Поиск по материалам сайта
Cлово "HARD"
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 48кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: непреходящего, делает его вечным». В первый ряд мировой литературы ставит произведения Диккенса Лев Толстой, отметивший на склоне лет: «На меня он имел очень большое влияние, любимый был писатель». В России Диккенс воспринимался как «брат Гоголя», как писатель гоголевского направления русской литературы. «Мы на русском языке, - писал Ф. М. Достоевский, - понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как и англичане, даже, может быть, со всеми оттенками; даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников. А, однако, как типичен, своеобразен и национален Диккенс!» Чарлз Диккенс родился на юге Англии в предместье Портсмута - Лендпорте, расположенном на острове Портси. Родословная одного из самых известных романистов мира не блистала величием имени. Дед Чарлза служил лакеем, а потом дворецким в одном из поместий. Он был женат на горничной и, рано умерев, оставил двух сыновей. В семье младшего из них - Джона Диккенса, добившегося места чиновника морского ведомства, - и родился 7 февраля 1812 года будущий писатель. По роду службы Джону Диккенсу не раз приходилось менять место жительства. В 1814 г. семья переехала в Лондон, а через три года - в городок Четем, где и прошли самые лучшие детские годы Диккенса. Биографы писателя отмечают свойственную Чарлзу впечатлительность и удивлявшую окружающих наблюдательность. Он ясно помнил каждое событие, каждую деталь и подробность, ничто не ускользало от его внимательного взгляда. Он любил наблюдать за людьми, умел передавать особенности их речи,...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: «What shall 1 do?» (Acts II. 37; XVI. 30, 31.) In this plight, therefore, he went home and refrained himself as long as he could, that his wife and children should not perceive his distress; but he could not be silent long, because that his trouble increased; wherefore at length he brake his mind to his wife and children; and thus he began to talk to them: «O my dear wife», said he, «and you the children of my bowels, I, your dear friend, am in myself undone by reason of a burden that lieth hard upon me: moreover, I am for certainly informed that this our city[3] will be burned with fire from heaven; in which fearful overthrow, both myself, with thee my wife, and you, my sweet babes, shall miserably come to ruin, except (the which yet[4] I see not) some way of escape may be found, whereby we may be delivered». At this his relations were sore amazed; not for that they believed what he had said to them was true, but because they thought some frenzy distemper had got into his head; therefore, it drawing towards night, and they hoping that sleep might settle his brains, with all haste they got him to bed: but the night was as troublesome to him as the day; wherefore, instead of sleeping, he spent it in sighs and tears. So when the morning was come, they would know how he did; he told them Worse and worse; he also set to talking to them again, but they began to be hardened.[5] They also thought to drive away has distemper by harsh and surly carriages to him: sometimes they would deride, sometimes they would chide, and sometimes they would quite neglect him. Wherefore he began to retire himself to his chamber, to pray for and pity them, and also to condole his own misery. He would also walk solitary in the fields, sometimes leading, and sometimes praying; and thus for some days he spent his time. Now I saw, upon a time, when he was walking in the fields, that he was (as he was wont) reading in his book, and...
Входимость: 1. Размер: 48кб.
Часть текста: эпохе — Возрождению, на смену которой и пришел XVII век. Классицизм, барокко, маньеризм… Таковы ступени, или ячейки периодизации, в которые английская литература втискивается особенно трудно. Если здесь и существовал классицизм, то он никогда не был таким правильным и таким всеобщим, как во Франции. Если здесь и было барокко, то никогда — столь же цветущим и безусловным, как в Испании. А маньеризм? К нему пытаются приписать Джона Донна, но, опровергая литературоведческие выкладки, если он и сопрягается в сознании читателей с каким бы то ни было классифицирующим определением, то со старым, давно осужденным за его якобы невнятность и неточность, — “метафизическая поэзия”. Она-то и явилась важным открытием для русского поэтического опыта в последней четверти XX века. Современникам Донна и его ближайшим потомкам, “поэтам-кавалерам”, это определение не было известно, хотя Донна они прекрасно знали и ставили чрезвычайно высоко. Он для них был образцом поэтического совершенства. Таким в своей эпитафии и изобразил его один из самых блистательных “поэтов-кавалеров” — Томас Кэрью: Нет над тобой иного старшинства, Как время и язык, — и эти два Титана столь сильны, что редкий воин, Как ты, перчатку бросить им достоин. Но мысль твоя, отточенно-крепка, Стремится прочь из клетки языка, И тесноват корсет английской речи Фантазии твоей широкоплечей. Это один из новых переводов, выполненных Мариной Бородицкой (цитаты в ее переводах в дальнейшем...