Поиск по материалам сайта
Cлово "TAM"
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: весь круг вопросов, касающихся авторства, текста и хронологии пьес Бомонта и Флегчера. Ограничимся поэтому суммарным изложением того, что было установлено исследователями [2]. Многое в нижеследующих данных имеет предположительный характер. В случаях несогласия между учеными мы приводим данные по источникам, представляющимся наиболее авторитетными. Датировка пьес подчас оказывается трудной, и исследователи предлагают даты, отстоящие друг от друга на десятилетия; например, разные ученые датируют комедию "Случайности" от 1613 до 1625 года. Первая постановка пьесы в большинстве случаев датирована мною по хронологическим таблицам А. Харбейджа [3]. Что касается другого запутанного вопроса - определения авторства, то в этом я следовал Э. К. Чемберсу, Дж. И. Бентли, У. Эллис-Фермор и У. Ашлтону [4]. На основании их данных вырисовывается следующее распределение пьес по авторам и по времени написания. До начала сотрудничества с Флетчером Бомонт написал две комедии: "Женоненавистник" (The Woman Hater, 1606) и "Рыцарь Пламенеющего Пестика" (The Knight of the Burning Pestle, 1607). Флетчер единолично написал "Верную пастушку" (The Faithful Shepherdess, 1608) и "Награду женщине, или Укрощение укротителя" (Woman's Prize, or the Tamer Tam'd, 1611). Плодом сотрудничества Бомонта и Флетчера были семь пьес: "Месть Купидона" (Cupid's Revenge, 1608), "Филастр" (Philaster, 1609), "Щеголь" (The Coxcomb, 1609), "Трагедия девушки" (The Maid's Tragedy, 1610), "Король и не король" (A King and no King, 1611), "Четыре пьесы в одной" (Four Plays in One, 1612), "Высокомерная" (The Scornful Lady, 1613)....
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: на вещи прямо и, используя слова обиходные, тщательно отбирает те из них, которые точно передают его мысль. «Основа большинства смут в мире — грамматическая», — говорит он. Отец, лучший в мире из отцов, обучил его латыни еще в раннем детстве. И на протяжении всей своей жизни он не переставал читать древних авторов — историков, моралистов или поэтов. От них перенял он «полновесный и сочный язык, сильный своей естественностью... Когда я вижу, как выразительны эти славные формы, такие живые, такие глубокие, я не говорю — вот меткое слово, я говорю — вот меткая мысль». Ибо только смысл освещает и производит слова. И тогда они не «ветер», но «плоть и кость». Подобно Горацию, которым он восхищается, Монтень не удовлетворяется первым словом, лежащим на поверхности, оно предало бы его. Он глядит глубже и проницательнее; ум его цепляет и рыщет в запасе слов и фигур, чтобы выразить себя. Монтень не располагает ресурсами латыни. Однако он находит достаточно выразительным и французский язык, ибо «нет ничего, о чем не скажешь на нашем охотничьем или военном жаргоне, это благодатная почва для заимствований». Он знает, что живет в «диком крае», где нечасто встретишь человека, понимающего по-французски, но, когда он говорит себе: «Это слово здешнее, гасконское», — это его ничуть не смущает, даже напротив, ибо совершенство, к которому он стремится, — писать именно своим языком. Язык повседневный, обиходный — вот его орудие; пусть в нем попадаются фразы, краски которых потускнели от чересчур обыденного употребления; «это, — говорит...