного ребенка своего приятеля.
Целых три греха!
Где личное смирение?
Где пастырская строгость?
Надо бы призадуматься и покаяться, а он уже готовит второе сочинение – «Политик», которое выходит в свет в 1640 году и вновь без одобрения ордена, и вновь под тем же двусмысленным псевдонимом.
Хотя «Политик» задумывался как продолжение «Героя», но оказался слабее первого произведения, так как Грасиан – законченный моралист, плохо различающий этику и политику. Тем не менее «Политик» был хорошо встречен просвещенными читателями, в том числе из кружка Ластаноса. Читатели правильно уловили критическую силу трактата, где панегирики в адрес Испании как католической сверхдержавы сочетаются с острой сатирой и патриотической самокритикой. «Это скорее критика многих королей, нежели панегирик одному», – замечал сам автор.
В сороковые годы выходят три новых произведения Грасиана: трактат-антология «Остроумие», этический трактат «Благоразумный» и сборник афоризмов «Карманный оракул».
Сороковые годы были тяжелыми для Испании: каталонская междоусобица, восстание португальцев, отпадение Бразилии, голод и чума. Грасиан тяжело переживает национальные бедствия этих лет и пытается помочь своим соотечественникам всем, чем только может. В качестве проповедника он участвует в защите Таррагоны и Лериды от осаждающих их французов. За свое воодушевляющее красноречие падре Бальтасар удостоился у солдат прозвания Отца Победы. В письмах того времени к друзьям ясно выражено глубокое сострадание к разоряемому населению, отвращение к мародерству и грабежам, чинимым обеими воюющими сторонами.
–1657 годы, почти целиком отданы «Критикону», монументальному философскому роману о пути человека в жизни человеческого общества. Роман печатался по частям. Первая часть была посвящена доблестному кавалеру дону Пабло де Парада, генералу артиллерии и герою освобождения Лериды от осады. Отношения с прежним покровителем Ластаносом к этому времени заметно охладели из-за нелицеприятного отзыва Грасиана о довольно слабой поэме одного каноника, которому симпатизировал Ластанос.
Первая часть «Критикона», посвященная «весне детства и лету юности» человека, имела немалый успех у читателей по двум главным причинам. Во-первых, она в известном смысле более реалистична и менее философична, чем последующие части романа. Сюжетная интрига начинается с «робинзонады», хотя точнее было бы сказать несколько иначе, поскольку ряд литературных находок и приемов Грасиана были позднее использованы многими европейскими и американскими писателями, включая Даниеля Дефо, Джонатана Свифта, Марка Твена, Редьярда Киплинга и других литераторов, особенно из числа фантастов. Во-вторых, она более узнаваема в силу своего национального колорита, то есть более испанская в образах и деталях быта, а посему легче воспринимаемая читателем.
Но уже во второй части («Осень Зрелости»), опубликованной в 1653 году, морально-философский подтекст всплывает на поверхность в виде персонифицированных образов и становится доминирующим. Одновременно с этим выявляется и смысл социальной критики, ее предметная направленность, а именно – направленность на разоблачение светского и духовного лицемерия. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вторая часть «Критикона» переполнила чашу терпения начальников ордена. Не помогло и вышедшее через два года под настоящим именем автора религиозное сочинение «Размышления о причастии», в котором Грасиан, как смиренный и послушный иезуит, отвергает «приписываемые» ему мирские книги. В Рим полетели доносы на недостойное поведение члена ордена, которому доверили кафедру Священного Писания в Сарагосе. Однако Грасиан не унимается. После выхода в 1657 году третьей части «Критикона» новый ректор сарагосской коллегии внял настояниям главного врага Грасиана, генерала ордена Никеля, и не только вынес публичный выговор своему подчиненному, но и лишил его кафедры, запретил преподавать, выслал из Сарагосы и приговорил к строгому покаянию.
В довершение ко всему летом 1658 года в Валенсии появился глумливый памфлет «Отраженная критика, или Осуждение Осуждения», автором которого скорее всего был иезуит Пабло де Рахас. И дело даже не в содержании этого пародирующего памфлета, а в том, что его автор задает Грасиану отнюдь не шуточный по тем временам вопрос о «чистоте крови». Оказывается, под фамилией Грасиан (Хен-Грасиан или просто Хен) были известны некоторые испанские евреи XIII–XIV веков. Само имя «Грасиан» – латинизированный перевод древнееврейского «хен» (милость, благоволение; очарование, грация; отсюда gratia plena – в евангельском обращении архангела к богоматери и в молитве к ней – перевод «мало хен» иврита). Хотя родители Грасиана пользовались репутацией «старых и верных католиков», вопрос автора памфлета провоцировал инквизицию на проведение соответствующего расследования. Кстати заметить, этот вопрос не закрыт до сих пор.
Чтобы читателю яснее стала зловещая суть подобного вопроса, спешу сообщить следующее.
«католический», что ко многому обязывало. Под королевским патронатом господствующая церковь стала требовать абсолютного подчинения себе всего населения, находящегося под юрисдикцией испанской короны. Поэтому испанская инквизиция, действовавшая в интересах католической королевской власти, беспощадно истребляла прежде всего иудеев и мавров.
Спасая себя и имущество, некоторые иудеи и мавры вынуждены были принять христианство. Почувствовав, что часть лакомой добычи уходит из рук власть предержащих, включая церковь, инквизиторы быстро изменили тактику. Приор доминиканского монастыря в Севилье Альфредо де Охеда потребовал учреждения инквизиции для борьбы с марранами, то есть с иудеями, принявшими христианство, которых также именовали «новыми христианами». Он же поддержал сицилийского инквизитора Барбериса, который в 1477 году явился в Севилью и, получив подтверждение своих привилегий и полномочий, начал советовать королевской чете создать в Испании новую всеохватывающую инквизицию для укрепления их власти, которая только недавно объединила под своим скипетром Кастилию, Арагон и Сицилию. Их усилиями, а также усилиями папского нунция в Испании Николаса Франко, в 1478–1483 годах в королевстве была учреждена «новая инквизиция».
2 января 1481 года инквизиционный трибунал обосновался в доминиканском монастыре в Севилье и немедленно приступил к своей кровожадной работе. К тому времени среди «новых христиан», прознавших о готовящихся против них репрессиях, распространилась ужасная паника. Многие меняли фамилии и места жительства. Более благоразумные и состоятельные ликвидировали дела и спасались бегством за границу.
Первым распоряжением нового инквизиционного трибунала был приказ, повелевающий всем светским властям в течение пятнадцати дней арестовать иудеев и мавров, сменивших фамилии и местожительство, конфисковать их собственность, а самих доставить в Севилью.
Тех из арестованных, кто отказывался признать себя виновным в лживом принятии христианской веры и попытках скрыться, отлучали от церкви и посылали на костер. Те же, кто отрекался, отделывались почти смертельной поркой, тюремным заключением, конфискацией имущества и лишением всех прав.
к ассимиляции было требование сертификата «чистоты крови», который в обязательном порядке должен был предъявляться при назначении на государственные должности, присвоении офицерского чина, вступлении в духовное звание или монашеский орден, в университеты и на преподавательскую работу, при выезде за границу и т. д.
В связи с «делом» Грасиана интересно отметить, что создатель иезуитского ордена Лойола, желая использовать в своих целях «новых христиан», разрешил им вступать в орден, не требуя от них сертификатов «чистоты крови», которые он называл «испанским предрассудком». Однако в 1608 году орден под давлением испанской короны был вынужден сделать существенную оговорку, а именно: членство в ордене разрешается «новым христианам» только в пятом поколении.
Хотя во времена правления Филиппа IV (1621–1665) была несколько упрощена процедура получения сертификатов «чистоты крови» и был уничтожен индекс семейств «новых христиан» под названием «Зеленая книга Арагона», служившая главным источником информации при определении «чистоты крови», институт этого сертификата был окончательно отменен только в 1865 году.
Как видим, в подобных условиях обвинение в «нечистоте крови» могло обернуться для Грасиана большой бедой, вплоть до инквизиционного костра. Но, впрочем, беды избежать не удалось, хотя и менее суровой. В начале 1658 года он был отправлен в ссылку, которая явилась для него не только сплошным унижением и попранием всех личностных начал, но и мучительным состоянием человека, которому запрещено заниматься любимым творческим делом, этим единственным для него источником смысла жизни.
Опальный писатель, которому было запрещено иметь бумагу и чернила, начал быстро физически сдавать и в декабре того же 1658 года скончался.
1641 по 1750 год книги испанского писателя издавались в Европе много десятков раз.
Характерно, что в Германии известный философ, юрист и один из создателей теории естественного права Христиан Томазий (1655–1728), первым попытавшимся в русле традиции немецкой философии разграничить области права и нравственности, читал в 1687–1688 годах в Лейпцигском университете курс лекций по морали, праву и воспитанию, положив в их основу идеи автора «Карманного оракула», чье произведение было опубликовано на немецком языке в 1686 году. Новизна и смелость этих идей применительно к рутинной жизни немецкого общества, а также их не менее смелая интерпретация немецким ученым в духе философии рационализма вызвали крайнее неудовольствие у академических коллег Томазия и сильное раздражение в клерикальных кругах. Вскоре лекции Томазия были запрещены, а сам лектор выслан из родного города. Как отмечают историки, судьба этого скандального курса весьма показательна для понимания истинного места Грасиана в истории европейской философской мысли.
В начале XVIII века книги Грасиана имели большой успех во Франции. Его «Критикон» служил для французских писателей своеобразной нормой философского романа.
Если рассматривать грасиановский «Критикон» как философский роман с глубоким подтекстом, тогда становится понятным его вклад в развитие европейской философии. Этот вклад заключается прежде всего в освещении исторического генезиса с точки зрения человека, живущего в условиях абсолютной монархии и возлагающего большие надежды на роль личности в истории.
Будем иметь в виду, что в социально-иерархической структуре абсолютизма XVII века, испанского в частности, положение человека в обществе определялось занимаемой им ступенью на официальной лестнице, вследствие чего проявляются и реализуются его хорошие и дурные качества, его природные дарования и пороки. Но это еще не все. Главное заключается в том, что переход к абсолютному единодержавию знаменуется лишением власти и всякого политического значения прежних средневеково-феодальных институтов. Бывшие носители феодальной власти в государстве абсолютной монархии относятся друг к другу как частные личности, социально-политический вес которых ограничивается не частным правом, получающим реальность в собственности, как это было в Древнем Риме периода империи, а социально-политическим пространством придворной жизни, где исключительно важную роль играют отношения покровительства. В такой системе социальных ценностей решающим фактором в деле достижения жизненных успехов играют не столько богатство и родовитость, сколько место в придворной иерархии или в личной иерархии придворных покровителей. Это место надо завоевать с помощью искусства интриг, которое предполагает наличие способности управлять собой и людьми для достижения корыстных целей.
«картами», которые она сама предлагает для азартной игры. Поэтому, подчеркивает Грасиан, «опытный игрок не сделает того хода, которого ждет противник». Настоящая жизненная игра – это игра тайная, связанная с разгадкой чужих тайн и с неразглашением своих собственных. Однако в данном случае Грасиан ставит под сомнение практичность аморализма в духе макиавеллизма. Суть морали умной, сильной, энергичной личности заключается не в достижении цели любыми средствами, особенно если цель откровенно порочна, а в выборе единственно верного решения в согласии с требованиями разума.
Требования человеческого разума не являются вечными заповедями. Эти требования проистекают из трезвой оценки изменяющихся жизненных обстоятельств, на основе которой принимается оптимальное решение, аналогичное решению врача. Изменение жизненных обстоятельств напоминают процессы, протекающие в человеческом организме. Если данный организм функционирует бесперебойно, то отпадает потребность в медицинском вмешательстве. Но если человек болен, то есть находится в тяжелой жизненной ситуации, и болезнь (обстоятельства) принимает кризисный характер, то совершенно необходимо спасительное решение врача.
Не случайно свой «Критикон» Грасиан делит не на главы, а на кризисы (от гр. krisis – решение, поворотный пункт; резкий, крутой перелом, тяжелое переходное состояние), пользуясь распространенным термином, заимствованным из тогдашней медицины. После Грасиана термин медицинской патологии «кризис» утвердился в обиходе культурной речи, обретя более широкий смысл, породивший слова «критика», «критик», «критический» в современном их значении. Таким образом, название «Критикон» указывает на концепцию романа в целом, сюжетная линия которого развивается посредством «кризисов», как бы отражая «кризисные этапы» в историческом развитии человеческого духа.
В XVIII столетии эту идею кризисного (диалектического) развития духа возьмет на вооружение выдающийся немецкий философ Г. В. Ф. Гегель, автор знаменитого философского сочинения «Феноменология духа». Гегелевская книга в известном смысле идейно близка философскому роману Грасиана и своеобразно копирует его, но менее талантливо в идеологическом и литературном смысле. Грасиановская «феноменология духа» как «феноменология жизни», как движение от низших жизненных феноменов к высшим по общим законам противоречивого человеческого существования гораздо ближе к истине, чем гегелевская диалектика, произвольно перекраивающая реальную человеческую историю.
Грасиан занимает по-своему уникальное место в истории европейской философской литературы Нового времени. По достоинству его идеи могут быть оценены с точки зрения диалектической теории развития, предполагающей столкновение противоположных начал, конфликтных интересов. Пример его творчества опровергает взгляд на историю как на линейный, поступательный процесс развития. А из этого опровержения следует, что и человек не так прост, как это порой кажется «прямолинейно» смотрящим на мир философам и политикам, у которых всегда наготове набор шаблонных «прокрустовых схем», годящихся, быть может, только для анатомирования трупов, но не для общения с живыми людьми.
сухой исторической характеристикой. Для этого нам придется отправиться в Германию первой половины XVII века и кое с кем поближе познакомиться.