Литература Западной Европы 17 века. Поиск по текстам материалов сайта. Cлово "TEMP".

Примерный текст на первых найденных страницах

Входимость: 4. Размер: 21кб.

Часть текста: стихи и целые страницы, достойные Лафонтена“ („О причинах, замедливших ход нашей словесности“, Одесса, 1824). Каково же взаимоотношение „Душеньки“ Богдановича и лафонтеновского повествования? „Душенька“ относится к жанру гиперболического сказа, характерному для русского XVIII века. Сущность этого жанра легко уловить, если сличить, например, грекуровский оригинал „Le Solitaire et la Fortune“ с николевской обработкой или, среди поздних образцов, уже цитированной переделкой Панкратия Сумарокова — лафонтеновскую басню. Этот гиперболизм рассказывания выражается в гипертрофии сказовых деталей, имеющих характер гротеска. На ряду с гиперболизмом внешних образов и сказовых деталей этот жанр избегал психологических мотивов, весьма характерных для сказовой манеры Лафонтена, особенно в „Psyché“, где этим психологическим моментам, особенно в обрисовке героини, уделялось много места. Напоминаю, что общее направление „салонной лирики“ было в разработке этих „тонких“, неуловимых чувствований и изощренных переживаний, переходивших иногда в идиллическую слащавость. В „Руслане и Людмиле“, являющемся по фабуле компилятивным произведением, широко использовавшим „общие места“ фантастической поэмы в качестве эпических эпизодов, одним из таких общих мест является эпизод волшебного сада Черномора и чудесного перенесения туда Людмилы. Волшебные сады по традиции фигурировали в фантастических поэмах. Встречаются они и у Ариосто и у Tacco.[11] Имеется подобный эпизод у Апулея, а через...

Входимость: 4. Размер: 47кб.

Часть текста: в семье научного работника. В 1936 г. он с отличием окончил среднюю школу №16 Куйбышевского района и поступил на литературный факультет ЛИФЛИ. Позже обучался на кафедре романо-германской филологии филологического факультета ЛГУ. С началом Великой Отечественной войны добровольцем вступил в Народное ополчение. Принимал участие в обороне Ленинграда. Пропал без вести в декабре 1941 г. Такая справка помещена в «Книге Памяти Ленинградского — Санкт-Петербургского университета. 1941 — 1945» (СПб. Вып. 1. С. 146). Оно и понятно — составители могли опираться только на опубликованные и сохранившиеся материалы, а какие материалы могли сохраниться о студенте, который ничего не успел опубликовать из своих замыслов и ранних исследований. Между тем, одна его работа, выполненная непосредственно перед войной, сохранилась в архиве проф. М. С. Кагана и несомненно заслуживает того, чтобы она была опубликована, а в настоящем сборнике это тем более уместно. В 1940-41 г. Э. Кревер был дружен с группой студентов-филологов, в которую входил и я. Беседы наши касались самых различных тем — научных, политических, художественных. В книге воспоминаний М. С. Кагана «О времени и о себе» рассказывается о происхождении темы данного исследования: «близкими оказались наши научные интересы— близкими до такой степени, что мы избрали для… курсовых работ смежные темы, характеризующие две линии зарождения и развития французского романа — “верхнюю”, психологическую, представленную романом мадам де Ла Файет “Принцесса Клевская”, начал исследовать он, а я — “нижнюю”, комическую, через которую пролегала дорога раннего реализма…» В публикуемой статье молодой ученый старался определить место рассматриваемого им романа в истории не только французской, но европейской литературы в целом. При этом он не ограничился анализом...

Входимость: 2. Размер: 23кб.

Часть текста: 1 : ведь рассказ им ведется о событиях, которые не оставили его равнодушным, задели за живое, поэтому точного и беспристрастного копирования ждать не приходится. Рассказчик хочет оправдать себя, представить факты в выгодном свете — откуда же может взяться объективность и непредвзятость? Одной из функций рассказчика 2 является моделирование истории и собственной жизни, а «написать свою историю — значит скорее сконструировать себя, чем попытаться себя понять. Речь идет не о том, чтобы раскрыть историческую правду, но о том, чтобы раскрыть правду внутреннюю: ищут смысл и целостность, а не подлинность и исчерпанность», — пишет Ф. Лежен 3 , и его мысль поддерживает Р. Шолес: «Любое писание, любое сочинение есть конструирование. Мы не копируем мир, мы создаем свою версию мира. Нет мимесиса, только поэйсис. Нет регистрации фактов. Только конструирование» 4 . Ж. Гусдорф связывает возможность искажения с самим процессом переноса жизни на бумагу, с ...

Входимость: 2. Размер: 20кб.

Часть текста: Н. В.: Письма мадам де Севинье: феномен частной жизни. ПИСЬМА МАДАМ ДЕ СЕВИНЬЕ: ФЕНОМЕН ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ Забабурова Н. В. Письма мадам де Севинье: феномен частной жизни // Филология в системе современного университетского образования. Вып. 5. М., 2002. С. 33 – 39. http://natapa.msk.ru/philology/issue5/zababurova.htm Письма мадам де Севинье, традиционно признанные одним из самых значительных памятников письменной культуры французского XVII в., в последнее время привлекают все более серьезное внимание исследователей в контексте историко-культурной и историко-литературной перспективы последующих столетий[1]. В сущности, эти письма представляют первый и единственный для своего времени опыт частной переписки, заведомо не предназначенной для увековечения, прижизненного или посмертного издания (известно, что они писались без черновиков, что даже для XIX в. было нетипичным явлением, и были опубликованы только по воле наследников). Сама интенция эпистолярного автора (эмоциональная потребность в общении) в данном случае делает их уникальным явлением в истории европейской переписки, которая в эту эпоху продолжала во многом оставаться ученой, светской («Письма к провинциалам» Паскаля, переписка Бюсси-Рабютена, мадам де Лафайет) или галантной. Вопрос о влиянии писем мадам де Севинье на европейскую прозу последующих столетий изучен пока совершенно недостаточно. Думается, что о непосредственном ее влиянии в плане литературном говорить вообще довольно сложно. Известно, что переписка мадам де Севинье чаще всего присутствовала в сознании пишущей и читающей публики на уровне цитат и сентенций. В этом отношении она, ...

Входимость: 2. Размер: 76кб.

Часть текста: пушкинской прозы // Пушкинский сборник, Рига. 1968. С. 11. 7 Анненков П. В. А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. СПб., 1873, С. 24. 8 Тема «Пушкин и Лабрюйер» практически не изучена. Б. В. Томашевский в книге «Пушкин и Франция» подчеркивает малозначительность воздействия Лабрюйера на Пушкина (Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960. С. 122). См. также Вольперт Л. И. Пушкин и Лабрюйер // Вопросы методики и литературы. Учен. зап. Ленинградского пед. ин-та им. А. И. Герцена. Т. 503. Псков, 1971. С. 100-118. 9 Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Статьи и материалы. СПб., 1899. С. 242-243. 10 Абрам Терц (Синявский А. Д.). Прогулки с Пушкиным. СПб. 1993. С. 90. 11 См.: Haumant E. La culture française en Russie (1700-1900), Paris, 1910. P. 107-109. 12 Анонимный автор статьи о Лабрюйере в «L'Esprit des Journaux» писал, что в XVIII в. он был «незаслуженно забыт и мало оценен» (L'Esprit des Journaux, 1782. P. 118). 13 См.: Кошанский Н. Частная риторика....

Входимость: 2. Размер: 17кб.

Часть текста: сходными по цели (в том виде, в каком они поставлены в предисловиях к Fables и ко второму изданию Contes 1666 года – развлекать, доставлять удовольствие и т.п.), а слова, соответственно, взаимозаменяемыми. Коллине дает понять, что сам он различия осознает и на подобных заменах настаивать бы не стал. Кроме того, он добавляет, что хотя Психея – «одновременно и миф, и, особенно во второй части, волшебная сказка», слово «сказка» здесь обладает совсем другим содержанием, чем в лафонтеновских Contes[1]. Выходит, что даже со скидкой на спасительную двусмысленность, предусмотренную разнобоем в терминах, авторская характеристика жанра остается неудовлетворительной. Несоответствие, вызванное одновременностью применения к Психее терминов «fable» и «conte», Роже Дюшен преодолевает путем несложной логической операции. Сперва он признает за Fables «веселость» («gaieté»), свойственную Contes, после чего обнаруживает, что Лафонтен даже последователен в своих манифестациях: «Психея – это и сказка, предназначенная для тех, кто любит чудесное. Психея – это также басня, предназначенная для тех, кто любит выводить мораль из того, о чем рассказывается. Автор положил [в основу] своего рассказа тот же дух веселости, что и в Contes, хотя он об этом не упоминает, и возродил в нем один из самых древних мифов...

Входимость: 2. Размер: 10кб.

Часть текста: жанры, стили. - СПб, 2002. - С. 80-83) Письма мадам де Севинье, неизменно привлекавшие внимание исследователей, в том числе и современных (См., например: Duchene R. Ecrire au temps de Mme de Sévigné: lettres et texte littéraire. P., 1982; Duchene R. Naissances d’un écrivain: madame de Sévigné. P., 1996; The Epistolary form and the letter as artifact / [editors: Jim Villani, Naton Leslie; associate editors, Sheri Matascik … [et al.] Youngstown, Ohio: Pig Iron Press: Pig Iron Literary and Art Works. 1991), представляют первый и единственный в своем роде опыт частной переписки, заведомо не предназначенной для увековечения, прижизненного или посмертного издания (известно, что они писались без черновиков, что даже для 19-го века было нетипичным явлением, и были опубликованы только по воле наследников). Сама интенция эпистолярного автора (эмоциональная потребность в общении) в данном случае делает их уникальным явлением в истории европейской переписки, которая в эту эпоху продолжала во многом оставаться ученой, светской («Письма к провинциалам» Паскаля, переписка Бюсси-Рабютена, мадам де Лафайет) или галантной. Вопрос о влиянии писем мадам де Севинье на европейскую прозу 18-го века изучен совершенно недостаточно. Известно, что ее переписка присутствовала в сознании пишущей и читающей...

Входимость: 1. Размер: 48кб.

Часть текста: их написал. Между тем для XVII в. эта, назовем ее, «стилевая откровенность» — явление незаурядное. XVII век как бы носил маску приличия — тех строгих жанровых норм, которые позволяют угадать под маской подлинное лицо автора, но которые не позволяют это лицо открыть или, точнее, позволяют явить его лишь таким, каким этого требует жанр, даже когда речь идет о мемуарах [1]. Смешав в одном произведении признаки многих жанров, Рец свое лицо открыл. Другое дело, что он постарался это лицо подгримировать: он хочет понравиться очередной даме, на сей раз не возлюбленной, не соратнице по политической интриге, но другу, давней приятельнице, мнением которой, как нравственным, так и литературным, он дорожит. По ее просьбе он воскрешает прошлое, адресуя ей повествование о своей жизни. Но жизнь Реца так тесно переплетена с событиями его времени, что, описывая ее, мемуарист описывает целую эпоху. Рассказ его пристрастен — ведь Рец действующее лицо этих событий. Его «Мемуары» иногда иронически называли «романом», подчеркивая недостоверность многих интерпретаций автора. Но книга эта и читается как роман, захватывающий читателя и в то же время изобилующий такими бесценными подробностями, характеристиками современников, анализом (пусть необъективным) совершавшегося на виду и за кулисами, что она и по сей день остается незаменимым источником для всех, кто изучает XVII век или просто им интересуется. «Мемуарами» Реца зачитывались разные эпохи. Не забудем, что А. Дюма почерпнул у Реца немало своих сюжетов. А покойный Н. Я. Эйдельман говорил мне, что «Мемуары» Реца были настольной книгой Павла I. По мнению некоторых исследователей, в процессе написания «Мемуаров» адресат их менялся (это не доказано) и потому неуловимо менялся характер обращения автора к собеседнице. Так или иначе, на всем протяжении «Мемуаров»...

Входимость: 1. Размер: 28кб.

Часть текста: Говорят, правда: глубокомысленный англичанин, остроумный француз. Но кто установил подобное разграничение? Без сомнения, не природа, которая распределяет все поровну между всеми. Можно встретить столько же остроумных французов, сколько остроумных англичан, столько же глубокомысленных французов, сколько и глубокомысленных англичан, а большинство людей не относится ни к тому, ни к другому разряду. Что же я хочу сказать? Только то, что французы, разумеется, могли бы иметь то, чего у них еще нет: подлинную трагедию. А почему у них нет ее? Чтобы вернее судить об этом, Вольтеру следовало бы лучше знать самого себя. Я полагаю, у них потому еще нет ее, что они воображают, будто она давно уже есть у них. И в этой уверенности их поддерживает нечто такое, чем они действительно обладают преимущественно перед другими народами, но что вовсе не есть дар природы: это - тщеславие. С нациями совершается то же, что и с отдельными людьми. Готтшед (весьма понятно, почему я именно теперь говорю о нем) считался в молодости поэтом, потому что тогда еще не умели отличать стихотворца от поэта. Философия и критика мало-помалу выяснили это различие, и если бы Готтшед хотел итти вперед вместе с веком, если бы его вкус и взгляды могли расширяться и очищаться одновременно со взглядами и вкусом его века, быть может он действительно из стихоплета сделался бы поэтом. Но так как он постоянно слышал, что его называют величайшим поэтом, и тщеславие внушило ему, что он действительно таков, то ничего и не вышло. Он никоим образом не мог приобрести то, в обладании чем был уверен, и чем старше он становился, тем упорнее и нахальнее старался укрепить за собою это мнимое обладание. То же самое, по-моему, произошло с французами. Едва лишь Корнель хоть отчасти вывел их театр из варварского состояния, как они вообразили, что он уже близок к совершенству. Расин, казалось им, дал их трагедии окончательную отделку, и после этого никто уже не спрашивал (впрочем, вопрос этот совсем никогда...

Входимость: 1. Размер: 42кб.

Часть текста: парадигматика (анализируются фигуры и функции), а во второй — синтагматика (подробно анализируется сочетание элементов системы на уровне каждого произведения). 4. Опубликована в: «Théâtre populaire», 1958, № 29, mars. 5. «Annales», I960, № 3, mai — juin. 6.Функция царского Покоя хорошо выражена в следующих стихах из «Есфири»: Он в глубине дворцов таит свое величье, Не кажет никому державного обличья, И каждый, кто ему без зова предстает, На плаху голову отважную кладет. (I, 3) (Пер. Б. Лившица) 7. О замкнутости расиновского пространства см.: Dort В. Huis clos racinien. — In: Dort B. Théâtre public: Essais de critique, 1953— 1966. P.: Seuil, 1967, p. 34—40. 8. Аталида закалывает себя на сцене, но испускает дух за сценой, это наилучшая иллюстрация того, как в трагедии разъединяются жест и реальность. 9. Готовы корабли. Благоприятен ветер. («Андромаха», III, 1), (пер. И. Шафаренко и В. Шора). Да, корабли твои к отплытию готовы... («Береника», I, 3), (пер. Н. Рыковой). И на корабль взошел, что ждал в порту меня... («Баязид», III, 2), (пер. Л. Цывьяна). 10. Однако же в Стамбул неблизкая дорога. Хоть торопился я, но дней потратил много. Бог весть, что в лагере могло произойти За долгий этот срок, пока я был в пути. («Баязид», I,1) (Пер. Л. Цывьяна) Да, наши участи решит исход сраженья, Но действовать и мы должны без промедленья. Пусть от врагов Мурад спасается сейчас, Пусть победитель он — что сдерживает нас? («Баязид», I, 2) (Пер. Л. Цывьяна) 11. Дарвин, Аткинсон и вслед за ними — Фрейд («Моисей и монотеизм») (Freud S. Der...

Поиск по материалам сайтаCлово "TEMP"

Поиск по материалам сайта
Cлово "TEMP"