Поиск по материалам сайта
Cлово "SAGE"
Входимость: 3. Размер: 6кб.
Входимость: 2. Размер: 11кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Входимость: 1. Размер: 63кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 6кб.
Часть текста: From English Plays Zara's French author fir'd Confess'd his Muse, beyond herself, inspir'd From rack'd Othello's rage he rais'd his style And snatch'd the brand, that lights this tragic pile. [Заиры автор был, как сам поведал он, Созданьями творцов английских вдохновлен. Он слог возвысил свой Отелло гневом ярым И трагедийным сам охвачен был пожаром.] 3.«Le plus sage de vos ecrivains», - прибавляет Вольтер. Как это точнее перевести? Sage значит мудрый, но кто же сочтет Аддисона за самого мудрого из английских писателей? Я вспомнил, что французы называют sage также и девушку, которую нельзя упрекнуть в ошибке, в каком-нибудь явно неблагоразумном поступке. Может быть, к нашему случаю подойдет это значение? Тогда можно было бы перевести так: «Аддисон - тот из ваших писателей, который всех ближе подходит к нам, безупречным, благоразумным французам». 4. Questo mortale che per le vene Titti mi scorre, omai non è dolore Che basti ad appagarti, anima bella. Feroce cor, cor dispietato, e misero. Paga la pena del delitto orrendo. Mani crudeli - oh Dio - Mani, che siete Tinte di sangue du si cara donna, Voi - voi - dov'e quell ferro? L'acuta punta Tenebre, e notte Si fanno intorno... Perchè non posso... Non posso spargere Il sangue tutto? Si, si, lo spargo tutto, anima mia. Dove sei? - piu non posso - oh Dio! Non posso - Vorrei... vederti - io manco, io manco, oh Dio! [Тот смертный ужас, что бежит по жилам, Еще не боль, что даровать покой, Душа прекрасная, тебе могла бы. Безжалостное сердце! Час настал: Теперь свое злодейство ты искупишь. О эти руки! Вы обагрены Ее бесценной кровью... Боже правый!.. Вы... вы... Где меч? Вонзить его себе Вторично в грудь... Но где же меч? О горе! Пусть острие... Ужасной ночи сумрак Меня объял... Зачем я не могу Всю кровь мою, всю кровь Пролить до капли? Нет, я ее пролью, душа моя... Где ты? ...
Входимость: 2. Размер: 11кб.
Часть текста: наглядно и убедительно продемонстрировать всевластный закон гибели и разрушения земного. Образ чумы, неразборчиво и беспощадно пожиравшей живое, давал писателям возможность теснее сосредоточиться на излюбленной барокко идее хрупкой тщеты человеческой жизни, её сиюминутной легковесности: барочные сочинители употребляют понятие Nichtigkeit в значении «физическое ничтожество», «материальное ничто». Как А. Грифиус, ключевая фигура лирики барокко, так и М. Опиц, законодатель поэтических правил, в лирике которого исследователи находят многоие черты барокко, а также П. Герхардт, Ф. фон Логау помещают образ чумы в некий метафизический и идейно-образный контекст, который условно можно обозначить так: Menschliches Elende (название одного из сонетов А. Грифиуса). При этом чума фигурирует в излюбленных барочными лириками каталогах образов-понятий: Pestilenz und Krankheit (M. Opiz); Feuer, Pest und Tod, der Herz und Geist durchfuhret (A. Gryphius). Например, А. Грифиус замечает: Doch schweig ich noch von dem, das ärger als der Tod, Was grimmer denn die Pest und Glut und Hungersnot, Daß auch der Seelenschatz so vielen abgezwungen. Tränen des Vaterlandes. Anno 1636. Трагические...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: в свете изложенной автором в полемическом прологе и подхваченной в последней главе цели своего творения как «свержения власти рыцарских романов» (I, с. 13)[2], вредно воздействующих на читателей, трактует «Дон Кихота» узкосатирически[3]. Истоки второго этапа, значительно более глубоко раскрывшего неисчерпаемое богатство сложного шедевра Сервантеса, возводят к романтикам[4]: открытая ими глубина «Дон Кихота» не оспаривается ни в спекулятивных построениях «неотридентского» литературоведения[5], ни в своеобразном неоромантизме философско-психологической критики[6], но с подлинной историко-литературной научной строгостью анализируется прежде всего в работах прогрессивных ученых Запада и советских литературоведов[7]. Утверждение, что «Дон Кихот» был воспринят современниками и поколением, пришедшим непосредственно им на смену, лишь как сатира, призванная исцелить читателей от вредного увлечения рыцарскими романами, вряд ли может быть оспорено в корне. Но оно несомненно нуждается в корректировке, особенно важной для произведения, наделенного не только особой неисчерпаемостью, но и необыкновенной судьбой[8]. Думается, что упрощенно-суммарное определение того, чем был роман Сервантеса для читателей и литераторов в XVII в., чаще основывается на привлечении литературно-критических дефиниций той эпохи, почти всегда сводящих «Дон Кихота» к пародии, а не на конкретном исследовании его художественных интерпретаций, значительно более разнообразных и интересных. Именно они свидетельствуют о восприятии шедевра испанской литературы в русле жанровых поисков новой эпохи, о понимании XVII в. романа Сервантеса как своеобразной «комической истории», художественно осваивающей сферу реально-бытового и полемически противопоставленной «романизирующим» произведениям. В данной статье предлагаются отдельные наблюдения и выводы о специфике...
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Часть текста: связей с дамскими салонами и после крушения двора Фуке, поддерживая свою литературную репутацию нескромными стихотворными сказочками, в которых он разрабатывал фабулы новелл Бокаччио и других аналогичных новеллистов. В период знакомства с классической группой Буало Лафонтен написал свое повествование об Амуре и Психее; близко к этому времени он наконец обрел и обессмертивший его жанр басен. В этом жанре Лафонтен чувствовал себя модернистом: Si mon œuvre n’est pas un assez bon modèle J’ai du moins ouvert le chemin. Впоследствии Лессинг резко разграничил сферу древнего аполога от нового лафонтеновского жанра басен, и точка зрения Лессинга была весьма популярна в свое время: „У древних басня относилась к области философии; поэтому-то учителя риторики приняли ее под свои знамена. У новых писателей также об апологе трактуется только в риторике — по крайней мере до эпохи Лафонтена. Этому знаменитому поэту удалось сотворить из басни поэтическое украшение. Его подражатели полагали, что приобрести звание поэта легче всего баснями, изложенными в приятных стихах. Авторы поэтик забрали себе аполог, авторы риторик перестали предлагать его в качестве верного средства живого убеждения и не противились узурпации. Первые же стали смотреть на него как на детскую игрушку и преподавали нам всячески украшать ее“. Как в сказках, так и в баснях Лафонтен продолжал на правах вольного рассказчика ассимилировать чужие сюжеты. Переход к апологу открыл ему множество источников. Кроме басен Эзопа и Федра он обращается к восточным апологам, например к „Pilpaï, sage indien,[9] на которого он указывает в предисловии к III ...
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Часть текста: 1910, стр. 37) считает датой дарения. Это неверно, так как ясный смысл надписи показывает, что подарена была книга при отправлении в лицей, т. е. всего вероятнее в 1811 г. летом. В глазах Ольги Сергеевны басни Лафонтена были специфически детской книгой, и непонятно дарение этой книги брату после окончания им лицея. Кстати, заголовок „Fables choisies mises en vers par M. De La Fontaine“ не свидетельствует о том, что в издание вошли только избранные басни: так называется сборник Лафонтена в его оригинальных изданиях. 3. Мнение Пушкина о том, что Богданович в „Душеньке“ превзошел Лафонтена, не является оригинальным: в этом отразились взгляды Карамзина в известной статье его о Богдановиче (1803 г.), впоследствии прилагавшейся к бекетовским изданиям сочинений Богдановича (1809—1818 гг.). Митрополит Евгений („Словарь светских писателей“, 1805) так резюмировал статью Карамзина: „Г. Карамзин в 10 нумере «Вестника Европы», 1803 г., сделал сравнение сей поэмы с лафонтеновою и почти во всех местах показал преимущество русской“. Вот собственные слова Карамзина: повесть Лафонтена „служила образцом для русской «Душеньки», но Богданович, не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем и рвет на лугах цветы, которые укрылись от французского поэта. Скажем без аллегорий, что лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а Душенька во многих местах приятнее и живее, и вообще превосходнее тем, что писана стихами“. „Богданович писал стихами, и мы все читали его; Лафонтен прозою; и роман его едва ли известен одному из пяти французов, охотников для чтения“. Вслед за Карамзиным и Дмитриевым, Батюшков неоднократно превозносил достоинства „Душеньки“. „Душенька“ Богдановича постоянно упоминалась и Пушкиным. Белинский еще отметил перенесение стихов „Душеньки“ в первую главу „Евгения Онегина“: Гонясь за нею, волны там Толкают в ревности друг друга, Чтоб вырвавшись скорей из...
Входимость: 1. Размер: 63кб.
Часть текста: Fillion. [1669], Kl. 12, Не пагинировано. Число страниц – 163. Экземпляр ГПБ. В одном конволюте и под одним шифром с предшествующим изданием в пяти книгах. В том же конволюте помещено издание: Des neueingerichten und vielverbesserten Abentheurlichen Simplicissimi Fortsetzung und Schluß oder Sechstes Buch. Durch German Schleifheim von Sulsfort. Mom-pelgart. Bey Johann Fillion. 1669. Kl. 12°. 5 ненум. + 610 – 722 S. 857 Trutz Simplex: Oder Ausführliche und wunderseltzame Lebensbeschreibung Der Ertzbetrügerin und Landstörtzerin Courasche. Wie sie anfangs eine Rittmeisterin, hernach eine Hauptmann, ferner eine Leutenantin. bald eine Marcketenterin, Mußquetirerin und letzlich eine Ziegeunerin abgegeben. Meisterlich agiret, und ausbьndig vorgestellet: Eben so lustig, annemlich und nutzlich zu betrachten, als Simplicissimus selbst. Alles miteinander von der Courasche eigner Person dem weit und breitbekanten Simplicissimo zum Verdruß und Widerwillen, dem Autori in die Feder dictirt, der sich vor dißmal nennet Philarchus Grossus von Trommenheim auf...